Камеди

Пиво не в пластиковых стаканчиках мысленно было добавлено Хованским в свою собственную красную книгу. Ни в одном из посещаемых им заведений он не пил его из массивных стаканов [из черепов врагов, аки тру-викинг] или высоких бокалов с тонким стеклом стенок, даже на пресловутой площадке Версуса. На последней, к слову, он появлялся так часто, что ему вполне уместно было бы принести в тамошний бар свою домашнюю кружку с медвежатами и оставить её под охрану сурового бармена-бородача. Здесь же пиво подавалось в небольших хайболлах с гранеными стенками, которые едва ли вмещали в себя и полбутылки. «Довольно по-пидорски», — отметил про себя стендапер, отпивая золотистую амброзию. Сегодня вечером ему только и оставалось, что уповать на пиво (о, как ласкает слух эта чудесная аллитерация), потому что больше было не на что и тем более не на кого. Стоило бы в красках рассказать о том, как он очутился здесь, на съемочной площадке с рядами круглых столов и невысокой сценой в красных цветах, просиживая жопу на ёбаном диване из красного-белого кожзама бок о бок с Юликом и Джараховым. Компания — хоть стой, хоть падай. Камеди Клаб. Ебать-и-колодробить! Мог Юра Хованский подумать, что однажды приблизится к отечественному стендапу [версия для людей за сорок с хвостикам или совершенно отбитой в плане юмора молодежи] настолько близко? Нет, не просто настолько, а НАСТОЛЬКО. Да, агрессивный капс, определенно, лучше всего описывает близость Хованского и этого рассадника йумора, праотца комедий, которые так любит-ненавидит Баженов, прадеда скетчеров из мэддисоновского Днища… Да, стоило бы в красках рассказать, да только придётся угрохать на это кучу времени — то, чего ни у Хованского, ни у кого из присутствующих, к сожалению, не было. Да и слишком нецензурно получилось бы. Прибережем это для стрима. Главное то, что с этого Хованский имел определенную материальную выгоду. Из чистого интереса он бы, конечно, ни за что не пошёл на этот цирк уродов, рубящий бабло на совершенно умственно неполноценных и неполовозрелых зрителях телеканала ТНТ. — ТНТ, конечно, не ёбаный ЛАЙФ, но тоже параша, — говорил он Джарахову по пути в клуб. Между тем народ начинал собираться, и очень скоро все столы вокруг были забиты звездами не первой свежести и какими-то ноунеймами (таковыми их считал сам Хованский). Причина, по которой в студию был приглашен Юра вместе с другими блогерами, была проста, как день: рейтинги. И привлечение юной аудитории. — Всё ради хайпа, всё ради бабла, — позже прокомментирует вышедший выпуск завсегдатай Пусть Говорят Коля Соболев (не без жгучей обиды в голосе: а его-то что не позвали?!) Наконец зал погружается в приятный полумрак, в центре которого яркими софитами сияет сцена и Таш Саркисян в своем неизменном килте. После недолгой вводной речи он приглашает на сцену Павла Волю в очаровательном светлом пиджачке и джинсах — ну прям ёбаный учитель русского и литературы. Бери и еби, что говорится. Красавчиком-интеллигентом он мог бы казаться, если бы молчал, но молчания его работа никак не предусматривает, и уже скоро зал ухахатывается над [довольно посредственными, отмечает Хованский про себя] шутками в адрес приглашенных звёзд. Вдоволь похуесосив сорок второй состав группы ВИА Гра и ещё какого-то педерастичного певца ртом, Воля переключается на самое вкусное, что есть в его сегодняшнем выступлении — на видеоблогеров. — А здесь мне стоит быть поаккуратнее со словами, если я не хочу обречь на себя гнев интернет-пользователей и маленьких девочек, — улыбаясь, говорит он. — С нами сегодня люди, которых большая часть собравшихся, скорее всего, не знает, но это не делает их менее популярными! Грозы русскоговорящего ютуба и всея рунета: Эльдар Джарахов! Юрий Хованский! Юлий Онешко! После каждой фамилии Павел делает паузу и с разных сторон позади стола блогеров слышатся одинокие хлопки — вялые аплодисменты или же бурные овации людей-инвалидов, решает Юра. Подобное вопиющее НЕУВОЖЕНИЕ к собственной персоне его, конечно, дико раздражает, да и Эльдар, судя по его нервным движениям, чувствует себя крайне неловко. Юлик так и вообще сливается цветом лица с обивкой диванчика, делаясь совсем незаметным. Не попугай, а прям-таки ёбаный хамелеон. — Так как из всех присутствующих видеоблогеров большее количество подписчиков у вас, Юрий, то позволю себе наглость задать вопрос именно вам: почти три миллиона человек, как? Это же население двух Новосибирсков сразу. Свет софитов и объективы камер со всех сторон вмиг устремляются на Хованского, но он, что говориться, не ссыт — в нём уже немало алкоголя; он и по трезваку просто охуенен, а накатив — так вообще. — Просто понимаешь, Паш, — иронично-фамильярно начинает он, — я ж это, бля… то есть «блин»… клёвый. И контент у меня качественный и смешной. Без лишней скромности скажу, что я, как никак, лучший стендапер из видеоблогеров! — Лучший стендапер из видеоблогеров? — смешно вскинув брови и сделав уберудивленный голос, Воля добивается смеха зала. Юрий кивает и делает глоток пива. — Ну, есть ещё Илья Мэддисон. Тоже оху… офигенный чел! Но он, к нашему общему сожалению, отошёл от дел. — Да-да, мы слышали… ну, я, по крайней мере, слышал о том, что ему приходится скрываться от преследования после какой-то старой шутки… Ох, Гарик, в какое ужасное время мы живём, — выдыхает ведущий, устремляя взгляд куда-то в сторону барной стойки, где своего выхода ждут другие резиденты. — Сколько людей могли бы начать преследовать нас за шутки, собрать бы всех, кого они могли задеть, да даже поля русского их всех вместить не хватит. Это же прям получилась бы народная сходка представителей всех национальностей и конфессий. — Ну, насчёт армян ты хотя бы можешь не переживать, — отвечает Мартиросян откуда-то из полумрака. — Я за тебя горой. В зале раздаётся умиленное хихиканье. Воля смущенно игнорирует шутку и снова возвращается к Хованскому. — Какие у вас взаимоотношения с другими представителями вашей… профессии? У нас в шоу-бизнесе помимо суровой конкуренции часто бывают конфликты из разряда «нравится-не нравится». Ну знаете, когда выходит Камеди Вумен, а там Хрусталёв щеголяет в кардигане за восемьсот евро, который ты планировал надеть на ближайшие съёмки. Веские поводы начать испытывать неприязнь. Бывает ли подобное на вашем поприще? Как вы избегаете конфликтов? Опустошивший бокал до дна за время, пока Воля заигрывал с Мартиросяном, Хованский готов рассказать всё, бля, о своих конфликтах. Особенно, о петушаре Нойзе, хоть тот и относится к видеоблогингу примерно никак — разве только добавляет на ютуб свои обоссанные клипы. — Ну, чё могу сказать насчёт конфликтов и того, как я их избегаю? Ни-че-го. Я их не избегаю, бл… блин, я их решаю. Решаю, как настоящий гэнгста. Павел подавляет смешок: что за треш тут творится? — Прошу прощения, гэнгста? Вы стреляетесь где-то в петербургских гетто? Пушкин, сдаётся мне, тоже был гангстером. Зал одобряет шутку смехом. Юра закатывает глаза и дожидается, пока гогот стихнет. — Можно сказать и так, но вместо стволов у нас слова. Версус Баттл! Мы решаем наши проблемы рэпом. Джарахов под боком у Хованского почти бьётся в истерике от беззвучного смеха, Юлик — смотрит куда-то вдаль, видимо от подобных речей приятеля впав в глубокий транс. — Хованскийблясуказаканчивайящасобоссусь, — нечленораздельно шепчет Эльдар и складывается пополам где-то в районе пуза Хована (вероятно, в надежде, что в таком случае на видео его точно не будет видно). Воля, кажется, тоже близок к состоянию кликклаковца (никто не готов оценить, насколько это хорошо или плохо). В последний момент он берёт себя в руки и продолжает их сумасшедший диалог, в котором все ещё неясно, кто кого троллит. — Итак, многих вы уже забатлили? — интересуется он. — Я слышал, что на вашу популярность неплохо повлиял конфликт с ещё одним блогером — Дмитрием Лариным. У Юры Хованского от упоминания своего извечного конкурента немного сносит башню, и словесный поток вырывается из его рта, словно он выпил лишнего. То есть, он действительно выпил, но никак не лишнего. — Да, было дело, — гордо говорит Хованский. — Я его выебал. — ЧТО вы с ним сделали? — Воля округляет глаза и думает про себя, что будет обидно, если этот кусок вырежут из программы из-за цензуры. — Не, в смысле… В переносном! Юра долго в красках описывает, какой Ларин гнойный пидорас (но не такой как Нойз), о том, как он обосрался сначала на баттле с ним, а потом на баттле с Джараховым [на этом моменте он хлопает Эльдара по плечу и заставляет его подняться, выкрикивая людям позади «ШУМУ ГОСПОДИНУ!»]… И прочее, прочее, прочее. Юре во хмеле есть что сказать. Юлик пытается привлечь его внимание, но Хованский лишь отмахивается и продолжает пиздеть так, словно он не на съемках программы, а на собственном стриме. — Как говорил один щегол от мира видеоблогинга — просмотр Ларина самая непонятная хрень, которая существует. И это вполне весомый повод не общаться с человеком, — заканчивает наконец Хованский с довольной ухмылкой и ощущением, что он обличил своей пылкой речью этого засранца. Юра наконец замечает, что Юлик, сидящий рядом, больше не тычет его своим острым локтем в бок, а тихонько что-то бормочет, пряча лицо в ладони; Юра непонимающе оглядывается на Джарахова, а тот лишь пожимает плечами и кивком указывает куда-то за него. Шепелявый оборачивается, всматривается в толпу на балкончике позади и замечает подсвеченное красными лампами бледное пятно — непроницаемое лицо-маску Дмитрия Ларина. Сложно разглядеть его эмоции с такого расстояния, но волнение скручивает Юре внутренности. Вряд ли Ларин доволен всем этим цирком. — Неловко получилось, — улыбается Воля и приглашает Дмитрия спуститься вниз, на сцену. — Вы тоже, Юрий. Покажите нам мастер-класс по тому, как нужно баттлить соперников? Хованский закипает: к такой хуйне он был не готов. Импровизация на Камеди с Дмитрием Лариным. Не многие сочетания вещей в его жизни могли показаться ещё более абсурдно-хуёвыми, чем сложившаяся ситуация. Поднимаясь на сцену, он успевает разглядеть лицо Димы — уставшее, с морщинками вокруг глаз и синяками под ними; эмоций — никаких, но в глазах адское пламя закипающего гнева. Наверное, не будь тут камер и свидетелей, картавый бы точно придушил его голыми руками. И никакие битсы и ножи-кредитки тогда бы не помогли. Мужчины успевают обменяться любезностями («Эй, Уткин!», «Мразь»), пока Воля и Мартиросян юморят по поводу сложившейся (подстроенной) ситуации. После недолгой клоунады на сцене, которую впоследствии вырежут и не допустят до финальной версии шоу, Хованского и Ларина отпускают под чёрт-бы-их-побрал овации, а на сцену выходит Ревва-Пирожков и заводит шарманку про то, как он дьявольски хорош и как волосата и мужественна его грудь. Ларин почти моментально исчезает из поля зрения Юры, который, к слову, чувствует себя отчего-то крайне паршиво. Ему в кои-то веке становится неловко за сказанное. Он думает, что переборщил. Хованский извиняется перед приятелями и говорит, что ему пора: дескать, испортили этой хуйнёй всё настроение. — Пойду срочно записывать разоблачающее видео на этих комедиантов хуевых, — смеётся он, прощается и исчезает в багряном полумраке. Поддаваясь какому-то непонятному порыву, он спешит в сторону гримерных, где, собственно, и сталкивается с Лариным. Тот с бесстрастным лицом одевается напротив огромного зеркала: накидывает пальто, завязывает шарф… — Уткин, поговорим? Может показаться, что тот не реагирует на сказанные слова — будто оглох, но взгляд его глаз перемещается со своего отражения на Хованского. Ларин смотрит на Юру с интересом и неприязнью, ощутимой почти физически. От этого Юре становится не по себе. — Нам не о чем разговаривать, Юрий, — Ларин поджимает и без того тонкие губы, превращая их в тонкую бесчувственную нить. — Ты достаточно сказал сегодня. Избавь меня от удовольствия слушать твой голос. — Блин, да ты чё, обиделся? Не то, чтобы Хованского хоть сколько-нибудь волновали чувства этого напыщенного индюка с циничным прищуром, но. Но что-то в нем болезненно щемило сердце, рвало нутро, будто он сильно обидел важного человека. Будто он действительно сказал то, чего говорить не стоило. — Одно дело, когда подобный конфликт разворачивается на нашем поле — мы можем регулировать его, нас знают и понимают, где тонкая ирония хайпа ради, а где откровенная ненависть, — Дима внимательно смотрит в глаза своему отражению. — И совсем другое, когда ты приходишь к кому-то в гости, и сразу же начинаешь визжать о том, какие все вокруг пидорасы и лить на них подобное дерьмо. Ты мне отвратителен. Последние слова Ларин словно выплёвывает едкой кислотой и, развернувшись на каблуках, стремительным шагом направляется к выходу. Хованский успевает схватить его за рукав пальто и с силой дёрнуть на себя. — Я с тобой ещё не закончил! — Зато я закончил, — шипит Ларин, щурится, обиженно кривит губы. — Да у тебя от обидки глаза почти на мокром месте, — язвит Хованский и тут же получает точный тяжёлый удар в скулу. От неожиданности Юра теряет равновесие и налетает на журнальный столик, сваливая на пол всё, чему не посчастливилось находиться на нем. С глухим звуком на кусочки разлетается цветочная ваза, разбившаяся о пол с ковровым покрытием. Оба мужчины какое-то время тупо пялятся на осколки и боязливо прислушиваются — мало ли, вдруг неподалеку бродит охрана или ещё кто. Никто из них не хочет, чтобы их конфликт созерцали третьи лица. — Ты чё, блядь, Уткин? Сбрендил?! — рычит Хованский и потирает место удара, когда приходит в себя. — А если я тебе щас переебу, бля, петушара? Не встанешь же! Ларин молчаливой фигурой возвышается над всё ещё сидящем у его ног Юрой, его щеки пылают, сам он словно источает жар вырвавшихся наружу эмоций. Те чувства, которые купорились внутри так долго, наконец нашли выход — и Ларину снесло крышу. Он хватает Хованского рукой за подборок, сдавливает пальцы до красных отметин, рывком поднимает его и смотрит прямо в глаза. Юра, похоже, не знает, как расценивать подобные действия. — Да, мне обидно, — сквозь зубы цедит Ларин. И смотрит на Юру неотрывно, фиксируя его подбородок сильными пальцами, чтобы тот и на секунду не смог оторвать взгляд — мучительно долгий зрительный контакт. — Это давно переросло в нечто большее, — не дожидаясь тупых вопросов, Дима поясняет: — То, что между нами. Истинная ненависть не может перерасти в любовь по определению, что бы там ни писали в женских книжонках. Ты понимаешь. Последняя фраза не была вопросом, потому что по Юре видно — он понимает. Он не пытается убрать лариновских рук от лица, не хочет разбить его наглую рожу в ответ на обидный удар, окрасив свои руки и его подбородок красным; он хочет забрать свои слова, сказанные несколько десятков минут в студии Камеди Клаба, назад. Никогда их не говорить и вообще не упоминать Ларина в каком-то негативном контексте. От сказанного он чувствует себя грязным — грязным исключительно по своей вине. Измазавшимся своей злостью и желанием унизить кого-то, как в угле. Изнутри — там, где сейчас что-то болезненно сжимается, чередуя неприятное волнение с пылающим томлением. — Я тебя не ненавижу, Юра. Ларин расслабляет пальцы, но руки не убирает, готовый в любой момент сжать её так, что челюсть под ней жалобно хрустнет. Он подаётся вперёд, но не до конца — оставляет сантиметры между их губами, чтобы позволить Хованскому самому решить, как поступить. И Хованский отвечает на поцелуй: глупо, неловко, мокро, словно школьница-отличница, влюблённая до одури в старшеклассника. У Димы тёплое лицо и обжигающее дыхание; он весь — комок жара с прохладными руками. Эта прохлада на собственном лице сейчас необходима Хованскому, чтобы не перегреться от чувств и не сойти с ума. Паззл сложился, и все его детали встали на свои места, сделав картину понятной: Хованскому нравится Ларин. И это взаимно. Их действия никогда не были последствием обоюдной ненависти, как им хотелось бы думать. Ларин отстраняется и пытается отдышаться, снимает шарф и пальто, аккуратно кладёт их на столик [страсть ещё не повод разбрасывать вещи, как в дешевых мелодрамах], снова утягивает робеющего Юру в поцелуй. Не отрываясь от губ, бедром толкает дверь гримерки. Под пальцами щелкает замок. — Что, уже не так хочется язвить и поливать меня грязью? — усмехается Дима, толкая Хованского на диван и садясь сверху. Дима смотрит на Хованского с такой неописуемой нежностью из-под опущенных ресниц, прищуренных век, что расскажи кому, что он — критик! комик! новатор! — способен на подобные чувства — не поверят же, да ещё и ёбнутым обзовут. Однако эта нежность во взгляде никак не отражается на действиях Ларина: он жесткий и жестокий, будто в отместку за грязь, которой Хованский прилюдно окатил его сегодня. Он кусает Юру в плечо — очень больно даже через футболку и рубашку, за что получается несильную оплеуху. — Ты что творишь, пидор? — слово «пидор» в данной ситуации звучит из уст Хованского максимально комично. — Больно же, бля! На светлой ткани проступают капельки крови, и Дима спешит поскорее избавить Хованского от одежды. Когда тот остаётся нагим по пояс, он припадает к коже, слизывает багряные струйки с ключицы, ластится к широкой груди как кот. Юра изнывает по более откровенным прикосновениям — горячо тянет низ живота. Он берёт инициативу в свои руки: хватает за задницу, обтянутую джинсами, довольно мацает её и шлёпает по бедру покладистого Ларина, притягивает ближе к себе. Дима ведёт себя как чёртова горячая сучка, Хованский рычит ему на ухо, что он мразь, каких мало, и держит за загривок, а Ларин согласен; он просовывает руку между ними, между чёрной рубашкой и разгоряченным телом в капельках пота, забирается ей под ремень, под джинсу, отглаживает член через уже влажную ткань нижнего белья. — У меня для тебя кое-что есть, — шепчет Ларин в самое ухо и спускается вниз, садится на колени между широко расставленным ног Юры. Хованский слабо возмущается, пытается притянуть Диму за подбородок к себе, не показывать своего смущения — скрыть его за поцелуем, но Дима не двигается с места. Он проводит руками по внутренней стороне бедра, цепляется пальцами за ремень, звенит пряжкой, взвизгивает замком. Стягивает джинсы вместе с боксерами до середины бедра, припадает губами к животу и спускается ниже. Юра издаёт тихие звуки, похожие на всхлипы, смущенно ёрзает и вздрагивает от мучительно-медленных движений лариновских губ и языка. Он считает довольно ироничным тот факт, что в таком положении — с сидящим между его коленей Лариным, отсасывающим ему, как самая опытная шкура — он всё равно больший пидор. Ему нравится это, о, как ему нравится, он готов отдать всё за то, чтобы это мгновение зациклилось, превратилось во временную петлю и повторяло само себя раз за разом до скончания веков. Под конец Хованский опускает ладонь Диме на затылок, контролируя глубину, засаживая на всю длину, и без стеснения гортанно рычит, стонет, закусывает губы и смотрит на своего бывшего главного врага сверху вниз. — Смотри на меня, — шипит Юра и больно вцепляется Ларину в волосы. — Смотри мне в глаза, сука. Скоро он кончает — от резких толчков в чужой тёплой глотке, от опытного языка на члене, от покорного взгляда затуманенных глаз. Ларин глотает. Он достаёт из заднего кармана своих джинс платочек и вытирает им губы и выступившие на глазах слёзы. Встаёт, накидывает на себя пальто и долго смотрит в зеркало, не на себя, но на Хованского, полулежащего на диване со спущенными штанами. И широко улыбается. — Нам пора, — спокойно говорит Ларин; лицо его вновь приобрело черты показного равнодушия. По нему даже не скажешь, что буквально пару минут назад между ними произошло… хоть что-то. От этих слов Юра, будто разбуженный, вскакивает на месте, натягивает на себя одежду и подходит к Ларину почти вплотную. — Слушай, я вообще недалеко отсюда живу… Ну, как недалеко, уверен, что ближе, чем ты. В любом, бля, случае… — Приглашаешь к себе на ночь, Юрий? — Ларин скалится, но теперь это воспринимается Хованским не как знак враждебности, а наоборот. — Вроде того. Поехали, а? — Хованский пальцами находит потеплевшую руку Димы и несильно сжимает её. Ларин опускает глаза и робко целует сомкнутые губы. — Знаешь, Дим, — негромко говорит Юра, когда они выходят в холодную ночь, держась за руки, — я тебя тоже не ненавижу.