Пой, птичка

Всё началось давным-давно, когда Вэл только появился в деревне. Откуда он взялся и с какой стороны пришёл оставалось для всех загадкой, ведь сам он тоже ничего не помнил и ничего вразумительного сказать не мог. Он появился внезапно, будто материализовался из воздуха и в тоже время словно находился в деревне всегда; присутствовал там незримым духом. Приняли набожные жители его хорошо, даже лучше, чем он ожидал, назвав небесным даром, ангелом, в которых они верили. С тех пор Вэл прижился среди них, принял их веру и даже со временем уверовал в то, что говорил, ему говорили. Ему приставили детей. На удивление, они сразу полюбили его, хотя сам молодой священник поначалу сомневался в искренности, однако потом понял, что дети врать не умеют. В конце каждой недели собирался церковный хор, где его голос восхваляли, этим самым смущая парня. Он любил внимание, но и трудно было не нажить завистников. Впрочем, всё это сполна окупалось детьми, пристанищем, всеобщим вниманием и верой в лучшее. Особенно голос Вэла нравился Папе Ноту, который был готов слушать его неделями напролёт. Вэл как субъект не сильно нравился Марте, но и это прошло, подкупив её своей неприхотливостью к праздности и настойчивым штудированием библии. Всё началось как-то незаметно для окружающих, но будто что-то изменилось во всеобщей атмосфере: будто в людях стало чуть меньше человеческого. Это Вэл заметил не сразу, а только, когда одна девочка из его воспитанников пожаловалась на Салливана Нота, что он к ней домогался, а Марту она вообще боится. Тогда-то молодой священник не придал этому значимого статуса, хотя подозрения закрались в голову. Как оказалось, почти все дети старше десяти лет уже испытали на себе жестокость главы культа. После этого Вэл решительно направился тыкать в ожиревшую рожу книгой книг, где ясно прописаны заветы, потому что он был единственным, кто не поклонялся книжонке, а лишь считал её чем-то вроде учебника как надо и не надо. Тогда Нот взбесился. Сильно. Он выхватил из худых рук ориентир и кинул на пол, заявив, что он здесь указ, приказав привязать Вэла к позорному столбу за неподчинение. А потом отстегал кнутом. Как бы Вэл не сдерживался, всхлипы всё равно прорывались, но он упорно молчал, молчал обижено, протестующе, ведь привык не верить всем на слово, ибо правда у каждого своя, поэтому и отставил гордой тишиной свою. Его завставили петь. И он пел, потому что спина не заживала от бесконечных ударов. Папа Нот его невзлюбил, но стоило Вэлу запеть, как всё будто замирало, даже Марта останавливалась послушать. Вэл понимал, что придётся ломать себя, идти против своей природы, потому что он действительно любил детей, которых сжигали заживо за не их грехи. Вэл понимал, что быть ему отщепенцем до конца своих дней, потому что в прошлом тоже было что-то подобное, хотя помнил он смутно, а идти открыто в одиночку против системы безрезультатно. А ещё Вэл понимал, что потихоньку и у него едет крыша, потому что кошмары по ночам стали преследовать его слишком часто. Однажды его позвал к себе Нот и заявил, что тот теперь будет жить с ним и петь каждый день. Первую попытку сопротивления пресекли настолько жёстко, что потом несколько дней Вэл подозревал перелом рёбер. К счастью, обошлось. Но сумасшествие вокруг набирало обороты, и первоначальные обвинения казались сущей мелочью в сравнении с массовыми убийствами. Вэлу дали в руки нож и приказали убивать. Тогда он рыдал, перерезая горлянки своим бывшим воспитанникам и ему казалось, что он режет сам себя, свою грешную душу, ведь падать ещё ниже было некуда после одной ночи с полоумными служителями церкви, у которых не нашлось под рукой девчонки. Но не смотря на это Вэл пел. И если раньше у него была цель хоть немного образумить народ, то сейчас дрогнувшим голосом просто пытался задержать свои несправедливые наказания, ведь его тошнило от осознания, насколько он слаб перед остальными. Тогда он впервые возненавидел и обнаружил, что это не так страшно, как описывалось. Терять-то уже нечего, верно? Отречься от веры в которую и раньше верил с трудом было легко. Оказалось, что он не одинок и их прозвали еретиками, когда они ушли в скалы. Движимый благоговейной идеей мести, Вэл не сразу заметил, что перестал бояться, а потом - он далеко не слаб, просто раньше не хотел навредить. Всё же за детей его терзала совесть, ведь он мог бы стать неплохим родителем, заменив и мать, и отца, и все отколовшиеся с ним люди были согласны. Они были уверены, что обрели собственного бога, а Вэл поверил, что может быть им. Ведь бог в каждом из нас. Когда было совсем плохо на душе, он пел. Тоскливо и заунывно, будто туман стелится по полю битвы, оплакивая погибших. Издалека он видел Марту, разгуливающую вдоль территории Врат с киркой. Она словно слышала его, останавливалась и долго, как истукан, смотрела в сторону шахт. И Вэл знал, что, попадись он им, его бы заставили петь, пока он не сорвёт голос, пока кровь не польётся по глотке. И на его глазах специально убили бы самое святое для него. Поэтому то был последний раз, когда Вэл пел для них.