Запомнилось

Звонок телефона утром иногда даже хуже, чем раздражающий звон будильника. — Хаято? — в трубке — сонное сопение и что-то про «утро». — Хаято, прости, что разбудил. — Гокудера не видит лица Ямамото, но может себе представить, как тот смущенно улыбается. — А у меня была утренняя пробежка, поэтому я так рано... Гокудера переворачивается на спину и смотрит в белый потолок. Зевает, закрывая рукой рот, чтобы Ямамото не догадался, что он все еще в кровати. — Я уже давно не сплю, придурок. Просто еще с утра ни с кем не разговаривал, — голос его сонный и немного хриплый. — А, понятно. Ну так я подожду тебя у дома? Пойдем вместе в школу... Гокудера потягивается, нечаянно задевает телефоном о спинку кровати, матерится, отбрасывает одеяло и отвечает: «Хорошо, но мне еще нужно собрать сумку». Ямамото на той стороне линии соглашается. Гокудера быстро умывается, перехватывает что-то из холодильника и одевается. Он не любит школьную форму. Она не дисциплинирует, а лишь ограничивает в движениях, предоставляя персональный маленький карцер каждому ученику. То, насколько она неудобна, они с Ямамото проверили на личном опыте пару дней назад в школе. Кажется, это был мужской туалет, перемена перед звонком на последний урок и — они катастрофически не успевали застегнуть все пуговицы на рубашке Гокудеры. Ямамото, будь он неладен, захотел пообжиматься, и они зашли несколько дальше, чем должны были. В итоге на дополнительные занятия по геометрии Гокудера явился с перекошенной рубашкой, а Ямамото не явился вообще — у него была тренировка. Везет же! Гокудера накидывает на кровать плед — не любит оставлять незаправленную постель, хотя так «заправленную» не назовешь. Зато если кто-то придет — а Хаято не сомневается, что придет, — будет казаться, что дома почти убрано. «Я парень, в конце концов, — оправдывается он, на ходу пихая в сумку учебник по алгебре и спотыкаясь обо что-то. — Не мое, Ямамото», — проносится в голове, Гокудера останавливается и пристально осматривает свою комнату. В ней больше вещей, чем должно быть, и среди них много принадлежащих Ямамото, быть которых здесь не должно вообще. Ну и что, что они встречаются, и Такеши заходит в гости почти каждый вечер. К нему в гости Хаято, наоборот, ходит нечасто — стесняется отца Ямамото. А здесь, дома, то есть в квартире, он сам себе хозяин. Конечно, когда нет Бьянки, ее ужасных продуктов в холодильнике и ярких кофточек на спинках стульев. Но Бьянки случается крайне редко. Гокудера думал: сестра даже не догадывается, что они с Ямамото встречаются, если бы однажды не почувствовал в коридоре запах ее духов и не нашел в вазе для ключей презервативы, словно оставленные в насмешку. С тех самых пор в жизни Гокудеры много Ямамото. Очень много. Его словно подхватывает волна неожиданных случайных событий, которые бы вряд ли произошли раньше: звонки Такеши, приглашения на свидания и на «просто посмотреть игру», поесть суши или сходить к Десятому. И все — вместе. Словно теперь у них на двоих один баллон с воздухом, и им никак не расстаться так, чтобы оба были в порядке. Чтобы у каждого остался свой глоток кислорода. Гокудера натягивает пиджак и хватает заодно спортивную куртку Такеши. От нее пахнет… вечером, ванильным мороженым и вафлями. Они вчера гуляли, и промокли под дождем, и Ямамото накрывал своей курткой их обоих… Воспоминания всегда непрошено лезут в голову, по большей части — о Ямамото. И Гокудере кажется, что его мысленно контролируют. Решают, о чем ему думать. Что вспоминать. Когда Гокудера закрывает дверь и спускается вниз, Ямамото уже там, машет ему рукой и улыбается. Гокудера все еще раздраженно комкает спортивную куртку и бросает в него. Ямамото ловит и, не расправляя, убирает ее в спортивную сумку. — Спасибо, — он быстро прижимается к Хаято, обнимая, и Гокудера все ему прощает. Гокудера прощает ему то, что они прогуливают первый урок — солнце такое яркое, а подоконник удобный. Ямамото стоит между раздвинутых колен Гокудеры и обнимает его. А Хаято плавится от лучей, ласки и слов, которые говорит бестолковый бейсболист, и никак не находит в себе сил ощетиниться. Оттолкнуть. Ему хорошо. Ямамото гладит его по спине, а Хаято довольно жмурится. Состояние блаженства длится так долго, что можно поверить: все неправда. Но все — все на самом деле, и Хаято от счастья чуть ли не соглашается прийти посмотреть матч Ямамото. Однако вовремя приходит в себя и смотрит на часы — до перемены с урока десять минут. Ему нужно спешить. Даже несмотря на нежный поцелуй Ямамото — нужно. Хаято приводит в чувство толпа галдящих учеников, которые разделяют их с Ямамото. Прокладывая себе локтями дорогу в класс, он уже в том настроении, в котором и должен быть — в боевом. Именно таким его видит Цуна, на лице которого читается неимоверное облегчение. Гокудера вспоминает, что обещал повторить с ним логарифмы перед уроком, но времени почти не остается. К счастью, контрольная по ним переносится на завтрашний день, потому что вместо урока алгебры у них замена — английский. Цуна сразу веселеет, а также ненавязчиво приглашает Хаято сегодня к себе. Логарифмы никто не отменял. После уроков они идут все вместе — давно так не было. И мама Цуны давно так много и вкусно не готовила. Гокудера никак не может вспомнить: к чему все и что сегодня за праздник. Но когда в комнату Десятого врывается Ламбо, несущий огромный кусок торта, Хаято одновременно отскакивает, пытаясь увернуться, и хватается за голову: у мелкого же день рождения! Вот почему сегодня у Цуны особенно шумно. — А ты принес мне подарок? — Ламбо проглатывает кусок торта и липкими руками хватает Хаято за штанину. — Противный жадина! — Отстань, тупая корова! — Хаято трясет ногой, пытаясь стащить Ламбо с себя, все вокруг смеются, чем только больше раздражают. Гокудера с мольбой глядит на сидящего рядом Ямамото, и тот почти успевает взять на руки Ламбо, прежде чем тот внезапно затихает, кривит рот и начинает реветь. А потом все происходит, как много раз до этого: розовый дым, ощущение полета, головокружение, и Гокудера хватается за первое, что попадается ему под руки. За раковину. Его тошнит. Путешествия во времени и торт со взбитыми сливками несовместимы. Хаято глядит на себя в зеркало, потом осматривается и понимает, что находится у себя в квартире. Он умывается, потому что не хочет предстать через пять минут перед всеми в ужасном виде, и обращает внимание, что фотографий, воткнутых в уголок зеркала, нет. «Ну и слава Мадонне», — думает он, выходя, с осторожностью рассматривая свое жилище-через-десять-лет. Сразу бросается в глаза картина над кроватью — составная, из трех частей, — Гокудера приглядывается и не понимает, что же хотел сказать художник. Безликая серая абстракция. Разве ему когда-либо травилось подобное? Хаято бродит по комнате. Кровать заправлена идеально, и он довольно улыбается своей наконец-то доведенной до ума привычке. На тумбочке у кровати стоят те же часы. Хаято открывает выдвижные ящики. Конечно, ему интересно, насколько он изменился за десять лет. Насколько его жизнь изменилась. Там сплошной хлам. Оплаченные счета, старые расписки, диски, носки… запонки, подаренные Бьянки, ужасный галстук, подаренный ей же: никто не любит розовый настолько сильно. Таблетки от похмелья, простуды, снотворное, носовые платки. Гокудера подскакивает ко второй тумбочке, у стены, где, по его расчетам, должны быть вещи Ямамото. Выдвигает самый нижний ящик — и проводит рукой по лакированному дереву. Ничего. Там Ямамото хранит свой счастливый бейсбольный мяч… Гокудера помнит, как Ямамото принес его… Хаято еще тогда разорался, что не хочет видеть упоминания об этой глупой игре у себя дома. Ямамото молча затолкнул его туда, в этот чертов последний ящик, куда Гокудера с того вечера никогда не заглядывал, но точно знал, что он там. Словно ревновал к дурацкому куску резины. В тумбочке ничего не было — ни в одном ящике. Гокудера рванул дверцы платяного шкафа — сплошные рубашки и костюмы, принадлежащие ему. Внизу, на полках, где хранится обувь, стоит тоже только Гокудеры. Вот, значит, как. Розовый дым наполняет легкие, Гокудера закашливается и начинает тереть глаза. Ламбо не плачет — Ламбо, как самый воспитанный ребенок, сидит на коленях у Ямамото и вроде бы извиняется. Здесь ничего не изменилось за пять минут. Так что случилось за те десять лет, отсчет которым уже пошел? Весь вечер Гокудеру тошнит от торта, будто его готовила Бьянки. Хаято пьет зеленый чай и поглядывает на Ямамото. Тот улыбается, и вроде бы все хорошо, но тогда какого черта ни одного упоминания о нем нет через десять лет? Гокудере хочется вскочить, схватить Ямамото за рукав, вытащить на улицу и закатить скандал — почему его там нет? Но он понимает: Ямамото ни о чем не знает и знать не может. Гокудера думает, что должен это предотвратить. «Это» — он даже назвать нормальными словами не может. Потому что сейчас все хорошо, и да, он иногда срывается, но тот мяч, счастливый бейсбольный мяч, был отдан Гокудере на вечное хранение! Хаято хочется прямо сейчас бежать и смотреть — а там ли эта, как он считал раньше, безделушка. Он почти так и делает: в рекордное время пытается вбить в голову Цуне хоть что-то о логарифмах, а потом быстро уходит, сославшись на срочные дела. На празднике так шумно и многолюдно, что отсутствие Гокудеры не сразу замечают. *** Хаято, волнуясь, долго не попадает ключом в замочную скважину и первое, что делает, широко распахнув дверь, несется в ванную комнату, где в уголок рамы зеркала вставлена их фотография. Где Гокудера недоволен, впрочем, только для вида, а Ямамото счастливо целует его в щеку. Два почти одинаковых кадра. Еще два — у Ямамото, они разделили пополам полоску фотографий. Гокудера поправляет их пальцем, чтобы не выпали и не намокли. «Неплохо бы их в рамку вставить», — думает он, а потом вспоминает о мяче и идет в спальню. Залезает на кровать, сминая одеяло, тянется к тумбочке и, затаив дыхание, открывает. Пальцы наталкиваются на мяч. Чувства Гокудеры невозможно описать в тот момент. Самые сильные, пожалуй, из них — радость и облегчение. Гокудера еще долго сидит там, у тумбочки, и постоянно проверяет: не исчез ли подарок Ямамото. Хаято за какие-то пять минут увидел в будущем что-то неправильное, нехорошее, что теперь будет постоянно занимать его мысли. Почему он останется один? Один — в смысле, Ямамото не переедет жить обратно к себе. Просто один. И как так сделать, чтобы та пустая квартира не стала его будущим? Гокудера не знает. Гокудера всего лишь учится в школе, и ему положено решать логарифмические уравнения. Как не расстаться с собственным парнем в школе не учат. И как изменить будущее — тоже. Нигде не учат. А жаль. *** Позже приходит Ямамото, с забытой сумкой Хаято, с угощениями от Наны и немым вопросом: что случилось? Гокудера понимает, что объяснить Ямамото перемену в своем настроении будет сложно. А надо ли? Хаято курит, сидя на кухне. Окно на улицу открыто, и за стеклами — желтые фонари. Где-то мигает рекламная вывеска. Красный — синий, красный — синий. «Новый магазин продуктов, надо бы туда сходить», — думает Гокудера, накидывает ветровку и зовет Ямамото с собой. Тот впервые за вечер позволяет себе улыбнуться и взять Гокудеру покрепче, за руку. Они останавливаются по дороге пару раз, и Хаято смотрит на Ямамото — печально, с какой-то болью, нахмурившись. В свете фонарей он совсем другой, золотистый, чудесный, только очень грустный. Ямамото протягивает руку и касается его лица — там, где морщинка, где отчего-то сведены брови. Он сегодня осторожен и не позволяет себе больше, чем Хаято сам хочет. Вот рукой по волосам и запутаться в них пальцами — можно, притянуть, поцеловать, сначала нежно-нежно, а потом, уже забывшись, не сдерживаясь — тоже можно. Гокудера чудной сегодня, и Ямамото не дурак, чтобы не заметить. Первыми в магазине в корзину падают пара пачек сигарет. Они идут между рядами продуктов; Ямамото надоедает молчать: — Хороший праздник сегодня устроила мама Цуны. — Угу, — говорит Гокудера. У него в глазах пестрит от количества товаров, и он передает корзинку Ямамото. — Возьми все, что захочешь, хорошо? Ямамото смотрит на Гокудеру недоверчиво и, пожимая плечами, выбирает продукты. Хаято не следит. Он идет следом и рассматривает рисунок на ветровке Ямамото. Широкие плечи Ямамото. Волосы на затылке, такие короткие, что топорщатся, и их непременно хочется пригладить. Кроме них в магазине никого. Кассир сонно достает продукты из корзины, Ямамото расплачивается, и они выходят. Оборачиваются на вывеску, одновременно, сине-красные от неонового света, каждый со своими мыслями, и идут обратно к Гокудере. *** Пакет падает на пороге, там что-то разбивается, но все неважно. Настроение Гокудеры меняется весь день, и сейчас, пока не включен свет в прихожей, ему хочется Ямамото. Он хлопает дверью и перехватывает его руку. Тянет за рукав, снимая толстовку, за ней — футболку. Его руки проникают под резинку спортивных штанов Ямамото. А тот стоит, растерянный, и не знает, что на Гокудеру нашло. Что случилось или случится, если он такой — задумчиво-опасный, непонятный. Он по жизни-то слишком сложный для Ямамото, а теперь, за несколько прошедших часов, стал кем-то другим. Его — не-его Хаято. Хаято сбивает коврик у двери коленями и даже не пытается разуться, он гладит бедра Ямамото, напряженный пресс, и его руки немного холодные. Хаято стягивает спортивные штаны и проводит языком по мокрому пятну на светлых трусах Ямамото — он уже тоже возбужден: ничего не может поделать, когда Хаято такой — пылкий и внезапный. Гокудера ласкает его через простую ткань, пока Ямамото не упирается спиной в стену. Хаято уже не хватает, он приспускает белье Ямамото и обхватывает ртом головку члена. Лижет, закрыв глаза, щекочет низ живота кончиком языка, и ему все еще мало — он стягивает с Ямамото трусы и проводит языком от основания члена до головки, целует губами и, сжав руками его ягодицы, сосет, помогая толкаться себе в рот. Ямамото стонет, гладит Гокудеру по голове, как маленького, и его волосы липнут к влажным ладоням. Он хочет включить свет, но его руки, они запутались в волосах Гокудеры, и ему кажется, что если он уберет их — все закончится. Гокудера сходит с ума — так думает, когда глубоко заглатывает член Ямамото, когда хочет, чтобы тот сам делал все сильнее, чтобы запомнилось… «Запомнилось», оказывается, ключевое слово. Ямамото кончает, а Гокудера вытирает губы рукой. За-пом-ни-лось. А потом Ямамото помогает встать ему с колен и целует. Ключевое слово. *** За-пом-ни-лось. Гокудера курит, когда Ямамото в душе, и, черт возьми, ему хочется тоже. Под сильные струи воды, чтобы смыть с себя весь этот дурной день. Кто бы еще промыл Гокудере мозги… он бы не отказался. Он выпутывается из одеяла и идет к Ямамото, босиком шлепая по холодному полу. В ванной комнате нагрето. А фотографию надо срочно убрать с запотевшего зеркала, чтобы не испортилась. Гокудера относит ее в коридор, туда, к вазе, к подарку Бьянки, и возвращается назад. Робко открывает дверцу душевой кабинки — они еще никогда не принимали душ вместе — и глядит. Снова с болью и грустью. Ямамото, закрывший глаза, чтобы шампунь не щипал, не видит, но чувствует приток свежего воздуха и то, как пахнет от Гокудеры — ананасами. Они только что ели их, вылавливая пальцами из баночки, капая сиропом на себя и слизывая его с пальцев друг друга. Гокудера делает шаг и, становясь на низкий бортик, держась за створки, дотягивается до губ Ямамото и целует. Тот обхватывает его всего и затаскивает к себе. Они дышат часто и глядят друг на друга. За вечер Ямамото не сказал и десятка слов, и Гокудеру это нервирует. Он и сам не сказал… многого. Еще не время, да и наступит ли? Ямамото обнимает его со спины, целуя в шею, а потом разворачивает к себе, и, фиксируя душ на стене, расстегивает рубашку Гокудеры. Раздевает. Словно слои с него снимает, слой грусти, слой отчаяния, слой безнадежности… — Ты можешь не говорить мне, что тебя волнует, но я вижу, какой ты вернулся сегодня… Не отвечай ничего, Хаято. — Он обнимает его мыльными руками, прижимает к груди. — Но если бы я мог помочь, и тебе хоть на минуту стало бы легче… Я бы все сделал. Гокудера обнимает его в ответ и хочет, чтобы не было первой половины дня. Обнимает и не хочет, чтобы все заканчивалось. Обнимает, обнимает еще крепче. И он тихий, Гокудера. Не кричит, не ершится, он словно обиженный. — Только не говори мне, что я виноват, — осторожно говорит Такеши, и Гокудера замирает. А потом отвечает: — Нет. Он даже в мыслях не допускает, что Ямамото виноват в том, что произойдет. Только его вина, Гокудеры. Не доглядел, не был так хорош, не был достойным. А Гокудере очень хочется быть достойным. Раньше — звания правой руки Десятого, а сейчас — Ямамото. До рези в глазах хочется. Он отплевывается от воды, смотрит, как Ямамото проворно стягивает с него мокрую одежду и хрипло предлагает: — Давай сейчас. Позволяет прижать себя к прохладной стенке и глядит на Ямамото, который не так оптимистичен и не уверен, что у них получится заняться сексом здесь. — Пожалуйста, — Ямамото и вправду не знает, кто заменил его Хаято на этого, неуверенного и незнакомого, но отказать не может. Боится, что Гокудера еще больше станет сам не свой. Он подхватывает Хаято под бедра, и тот скользит мокрыми волосами по стене, откинув голову назад. — Давай, давай, пожалуйста, — просит он. Гокудера, кто и что с тобой сделал? Ямамото шарит по полкам в поисках чего-то, что сошло бы за смазку, плещет себе на ладонь и растирает по члену. Гокудера расслабляется, и Ямамото входит легко, одним толчком. Они начинают двигаться сразу, если это можно назвать движением. Гокудера обхватывает плечи Ямамото, и тот толкается в него быстро и жестко, потому что долго он здесь не выдержит, неудобно. Гокудера только стонет и целует, куда может дотянуться, оставляет засосы, почти кричит и всхлипывает. Еще несколько толчков — и они кончают. Гокудера опускается на пол душевой кабинки и сидит так, закрыв глаза, пока а Ямамото не выключает воду и не заматывает его в самое большое полотенце, что есть в ванной комнате. Несет на кровать. Если бы он только знал. Гокудера кутается в мягкую ткань, кутается в одеяло, рядом ложится Ямамото, и от него пахнет дыней. Шампунем. Пожалуй, еще одним подарком от Бьянки. Гокудера поворачивается к Ямамото и глядит на него. Смотрит, как он моргает, как устраивается поудобнее, накрывается и подкладывает кончик одеяла под подушку. Словно Хаято видит все в последний раз. Ямамото говорит, что ему было хорошо. Не врет. Гокудера говорит, что любит. Ямамото обхватывает его и обнимает, прижимая к себе. Его никто не учил, что надо делать в таких случаях. Но, похоже, он все делает правильно. *** Выходные, которые Такеши разрешено провести у Хаято, похожи на медовый месяц и поминки одновременно. Ямамото мучается, присматривается и не знает, как спросить. Гокудера не знает, как начать разговор. В его голове уже, наверное, тысяча планов, чтобы избежать расставания. Миллион идей, почему так получилось. Гокудера думает, что все из-за спорта. Из-за того, что они не поделили место правой руки Десятого. Из-за того, что Ямамото перестал «играть» в мафию. Из-за несовпадения вкусов. Из-за сестры. Из-за всех, кто не принимает их как пару. Из-за того, что однажды один застукает другого с любовницей или любовником. Из-за... да что угодно может случиться. Ямамото слишком натягивает одеяло на себя — и Гокудере уже не нравится. За-пом-ни-лось. Гокудере нужно смириться. И закрыть тот нижний шкафчик с мячом на ключ. Если бы было также легко закрыть Такеши… У Гокудеры еще есть время сделать так, чтобы Ямамото хотел быть только с ним. Наверное, будет нелегко, но он постарается изо всех сил. Хаято успокаивает себя: параллельных миров, где живут такие вот Ямамото и Гокудера — их тысячи. Базука десятилетия занесла его в ошибочный, неправильный мир. Хорошо и гладко не будет в любом случае — будут ссоры, утренние поцелуи, командировки, смертельная опасность, горячие ладони и признания, переезды-перелеты… Жизнь — сложная штука, даже если любить — и любить в ответ еще сильнее.