Золото и слоновая кость

      "Мне нужно что-то делать. Я не могу просто сидеть, дайте мне что-то делать руками! Я хочу что-нибудь сделать! Дайте мне бумагу!" - я уже давно привык к этим ежедневным мыслям, приходящим ко мне всегда, стоит лишь просто спокойно сесть. Я по своей натуре невероятно деятельный. Я всегда делал всё и сразу, уходил с головой в любое искусство - я увлекался литературой, писал прозу и поэзию, сочинял мелодии и тексты песен, создавал скульптуры, рисовал. Живопись и графика - две мои слабости, мои страсти; это то, без чего я просто не смогу дальше существовать. Я любил узнавать новое, любил развиваться, но школу ненавидел всем сердцем и учился не слишком хорошо. Искусство стало моим всем, всё моё тело, каждая клеточка дышала и дышит фантазией и творчеством, всё моё существо - один свободный полёт мысли.       Однако я настолько ушёл в области прекрасного, что сам не заметил, как стал замкнутым и необщительным. Мне было сложно разговаривать со сверстниками - я не находил себе места в их компании. Я терпеть не мог шум, а себя видел рядом с кем-то, кто тихо сидит возле меня и слушает всё, о чём я говорю, и говорит потом сам - обо всём, что на душе. Я долго искал такого человека, который станет для меня прообразом тепла и тишины.       Она сидела на подоконнике напротив кабинета английского и говорила с подругой, чуть повернув к ней голову и еле улыбаясь. Лучи солнца из окна так красиво осветили её золотые волосы, что казалось, будто она сияет. Её бледная кожа не была болезненно-белой, нет, - её тело покрывал тёплого оттенка бежевый шёлк, нежный и очень тонкий, который боишься порвать, едва коснувшись. Робкая улыбка, застенчивость, тишина, тепло и свет, исходившие от неё - я увидел в ней всё, что хотел видеть в своём близком человеке.        Довольно быстро мне удалось узнать, что она новенькая из параллельного класса, которая пришла в нашу школу буквально этой зимой. Я видел её каждый день. И когда уроки проходили в соседних кабинетах, я отмечал, что имею возможность понаблюдать за ней на переменах. Постепенно она стала моей музой - я писал о ней, я писал ей, я писал её... В каждом моём блокноте и в каждой тетради был её портрет, рассказ или стих о ней. Я не знал её имени, но и не пытался узнать. Оно мне было не нужно. Я называл её в своих произведениях Светланой, Екатериной, Елизаветой, Василисой, Евой - так она стала для меня заменой всем другим девушкам в мире.       У меня был единственный друг. Я ему ничего не рассказывал, но он видел все мои портреты, стихи, рассказы и тексты песен. Он видел всё и потому знал обо всём, мне не нужно было говорить ему о своих чувствах. Мы говорили обо многом - обо всём, что придёт в голову, - но избегали разговора о ней. Однако он всё равно как-то незаметно поддерживал меня.       Однажды я отдал другу тетрадь - он очень просил взять один из рассказов домой, чтобы осмыслить его в тишине. Я отдал сразу, ведь я ему доверял. Рассказ был украшен портретом и узорами, кое-где на полях я поместил короткие стихи. Я до сих пор считаю эти страницы лучшими и храню их, боясь повредить. Позже друг рассказал мне, зачем он на самом деле взял тетрадь.       Пока я вновь окунался в едва уловимые в полёте фантазии черты её лица, расписывал золотом её волосы, склонял её голову в изящном повороте на очередном портрете, мой друг сделал то, о чём я совсем не жалею. Он пригласил её встретиться и показал мою тетрадь. Друг потом рассказывал, что она сидела, прикрыв рот ладонями, и очень вдумчиво читала - он ни разу ещё не видел, чтобы читали так вдумчиво и внимательно, вглядываясь в каждое слово. Закончив, она тронула пальцами свой портрет и коснулась страниц губами, оставив след персиковой помады. Она отдала тетрадь и попросила друга уйти, а сама осталась на скамейке в парке. "Её лицо было как каменное, - рассказывал он, - она ни улыбалась, ни расстроилась. Просто молчала и смотрела перед собой невидящим взглядом".       Друг выкладывал мне это уже после учебного дня, когда мы шли домой. Он всё говорил и говорил, а я шёл и улыбался, мысленно благодаря его за этот поступок. Очень здорово, что он не сказал мне заранее - я бы стал его отговаривать. Он многого не знал и не должен был узнать.       Я утром этого дня ушёл в школу рано, совсем один. Не мог сидеть дома и пришёл за полчаса до начала занятий. У меня на тот момент уже появилась привычка смотреть расписание на оба наших класса - свой и её. Я был только рад снова увидеть, что уроки в соседних кабинетах. Желая побыть в одиночестве, я поднялся на этаж и удивился, когда заметил, что меня ожидает компания.       Она сидела на подоконнике, обняв колени, и смотрела в окно на просыпающуюся весеннюю зелень. Лучи утреннего солнца удивительно красиво ложились на её мраморную кожу. Она была похожа на произведение искусства. Волосы будто покрыты сусальнам золотом, лицо и руки в пластинках слоновой кости, глаза будто маленькие изумруды - всё как у древнегреческой статуи Афины Парфенос, когда-то украшавшей главное помещение Парфенона.       Услышав шаги, она обернулась, и я стал ругать себя за то, что прервал этот прекрасный момент. Но, взглянув на меня, она вновь вернулась к своим мыслям, отведя взгляд в сторону окна. Мы были одни в вязкой, тёплой тишине, которая сияла, пропитавшись солнечным светом. Я опустился на скамейку недалеко от её подоконника, и она заговорила, не отрываясь от окна.       - Я всё знаю.       - О чём ты?       - Я видела твою тетрадь.       Для меня это стало ударом, и я не знал даже, что ответить.       -Прости меня за...       - За что? - я поднял на неё глаза и увидел, что она смотрит на меня. - Ты не говорил мне о том, что ты чувствуешь, но твоё творчество сказало всё за тебя. Тебе не нужно извиняться за эмоции.       Она спрыгнула с подоконника и села рядом со мной.       - Почему ты не показал мне свои тетради раньше?       Внимательные зелёные глаза искали в моих серых ответ на свой вопрос. Но она не могла его там найти - его не было. Она слишком долго смотрела мне в душу...       - Закрой глаза.       Я послушно сомкнул веки, и она прижалась своими губами к моим. И с этого момента я стал чувствовать мир совсем по-новому, будто кто-то убрал из моей жизни серый занавес, и она обрела краски, запахи и звуки. И я уловил, что от неё невероятно пахнет сладкой вишней.       Это было десять лет назад. Сейчас мне двадцать пять. С другом мы постепенно перестали общаться - так сложились обстоятельства. А она... А с ней мы обвенчались через пару лет после школы, и она подарила мне прекрасную девочку, умерев при родах. Я по ней очень скучаю - по тёплым рукам, по объятиям, по поддержке, по летним ночам на крыше, когда мы говорили абсолютно обо всём... Трёхлетняя дочка удивительно похожа на маму - и внешне, и внутренне. Она служит мне опорой, без неё я бы уже давно сломался. О её матери же я вспоминаю исключительно с самым тёплым и добрым чувством.

      Дорогая, если ты однажды всё-таки сможешь это прочитать, то помни - я всё ещё так же сильно люблю тебя, и я продолжаю вновь и вновь воскрешать тебя в своих произведениях.