✝
в один из таких же одинаковых вечеров хёсан никуда не идёт; отказывает нескольким не особо знакомым звонкам; оставляет непрочитанными десяток сообщений от санвона; забивает на необходимый ему приём лекарств, просто потому что он уже не может. его тянет обратно в тот до слюны в уголке губ знакомый и замкнутый круг, выбраться из которого невозможно. в это верят все те, кого джин считает близкими, но сам он давно сдался. этим вечером, что постепенно становится ночью. мимопроезжающие (ебучие) машины; шум холодильника, разрезающий тишину; собственное дыхание; звон разбитой случайно посуды — любимой кружки. хёсан скулит в темноте, забавно лелея свои тонкие руки с почти заросшими следами от шприца. гладит сгиб рук ледяными пальцами, нащупывая вену, куда следует ввести иглу. тело помнит это действие даже в бессознательном состоянии, как таблицу умножения, только вот единственная таблица, что хёсан может вводить себе под кожу, — менделеева. он тихо лежит на полу, прижимаясь к нему пылающей щекой, — приятно; прохладно; ломящимся костям чуть легче. хёсан смеется сквозь слезы и смотрит на загорающийся экран телефона. ещё один пропущенный вызов от сокджина, который хочет заботливо напомнить о приеме лекарств; очередная порция болтовни малыша санвона, что сам через раз балуется лёгкими наркотиками вместе со своим другом сангюном. джин следит за почему-то неменяющимся временем и смотрит на контакт пак хёнхо в телефонной книге. немногое, что по-настоящему есть у хёсана, — это отросшие тёмные волосы; пробитая бровь с серым пирсингом; полупустая квартира, где до сих пор чувствуется запах погибшей собаки (ебучие машины); призрачный пак хёнхо; старая ломка и петля, в которую джин попал безвозвратно. хёсан не может заставить себя нажать на кнопку вызова; он провоцирует текстом с тысячами ошибок. стирает «я скучаю», заменяя на «тыдолженмнепомочьсука», а затем вновь нажимает делит. так до тех пор пока адски зудящие вены не заставляют бросить телефон из дрожащих рук и отправить просто хоть что-нибудь. джин думает, что это все ни разу не весело; что идея измениться — поганая; что пошло всё нахуй; что лучше было бы остаться на том дне, где он был всегда. он думает, что слушать пак хёнхо — дерьмовая идея; что влюбляться в пак хёнхо — дерьмовая идея; что сам парень с идеальной улыбкой — д е р ь м о в ы й. сначала и, правда, было забавно; здорово; воодушевлённо. (и любовь, и лечение). а затем первая настолько безумная ломка в одиночестве, и все надежды в одну ночь засыпало серым пеплом с привкусом металла. нет костей; нет крови; хёсан — вымирающий вид пиздеца, как если бы от чужого голоса тошнило и выварачивало наизнанку. только вот голос хёнхо для джина всё ещё грёбанная молитва, правда, признаться в этом он до сих пор не может — не хочет. в этом нет смысла; нет смысла во всём, кроме смерти. именно ею джин хёсану — двадцать четыре года; умный парень — грозят все, лишь бы тот выбросил то, что давало ему раньше хоть какой-то смысл. и — о — этот прекрасный момент, когда ты снимаешь с предплечья затянутый кожаный браслет, а в кровь — в сердце — попадает доза счастья. гнустные мысли исчезают из головы, как тьма во время рассвета. и если бы так умели делать люди, то хёсан бы подсел на новый вид зависимости. джин зачем-то убеждает себя, что только хёнхо может его спасти буквально от всего. наивно; детские сказочки были написаны больным человеком; хёсан пишет собственные истории в чёрно-белых заметках телефона, чтобы после очевидной смерти хоть кто-нибудь понял его настоящего. того, что внутри. пароль от телефона — дата смерти любимой собаки. у хёсана под кожей всё также чёрные реки, длинные и узкие, ветвящиеся по всему телу, как по промышленному городу. джин высокий, ужасно худой и со слезами на глазах. его хотят научить жить, а он уже готов умереть лишь бы не чувствовать всего, что может. ему кажется, что за окном совсем скоро начнет светлеть. а он до сих пор лежит на полу — измученный физически и морально. то, что врачи называют коротким «ломка», не слышит молитвы джина, впрочем, как и те небеса с несуществующем богом. шансов нет. хёсан считает секунды в обратном порядке; тысячи раз по десять пунктов, словно он пытается уснуть, вспоминая глупых овечек, только вот единственный баран в жизни джина — пак хёнхо. он — бог в шкуре зверя. (льва; жертва всегда слабее его самого.) не хватает сил; слов; букв, что путаются между собой. хёсан всегда молчит при взгляде этого взрослого кота, прекращает вовсе дышать, и лишь кричит пронзительно и душераздирающе — в тишине; пустая квартира. хочется закончить всё; самому. но не получается. и лечение, и любовь в равной степени отвратительны, тогда как хёсан уже давно не смотрит в свои красные глаза, когда видит отражение всё также стабильно гниющего тела. п е т л я. физически больно — душевно куда сильней; раз в сотню. хёсан не может привыкнуть к этому новому сорту боли, ведя холодными пальцами уже по своей шее — ниже; изучает место, где сердце качает литры крови, в которой не хватает пару искусственных растворов. или пак хёнхо. минуты тянутся днями, составленными из одних ебучих понедельников. хёсан бросает взгляд на экран телефона в тот момент, когда слышит звон тяжелой связки ключей (две квартиры; машина; гараж) и звук открывающейся двери. всё джиновское отчаяние старается переломится, упрется в слабость и необходимость подчиниться. если не человеку с идеальной улыбкой, то хотя бы тому прекрасному, что обычные люди называют «любовь». ах, да. он в неё же не верит. хёнхо никогда не разувается, заходя в чужой — не свой — дом. он крепко сжимает зубы и изучает комнату, словно те нелепые картины русских художников двадцатого века. хёсан — почти что голый скелет среди осколков посуды; нервов; сердца; души. разбито всё, что можно, и даже взгляд джина — broken. грудь у хёнхо ходит ходуном; пальцы сжимаются в кулак, беспомощно врезающийся в стену; больно? нет. — опять? голос пака больше не лечит, а хёсану ещё сильней хочется забросить себя в прошлое; навсегда. он не хочет возвращаться в свою пустую без собаки квартиру; без спрятанной в шкафу на чёрный день дозы. сейчас всё с л и ш к о м плохо — холодно; ветренно; одиноко. в прошлом было куда больше счастья, пускай и лживого. в прошлом джин не знал хёнхо и даже не думал, что его губы — тёплые. — почему ты приехал в этот раз? в хёсане самого хёсана остаётся слишком мало для нормального — недрожащего — голоса. его всё также бросает в разлитый и безбрежный космос боли; он идёт ко дну с камнем на шее — другие бы сказали, что дело в наркотиках, а джин готов сказать, что дело в любви, которой вообще-то нет. хёсан захлёбывается кровью под пронзительный взгляд пака и ненавидит человека, что нависает над ним. хёнхо как истинный зверь сдирает с жертвы кожу — без лишнего звука; крика любимого. (нет.) — твоё сообщение выглядело как предсмертная записка. не мог не приехать. хёсана насильно заставляют подняться с прекрасного пола, словно так его вернут в нормальный мир, где все уже сошли с ума. от джина несёт чем-то ещё более убогим. но не любовью. поцарапанное сердце саднит и кровоточит, тогда как хёсан шипит и сопротивляется т ё п л ы м ладоням поперёк своего живота. не руки — лапы, чьи когти ведут ровную линию для очередной алой раны. хёнхо не спасает от слова очень. — оу. лишь поэтому? вены болят и пульсируют, заливает кровью всего. он хочет лежать один; грязный; совершенно пустой; и не влюблённый то ли в наркотики, то ли в пак хёнхо. всё постепенно вместе с красным — ему нужна замена крови. ему нужна ебучая доза даже несмотря на тяжелое (вновь тёплое) дыхание над своим ухом. хёнхо не может в полной мере злится; принимает правила чужой игры, написанные самим хёсаном. строчки неровные; паста ручки — алого цвета; проигрыш — смерть, не его, а джина, который уже не жилец. — я тебя люблю, кусок идиота. слишком доброе описание для гнилого хёсана. а ему уже во всю кажется, что его руки — не его. непривычно колет по всей поверхности; немеет всё; джин не может двигаться и просто чувствует, что хёнхо не даёт ему упасть. как же это блять глупо. хёсана тошнит от того, что трясутся руки и перед глазами смазывается всё в одно мутное соленое пятно; тошнит от своих записей в блокноте; от ломки, какие бывают лишь у мертвецов; от пак хёнхо; и больше всего от себя самого. — хёнхо, отъебись; просто отъебись. парень со всегда идеальной улыбкой забавно кривит губы. у пака стабильная жизнь, которую он устроил сам с минимум образования, но дохуя большими амбициями. всё, что осталось от подростковых и юношеских загонов, — это любовь к ночным прогулкам; три небольших татуировки; и джин хёсан, которого вывести намного сложнее, чем чёрный рисунок с кожи. хёнхо, если честно, даже не пытался. по крайне мере так думает он. — я тебя люблю и не отъебусь. пак вообще-то тоже слишком устал; особенно — повторять одно и тоже снова и снова; устал стараться достучаться до состояния голубого пиздеца. с каждым недоставленным (удалённым) сообщением хёсана он всё больше и больше задаётся вопросом — з а ч е м? зачем пытаться спасти человека, который сам не может и не хочет жить. джин каждую ночь куда-то пропадает — в свою личную камеру пыток, где ломка кажется лёгкой формой страданий. хёсан не умеет умирать без лишних истерик и воплей. он — концентрация боли. словно бог собрал все грехи человечества в одном слишком слабом теле. джин малодушно прикрывает глаза; смотрит сквозь ресницы и чувствует кожей всю кипящую злость, отчаяние и слепую ненависть пак хёнхо. тому. хочется во весь голос крикнуть: «я сделал для тебя всё, чтобы ты ж и л!». а хёсан просто дышит рвано и резко, повиснув на руке человека, которого (не) любит. ему хочется перестать существовать как отдельный организм; джин — паразит внутри нормальной жизни хёнхо. хёсан — что-то больное и ненастоящее, как мираж. он слышит голосголосголос и тепло, что зарывается в тёмные волосы на затылке. г у б ы. пак его целует, хотя следовало бы давно выкинуть на улицу. голова разрывается на части; все чужие слова — ни о чем. хёсан чувствует слишком много для одного слабого человека. — я не могу больше. и в любви, и в лечении. баста. он кричит; из последних сил; до хрипоты. а хёнхо не останавлиет — не даёт убежать; упасть на пол; гореть; метаться в агонии. умолять уже наконец-то — блять — сдохнуть. быть сильным для хёсана — больно. кажется, он чувствует слишком много, чем за всю жизнь до. тогда как пак молча выпутывается из длинных худых конечностей; медлительно целует хёсановские тонкие ключицы и выделяющиеся косточки чуть ниже; запястья; исколотые вены; и соленую кожу возле виска. — хёнхо, не могу я больше так; пожалуйста. тихие слёзы, а взгляд мутный и обреченный — потерянный. никто из них уже не пытается искать оправдания для этой жизни. хёнхо тёплой ладонью касается бледного лица хёсана, и что-то ему подсказывает, что пульс становится всё меньше и меньше; сердце его любимого человека — хрупкое стекло, что уже давно ебучие осколки. пак устал. (но целует его; нежно.) хёсану, кажется, уже похуй. (сопротивляется ледяными ладонями в грудь хёнхо.) тот отпускает. джин падает на острые колени. позорно скулит. слезы катятся неестественно большие; срываются с подбородка; капают куда-то вниз. хёсан плачет долго и надрывно, закрывая рот тонкой ладонью, лишь бы всхлипы не вырывались. всё это — под взглядом его пак хёнхо. джин сжимает свой телефон, где больше нет пропущенных вызовов от сокджина; сообщений болтливого санвона; где нет сотен черновиков неотправденных для хёнхо. нет ничего, кроме дерьмового парня с идеальной улыбкой — он рядом. хёсан хочет умереть во всех смыслах этого слова, но вместо этого тянет свой телефон льву, которого (не) любит. — новый пароль — день моей смерти, пак хёнхо, — мир вокруг покрыт плёнкой, тогда как дышать невозможно; грудная клетка вздымается почти незаметно. хёнхо удивленно проводит по дисплею. блокировки все нет; пароля — тоже. (потому что умрёт он в неизвестный даже для бога день). а хёсан уже забывается, корчась на полу от боли и желания вырвать себе уже это ебучее сердце. ломка — не от наркотиков. ломка — от любви, которая слишком непривычна для такого человека как джин. он чувствует, как его заплаканное лицо удерживают горячие ладони, а в губы выдыхают свежий воздух, оседающий на нёбе сладким привкусом. ему хочется поморщиться и скривиться, но вместо этого проглатывает очередной поцелуй. пак твердит: — я рядом. хёсан отвечает ему резкой тишиной, а затем — тихим, немного истеричным смехом. джин уже давно горит в пламени ада; успешно тянет хёнхо за собой. а тот и не сопротивляется, потому что на двоих всё — даже боль.✝