Поспешное решение

Облака грязно-голубой гуашью размазаны по золотому небу, где уже занимается закат. Воздух после дождя пресыщает легкие озоном, заставляя едва ли не задыхаться своей чистотой. Тарьей лежит в кресле на балконе и задумчиво смотрит на тонкий лучик, пробившийся сквозь облачную густоту; сам он так похож на эту полоску света — пока еще совсем маленький, но уже зашедший удивительно далеко. Уже завтра он сможет зайти в маркет, и, со скромной улыбкой предъявив удостоверение личности, беспрепятственно приобрести что-нибудь покрепче колы. Но мысли Тарьей занимает кое-что поважнее. Что-то, к чему он так долго шел, чего так боялся и так жаждал. А потом Тарьей думает об Исаке. О том, какой удивительной силой обладает его персонаж; маленький и хрупкий, чудовищно замкнутый в себе и в своих страхах, потерянный и с трудом найденный, Исак вдохновил миллионы. Но самая большая заслуга Вальтесерна заключается в долгих бессонных ночах Тарьей, когда тот метался на уже мокрых от пота подушках и безмолвно кричал о помощи. Каждая новая папка со сценарием, каждая отснятая сцена, каждая репетиция — будь они прокляты — меняли его и заставляли расти куда больше, чем это отражалось на внешности. Первый поцелуй с парнем не перевернул его мир. Когда он перестал ощущать на своих губах чужие, мягкие и пахнущие пивом, Давид уже расфокусированно смотрел куда-то мимо Тарьей, ясно давая понять, что назавтра и не вспомнит о пьяном и спонтанном поцелуе с лучшим другом. Да и о чем он — сам Тарьей благополучно забыл об этом инциденте уже через пару недель, однако стоило через добрые несколько месяцев ощутить сквозь холодную воду мягкое прикосновение чужих губ, как Сандвик начал тонуть. Он всё еще помнит как с тех пор утопал в Исаке, изредка выныривая на поверхность, напоминая себе о том, что они разные люди, но слишком частые тусовки с коллегами по сериалу камнем волокли его на дно. Будто только вчера они с Хенриком по чистой случайности — Тарьей уверен, что так оно и было — оказались вдвоём на диване, среди пустых пивных бутылок, увлечённо обсуждая фильмы Хичкока под бравый аккомпанемент разномастного храпа. — Поспорим? — внезапно выдал Холм, на что Тарьей недоверчиво нахмурился и вопросительно замычал. — Я выпью эту банку залпом! — он помахал перед лицом Сандвика только начатым туборгом и для пущей убедительности по-геройски стукнул кулаком в грудь. — Пизди-и-и-ишь, — пьяно протянул Тарьей, но, заинтересовавшись предстоящим фиаско, придвинулся ближе. С Хенриком он мог только пить — жадные пары алкоголя расслабляли и позволяли ему свободно вести себя в присутствии объекта своей пугающей страсти.  — Да фигня, смотри! — с этими словами Хенрик припал губами к металлической банке, а Тарьей завороженно уставился на гипнотизирующий кадык Холма. Словно в замедленной съемке ленты еще нерождённого режиссёра Тарьей увидел, как Хенрик отнимает банку ото рта и как пиво льется по подбородку, каплями с едва различимой пеной скрываясь под футболкой, оставляя на её краю пахучие пятна. Холм на секунду остановил свой взгляд на зеленой железяке и, будто решив для себя что-то, рывком подался к застывшему Сандвику, жадно и грубо целуя, прикусывая, оставляя следы на губах и в сердце юного актера. Прошлый подобный опыт также пах пивом и импульсивностью, но в этот раз Тарьей с готовностью принимал Хенрика в свои объятия, очень надеясь, что теперь никто не захочет забывать это. Сегодняшний Тарьей прикрывает глаза, как делает всякий раз, когда вспоминает об их первом поцелуе. Когда его самая заветная, самая тайная и самая нереальная мечта воплощалась в реальность, он даже не подозревал чем это обернется. Невесть как прознавшая об этом Юлие собрала всех — и под всеми подразумеваются действительно все, включая родителей несовершеннолетних актеров; пришла даже Сив, которой вообще-то можно было и не являться. Андем долго распиналась о важности сериала, всех её пар и будущем юных актеров. Никакой конкретики. Никаких имен.  — Вы — не просто обычные подростки. Многих из вас ждет головокружительная карьера, мировая известность. Вы должны думать о своём актерском будущем. Я волнуюсь о каждом из вас как о собственном ребенке, — все родители, кроме Сив, одобрительно закивали, — Прошу, не совершайте опрометчивых поступков. Хотя бы пока не будете уверены на сотню процентов. Она обращалась ко всем, но Тарьей чувствовал, что каждое слово адресовано лично ему. Хенрик безразлично смотрел куда-то в сторону, а взгляд его матери был направлен прямо на сына. Её лоб рассекали хмурые полосы морщин, а во взоре читалось сострадание. Кажется, она единственная среди присутствующих понимала, о чем идет речь. На следующий день, поздно вечером, Тарьей печатал сообщение, размазывая по лицу соленую влагу. Он долго набирал и стирал слова, которые казались ему то слишком сухими, то наоборот — переполненными эмоциями. Итог его не удовлетворил, но кнопка «отправить» уже была нажата. Три предложения закончили то, о чем он когда-то смел только мечтать. «Она права. Я не уверен в нас. Будь счастлив.» Три секунды тяжести сменились облегчением вместе с пришедшим ответом. «Я буду ждать.» Облегчение прошло уже скоро, оставив на душе лишь вину. Хенрик больше не писал, не звонил, на публике безупречно играл прекрасного друга, пока сам Тарьей не мог позволить себе даже лишний раз взглянуть на Холма. Его жизнь превратилась в череду молниеносно сменяющихся кадров: учеба, театр, съёмки, сон, фанаты. Если кто-нибудь спросит его, как прошли последние полгода, Тарьей не вспомнит и половины важных событий. Мириады раз он жалел о содеянном, но каждый раз его останавливали мысли о том, что юношеская влюбленность проходит быстро и его вот-вот отпустит. Но каждый новый день приносил лишь разочарование в этой теории. Балкон по-прежнему окутан мягким светом и свежестью, в руках Сандвика оказывается телефон и он без раздумий набирает сообщение. Через двадцать минут балконная дверь беззвучно отворяется. Возникший на пороге Холм неуверенно топчется, пока Тарьей медленно поднимается с кресла и осторожно подходит к нему.  — Ты действительно ждал? — слегка охрипшим от долгого молчания голосом тихо-тихо спрашивает Сандвик и уже видит ответ в глазах напротив.  — Почему сегодня? — это всё, что может спросить Хенрик на сбившемся дыхании.  — Я наконец понял, — шепчет Тарьей уже в губы Холма. Осторожно и аккуратно, будто боясь, что от одного прикосновение Хенрик рассыплется, парень касается своими губами щеки, усыпанной родинками и всё в мире встает на свои места. Где-то над ними маленький лучик превратился в большую полосу света, окончательно разорвав облачную гладь и светит прямо на них. Тарьей вырос уже давно, но завтра он сможет сказать об этом всем.