Если всматриваться в бездну

Алый туман, что, казалось, рассеялся, еще долго держался на краю сознания, скрывая правду. Поначалу я едва мог вспомнить месяцы, проведенные в Крепости Императора, под его контролем, но время шло, и память моя прояснялась. Смутные беспокойные образы во снах становились с каждой ночью все четче. Я словно вновь ощутил холодные пальцы Императора, впивающиеся в мой мозг, его молнии, терзающие не тело, а душу, наполняющие ее болью — и жестокостью. Я проводил часы, пытаясь смыть с кожи липкое ощущение чужой крови. А потом понял: бессмысленно отрицать содеянное. Явившись ко мне, мастер Оргус Дин сказал, что моей вины в этом нет, что меня направляла воля Императора. Но я все еще был там, в своем теле. Видел, осознавал — и не препятствовал. Хуже того, часть меня наслаждалась мнимой вседозволенностью, свободой от запретов, что никогда не сковывали меня, но направляли, указывали мне путь. Без них я блуждал во тьме. Упивался тем, как световой клинок пронзал чужие тела, ликовал, когда против меня выставляли не дроидов, а живых противников. Запах горелой плоти оседал на языке сладким налетом, чужая боль расползалась по Силе, как кровь по белоснежной ткани, искажала лица, испариной проступала на лбу. Мой слух ласкали крики, разносившиеся по пыточной, резонируя с металлом стен — Ческар и прежде брал меня на допросы, просто не подпускал к пульту. Меня называли «аколитом», а потому учили. Не искусству фехтования, нет — я одолел Скорджа, хоть он и, без сомнения, поддавался, а Ческар в мастерстве уступал ему. Бесконечные тренировки преследовали совсем иную цель: показать, как черпать силу из боли, почти наслаждаясь тем, как впиваются в кожу иглы и в мышцы проникает яд, жгущий каждую клетку тела. Научиться убивать — не по необходимости, как прежде, а просто потому, что победил. Потому, что это приятно. Потому, что это... естественно, и иначе просто нельзя. По приказу Ческара с плеч слетела голова другого, проигравшего в бою аколита. Меч оставил на шее ровный срез обгорелых мышц и позвонков; у него не было шансов выстоять против меня, и удовольствие от его убийства было почти физическим. В следующий раз я отнял жизнь самовольно, с молчаливого одобрения наставника — взглянув на него, я увидел удовлетворенную улыбку на губах, и улыбнулся сам, радуясь чужой гибели. Однажды ко мне привели раба — точнее, рабыню. Я не сразу заметил, как сильно она была похожа на меня. Чертами лица, зеленью кожи. Как специально подбирали; поставь нас рядом — сошли бы за сестру с братом. Но она, беспомощная, едва одетая, смотрела на меня с тем же страхом, что и на любого ситха, а я... я с воодушевлением слушал наставника, предвкушая, как вот-вот получу власть управлять, карать и миловать. И, стоило пульту от ошейника оказаться в моих руках, нажал на кнопку. Без малейшей на то причины, просто чтобы посмотреть, как она будет дергаться, как упадет на колени, визжа от боли. Чтобы взглянуть в ее заплаканные глаза, красные от полопавшихся сосудов, — и отослать прочь. Вопреки ожиданиям Ческара, я нашел лишь одно применение его «подарку». В своей прежней жизни ни разу не нанесший удара первым, я избивал ее, не способную защититься. За малейшую провинность, за то, что мне было скучно, за то, что злился — и чем больше боли я причинял и испытывал, тем чаще это случалось, тем сильнее я бил, тем ярче во мне разгоралась злоба. А она лишь скулила, закрывая руками лицо и лекку. Лишь раз я прибег к зловещему Удушью Силы — технике, так любимой ситхами. Когда ее горло сдавила невидимая петля, глаза рабыни расширились от ужаса, она жадно хватала ртом воздух, раздирая ногтями кожу, но все равно не могла вдохнуть. Это казалось нелепым. Почти смешным. — Пощадите, — едва слышно прохрипела она, и я, пожалуй, прислушался, легким движением кисти сломав ей шею. Все, что я испытал, брезгливо отбросив труп в угол, — укол разочарования. Убийство беззащитной жертвы оказалось скучным. В часы медитации я без устали твердил про себя Кодекс ситхов, а на краю сознания, вплетаясь в завораживающую и зловещую песню на незнакомом языке, опровергая постулат свободы, Темная сторона шептала голосом Императора: — Вы — мои. Слуги. Рабы. Оружие. И вы будете повиноваться. Как в миг его победы, растянувшийся на долгие месяцы. Вторгшись в мое сознание, мастер Дин развеял морок и напомнил мне, кем я был и чему меня учили с самого детства. Без него я не нашел бы в себе сил противиться Императору. Без преувеличения, мастер Дин спас меня. Меня и моих товарищей, кто последовал за мной в Крепость Императора. Я опасался, что по моему тону, по заминкам в фразах Ческар поймет, что все изменилось, но... Он ничего не заметил. И я понял, как малы, на самом деле, различия между мной тем и этим, настоящим и вывернутым на изнанку. Первая строка Кодекса гласила: «Есть лишь страсть». Но когда Ческар рассказывал об убийствах, пытках, он оставался бесстрастен. Будто чужая боль была чем-то настолько будничным, что вовсе не заслуживала внимания. — Ты справишься, — шептала Кира, прикованная к дыбе, и я не чувствовал в ней сомнений. — Я смогла сопротивляться ему, сможешь и ты. Она еще ничего не знала, но по-прежнему, несмотря на то, каким прилежным я был аколитом, в меня верила. Я не рассчитывал на успех, когда лгал Ческару о поломке машины, и был изумлен, когда он бездумно повторил за мной и ушел, чтобы уже не вернуться. Мы бежали. Оставив позади Крепость Императора, я неизбежно унес с собой последствия обучения. Даже просто стоя перед зеркалом, я видел не только свежие шрамы, но заостренные, заточенные зубы. Традиция моей расы, от следования которой я когда-то сознательно отказался, все же настигла меня, и самая добрая улыбка теперь казалась пугающей и зловещей. Я открыл в себе то, от чего всю свою жизнь отказывался. Малодушно закрывал глаза и затыкал уши, лишь бы не узнать истины. Теперь, узнав правду, я отчетливо понимал, что не имею права ненавидеть за содеянное то... существо, того монстра, которым я мог стать... Стал. Это не было ни сном, ни иллюзией, и с этой реальностью мне следовало смириться, осознать и принять ее. В каждом есть свет — и тьма. Глупо отвергать себя самого за тьму после того, как мы искренне готовы были принять в Ордене самого Императора. Я должен был найти гармонию в себе самом заново, на сей раз — по-настоящему. Закрыв глаза, я с легкостью возродил в памяти слова Скорджа, верившего — в моем пленении был смысл: — Познав Темную сторону, ты стал сильнее. Теперь ты сможешь одолеть моего господина. Мягкий и вкрадчивый голос совсем не подходил бывшему Гневу Императора, жесткому и упрямому по своей натуре. И все-таки, он был прав: все, что я пережил, все, что совершил, было жестокой необходимостью. Только так я смог понять сокрытую в своей душе злобу, а поняв — усмирить ее, победить самого себя не насилием, но принятием и смирением. И именно тогда я сделал первый шаг к истинной победе над Императором. Будь у меня возможность обратить время вспять и вновь услышать о видении Джомара о его видении, наверняка зная, что он прав, я бы не отступил. Наша миссия провалилась задолго до того, как мы ступили на борт Крепости Императора. С самого начала мы, лишенные понимания, были обречены на поражение — и только так могли выучить урок, что однажды приведет нас к победе. Мастера Седору, Нарезз и Брага дорого заплатили за это знание, и я не знаю, в моих ли силах спасти их. Я скорблю об их утрате так же, как и обо всех тех, кто пострадал от моих... от наших рук. Сила указала нам путь к поражению, выстлала его мягким ковром головокружительного успеха — ради спасения всей Галактики от ненасытного голода Императора, от его жажды вечной жизни и божественной мощи. Мой долг — защитить не только Республику, но и Империю, и те миры, что не примкнули ни к одной из сторон. Долг и бремя. И если эта роль уготована мне Силой, я сделаю все, что смогу. И, может, немного больше.