* * *
Блаженное ничегонеделанье Серхио прерывается стуком в дверь комнаты. Два длинных, два коротких, ещё один длинный, а за ним целая россыпь в сложном ритмическом рисунке — их условный стук отпечатался на подкорке мозга. Ещё каких-то пару месяцев назад он отзывался замиранием сердца и сладостным предвкушением, а сейчас... Сейчас всё стало одновременно и проще, и сложнее. — Можно? — из-за семи сантиметров двери голос слышится приглушённо. Тот самый голос, которому Серхио не способен отказать. — Конечно, заходи! Он перекатывается со спины и усаживается на кровати, сложив ноги по-турецки, как раз в тот момент, когда Фернандо аккуратно поворачивает ручку, запирая замок изнутри. Металлический язычок с тихим щелчком занимает своё место. Серхио приглашающе хлопает ладонью рядом с собой, и Фернандо опускается на кровать — та чуть прогибается и скрипит под тяжестью двух тел. — Что случилось? — он решает взять быка за рога сразу же. Судя по мертвенно-спокойному тону, которым Фернандо разговаривал с ним по телефону, дело было чрезвычайно важным и не терпело отлагательств. Но теперь тот почему-то медлит: сцепляет руки в замок, долго смотрит на свои пальцы и молчит. Это молчание настораживает. Серхио знает, что Фернандо не из тех, кто способен болтать часами напролёт — кому, как не ему, знать, — но на этот раз тишина давит. Не в силах выдержать это, он кладёт руку на плечо Фернандо и поторапливает его: — Ну? Нандо, ты же в курсе, что я не могу ждать больше минуты. — Чёрт возьми, да я и сам не понимаю, — произносит тот, и Серхио с облегчением хмыкает: раз поминает чёрта, значит, всё не так криминально, как он себе успел вообразить. — Кажется, у меня разыгралась паранойя. — Начало хорошее, мне нравится, — тень улыбки трогает губы Фернандо, когда он слышит привычную беззлобную шпильку. — А теперь можно поподробнее? — Ох. Только обещай не смеяться. — Не обещаю. — За мной следят. — Что?.. Сдерживать не данное обещание нет смысла, и Серхио заливается хохотом. К проблемам друзей он привык относиться серьёзно, а уж если речь шла о Фернандо, то это был совершенно особый случай. Однако сказанное им сейчас звучало так же странно, как если бы он сообщил, что видел НЛО и разгуливавших по городу зелёных человечков. В уголках глаз от смеха проступают слёзы. Утирая их, Серхио видит, что Фернандо смеётся вместе с ним, и от этого ему становится совсем легко. — Так. Повтори ещё раз. — За мной следят, — послушно повторяет Фернандо, и во второй раз это звучит ничуть не адекватнее, чем в первый. Хохот снова начинает рваться наружу, но Серхио изо всех сил пытается принять озабоченный вид. Это стоит невероятного усилия воли, и когда ему наконец удаётся сделать так, чтобы не дрожал голос, он задаёт главный вопрос: — Кто же? — Хамес Родригес. Ответ Фернандо прибивает его к кровати новым приступом смеха. — Хамес? Нет, подожди… наш Хамес?.. — фразы дробятся на части судорожными вздохами, а где-то в районе пресса протягивается тонкая боль от такого долгого и сильного напряжения. В стену стучат, но скорее дежурно — в конце концов, к шуму в самой весёлой комнате общежития привыкли давно. — Тот самый Хамес, которого собираются сослать к англичанам? — Я думал, его исключают, — в голосе Фернандо звучит сомнение. — Да брось ты, Маркизио за него горой стоит. А где Маркизио, там и Буффон. А Буффону ничего не стоит пристроить кого угодно и куда угодно. — Всё-то ты знаешь. — Я такой, да, — спорить с этим бессмысленно. Непостижимый талант притягивать к себе университетские сплетни, при этом не являясь их источником или объектом, открылся у него ещё на первом курсе, и Серхио ничего другого не оставалось, кроме как смириться с этой странной особенностью. Впрочем, иногда — чаще, чем он мог предположить — она была даже полезной. На какое-то время между ними снова повисает молчание — уже не гнетущее, а задумчиво-умиротворённое. Фернандо удобно устраивается на кровати, прислонившись спиной к стене и вытянув свои длинные ноги. Раньше, чем осознание того, что он делает, попадает в мозг, Серхио кладёт свои поперёк. Когда Фернандо накрывает ладонью его колено и начинает медленно гладить, ему кажется, что в комнате становится на несколько градусов жарче. Серхио мимоходом думает, что было бы кстати открыть окно, но вставать совершенно не хочется. Поэтому он закидывает руки за голову и лениво тянет, продолжая прерванную беседу: — Но ты, конечно, артииист. Нет бы сразу сказать, в чём дело, я ведь и правда заволновался. — Прости, — Серхио на секунду приподнимает голову, заглядывая в лицо Фернандо, и ухмыляется, не видя в его глазах ни единого намёка на сожаление. — Но если серьёзно, то что-то Хамес и правда стал слишком часто на глаза попадаться. А учитывая то, что его всегда и видно, и слышно, слишком часто — это действительно слишком часто. Он даже заговаривал со мной, прикинь? Я уж грешным делом подумал, что бедняга влюбился. — Это исключено, — слова выскакивают слишком быстро — так, что Фернандо царапает ногтем от колена к бедру от неожиданности. Белый след на коже мигом становится красноватым. Мысленно смеясь и несколько удивляясь собственной резкости, Серхио поясняет: — Не принимай на свой счёт. Хамес мутит с Дибалой, это я точно знаю. — С кем?.. — Золотой мальчик с кафедры славистики. Аргентинец. Не вникай, в общем, это слишком сложно, я и сам до конца не понял, что он там забыл. Фернандо со свистом выпускает воздух, набранный для очередного вопроса. «Оно и правильно. В мире и так слишком много непонятного, проще забить», — думает Серхио и прикрывает глаза. Пальцы Фернандо тем временем ползут всё выше и забираются под край свободных домашних шорт. Серхио чувствует, как начинают пылать его щёки. — Ну и ладно, Бог с ним, с этим Дибалой, — наконец произносит тот, и Серхио с неохотой разлепляет веки. — От меня-то Хамесу что понадобилось? — А вот этого я не знаю, — Фернандо одаривает его скептическим взглядом, и этот взгляд разом забавляет и колет самолюбие Серхио. — Не могу же я всё и про всех знать, уж извини. — Да ладно, чего там. Будем надеяться, что он, по крайней мере, не хочет меня убить. — Это точно. Возобновлённый было разговор снова затихает. Сказать по правде, в какой-то момент и загадочный аргентинец Дибала, за каким-то чёртом оказавшийся на кафедре славистики, и без пяти минут ссыльный Хамес с его подозрительным поведением, и вообще что бы то ни было перестают волновать Серхио. Фернандо ложится рядом, тесно прижимаясь к нему всем телом, и он запускает руку в длинные светлые волосы, мягко проводя кончиками пальцев у отрастающих корней. — Может, ты хочешь выпить? — А что у тебя есть? — не спрашивает, почти мурлычет Фернандо ему в плечо. — Кальвадос. На двоих как раз хватит. — Сесе, ты потрясающий. — Знаю. Он всё-таки открывает форточку, но свежий вечерний ветерок оказывается абсолютно бессильным перед жаром рук Фернандо. Предполагавшийся дружеским поцелуй смазывается после кальвадоса и оказывается на губах. А следующий за поцелуем секс — прощальный. Десятый прощальный секс после того, как они расстались, и теперь уже всё окончательно, без дураков. Как и в предыдущие девять раз.* * *
Преподавательско-магистерские посиделки незаметно подходят к своему концу, когда за окном сгущаются сумерки. Первыми уютную комнату отдыха романской кафедры покидают профессора Буффон и Пирло — за традиционными поцелуями в щёку для каждого присутствующего следует звонкое итальянское «ciao». Фернандо почти уверен, что для них вечер только начался. Едва уловимое — и, конечно же, замеченное всеми — движение бровей сеньора Буффона и лёгкий ответный кивок сеньора Пирло явственно говорят об этом. Следом за ними просачиваются наружу Серхио и Жерар Пике. Впрочем, просачиваются — наименее подходящее в данном случае слово. Вываливаются из комнаты, едва не снося дверь с петель и споря на повышенных тонах, кто в этом сезоне был лучше — «Барселона» или мадридский «Реал». Фернандо не может сдержать усмешку, слыша, как Пике кричит: «Давай мы сейчас соберём статистику, и ты всё увидишь!..», — на что Серхио в тон ему, то есть очень громко, парирует: «Да засунь ты эту статистику себе в задницу! Кто играет в финале Лиги Чемпионов, а? Вот то-то же!» Он думает, что если завтра увидит обоих с зеркально набитыми синяками под глазами, то совершенно не удивится. На какую-то долю секунды внутри шевелится нечто, смутно похожее на ревность, но почти сразу же отпускает. У него больше нет причин для ревности. Уже три месяца как нет. Он и сеньор Маркизио остаются последними, деля компанию с грязными чашками на большом овальном столе. Остатки длинных закатных теней тают на его гладкой поверхности. Отчего-то Фернандо кажется, что сеньор Маркизио хочет к нему обратиться. Однако тот молчит и составляет друг на друга полупустые коробки с печеньем и швейцарскими шоколадными конфетами, привезёнными герром Бюрки. Фернандо неосознанно пожимает плечами и подходит к столу. Складывает друг в друга шесть кружек — дважды по три — и говорит: — Я пойду вымою. Задумчивое «угу» сеньора Маркизио разбивается о неплотно прикрытую дверь, когда он выходит в коридор, освещаемый одной лишь лампочкой в дальнем конце. Пальцы неприятно покалывает в холодной воде. Последняя, шестая кружка аккуратно становится на край раковины, и… — Блядь, — с чувством произносит Фернандо, когда все шесть с задорным звяканьем скользят вниз по белым фаянсовым стенкам и ложатся на дне разноцветной кучей. Кажется, что эхо от их падения разносится по всему коридору. Фернандо бегло осматривает кружки на предмет повреждений. Удивительно, но обошлось малой кровью: у одной слегка сколот край, но пить из неё вполне можно, а у другой отбита ручка. Не особо хорошо, конечно, но никакой трагедии в этом нет — купить завтра новую и принести, вот и все дела. Он выгребает со сливной решётки расколовшуюся на две части ручку и отправляет её вместе с пострадавшей кружкой в мусорное ведро. А после берёт оставшиеся и выходит из туалета, искренне надеясь, что по дороге с ним больше ничего не приключится.* * *
Когда дверь открывается снова, Маркизио смахивает со стола мелкие крошки. Он оборачивается на звук, и его взгляд пересекается с прямым взглядом того самого человека, мысли о котором уже четвёртую неделю не дают ему покоя. «В пустой комнате, да ещё и с отличным диваном. Наедине. Кто-то мог бы назвать подобное подарком судьбы», — думает он и с трудом сдерживает ироничную и чуть горькую ухмылку. Ухмылку, адресованную самому себе и собственному почти мальчишескому чувству. — Что-то вы долго, Фернандо. Я уже было подумал, не случилось ли с вами чего. Тот молча ставит на стол вымытые кружки. Лишь несколько секунд спустя Маркизио получает ответ — явно не тот, на который он мог бы рассчитывать: — Сеньор Маркизио… а у вас случайно пластыря не найдётся? — Что произошло? — сердце пропускает удар, а в голове возникает нелепая, но от этого не менее навязчивая мысль: «Чёрт возьми, неужели Хамес?..» — Да вы не волнуйтесь, — Фернандо говорит спокойно и буднично, а у него внутри всё переворачивается. — Понимаете, я тут случайно, пока кружки мыл, отбил у одной ручку… Надеюсь, это не страшно, я завтра же новую принесу. Ну, и порезался немного. Только сейчас заметил. Мне бы две штучки пластырей, если есть, конечно… — Садитесь, — Маркизио слышит свой голос со стороны и не узнаёт: он вдруг зазвучал резко и властно. В шкафчике по соседству с конфетами приютилась аптечка. Он открывает её и вытряхивает на стол ворох маленьких коробочек с различными лекарствами. Естественно, пластырь обнаруживается в последнюю очередь. На нём рисунок из весёлых салатовых, голубых и сиреневых микробов — Маркизио мимиходом вспоминает, что вроде бы кто-то привёз этот пластырь из Польши. Прихватив заодно и дезинфицирующую жидкость, он направляется к Фернандо. — Давайте руки. — Я могу и сам, не стоит… — попытка сопротивления пресекается суровым взглядом сверху вниз. — Руки. Тому ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Маркизио садится перед ним на корточки и аккуратно берёт его руки в свои. Ничего страшного там действительно нет — всего лишь два маленьких пореза. Крови немного, но она удивительным образом размазывается и пачкает все пальцы. Маркизио держит Фернандо за запястья и вытирает каждый палец по очереди — а сам в это время слушает его пульс и то, как сливается с ним биение его собственного. Дезинфицирующая жидкость щиплет, и Фернандо едва различимо морщится, давая тем самым повод заглянуть ему в лицо и потеряться в россыпи веснушек на щеках. Наконец Маркизио приклеивает пластырь — цветные микробы пляшут вокруг фаланг — и отпускает руки Фернандо. Неохота, с которой он это делает, кажется почти осязаемой. — Ну, вот и всё. Аккуратнее в следующий раз. — Спасибо, сеньор Маркизио… — Клаудио, — слова вылетают быстрее, чем он успевает их осознать. А когда осознаёт, то ему вдруг становится всё равно. Пан или пропал. — Можете звать меня Клаудио. В конце концов, мы с вами уже коллеги. Взгляд Фернандо совершенно нечитаемый. Они молча смотрят друг на друга меньше десятка секунд — а Маркизио ощущает их так, словно каждая длится по крайней мере несколько часов. — Хорошо… Клаудио, — наконец произносит тот, и Маркизио выдыхает. Голос Фернандо звучит по-прежнему спокойно, однако ему кажется, что в какой-то момент он дрогнул. И эта еле слышная дрожь отзывается дрожью его сердца. На следующий день у него оказывается номер Фернандо — с лёгкой руки Хамеса, а как иначе. Тот привычно-издевательски смеётся, проезжаясь на тему того, что Маркизио наконец осмелился признаться себе в своих чувствах, о которых ему, Хамесу, было всё ясно с самого начала. Маркизио смеётся вместе с ним и грозится отправить его не просто на английскую кафедру, но под начало лично Златана Ибрагимовича, и это приводит Хамеса в ещё больший восторг. А через несколько часов, когда его последняя пара подходит к концу, Маркизио берёт телефон и набирает сообщение: «Добрый день, Фернандо! Как ваши руки? Не хотите ли вы сегодня поужинать со мной? Ресторан можете выбрать сами, я угощаю. Клаудио». Ответ не заставляет себя долго ждать. Уже минуту спустя он с волнением всматривается в экран, читая следующие строки: «Здравствуйте! Всё хорошо, спасибо вам большое ещё раз. И я не против поужинать. Буду свободен в семь». Он улыбается и нажимает кнопку блокировки. После чего закидывает телефон в портфель и быстрым пружинистым шагом выходит из аудитории, подгоняемый лёгким дуновением ветра с вишнёвыми лепестками.