Ночное небо пришили звездными иглами к полутемной земле. Василиса вздрагивала постоянно и шептала неимоверно тихо-громко, так оглушающе, что дрожали капли над ней в непонятном танце. Она коснулась обернутого алыми лепестками плеча исколотыми пальцами, будто бы согреваясь. Тело прошиб избитый мороз.
Василиса подумала, что это ужасно.
— Я хочу
дышать, — грудь вздымалась рвано, пробито; Василиса подняла глаза к бардовым лепесткам роз, пытаясь разглядеть там небо. У нее мир странный, сотканный из цветов и ночи, потому что днем ее нет. Нет самой себя.
Нет вообще, без шуток.
Она пальцами тонкими проходится по волосам, цепляет тонкий ободок цветочной диадемы и пугается неистово громко, неудержимо опасно. Вытягивает ноги вдоль листа, ловит огромную каплю рукой, чтобы было легче. Василиса видит свое отражение: темное, испуганное, разрезанное чьей-то безжалостной рукой. Думается, это больно, но игры не пронзают ее шипами сейчас.
Василиса отряхивает от звездной пыли юбку из кровавых лепестков.
— Ты
дышишь, — она не оборачивается, потому что смотрит вверх. Василиса старается не думать о том, что не приносит счастья.
Возможно, ни о чем не думать.
— Фэш, — она смеется, — ты пришел.
У них одна ночь, которая почти совсем не бесконечна, которая оборвана и переменчива, у них одна ночь, которая недолговечна. Та сама, которая есть. Василиса опускает взгляд на играющие в свете звезд тени — те причудливыми бликами рисуют сказки. Она не пытается отговорить себя от диких, необузданных взглядов, отговориться от жестоких касаний, прожигающих взглядов.
У нее вечность теплится на кончике пальцев, пока не вздымается желтоватой дымкой рассвет. Рассвет убивающий, пробуждающий проклятие. Василиса думает, что это дар. Небесный, посланный из капель ночного дождя. И минуты считаются в тихом крике, когда неудержимый танец рисует круги на внутренней стороне запястья.
— Не мог не прийти, — присаживается на дрожащий лист рядом, облизывает ее горячим пламенем своего сердца, — обещал же.
Василисе не кажется, будто что-то взрывается. Потому что такое не кажется. Вон там, за ширмой широкой из изумрудных листьев, искрами магия сыпет. Она — слишком маленькая для сопротивления, слишком цветочная, слишком проклятая \одаренная\. Фэш — слишком нужный в этот холод, который темный, который по дождем.
Василиса переплетает их руки, чтобы мир не казался убитым.
— Я верю.
***
Рассвет злой и жестокий, отбирающий каждую живую каплю у нее. Василиса бросается в тень, чтобы не сжечься под солнечным гнетом, и робко выглядывает из-под огромного лепестка. Она не видит убивающей силы, отражающей во все еще падающим каплям.
Капли дождевые.
Но они все равно кровь.
Василиса не знает, где и когда появляется Фэш, не знает, откуда он приходит.
Только одно знает —
приходит.
Проходит ровно три минуты рассвета, пока она не превращается в розу.
***
Она кричит, когда что-то режется сквозь кожу между лопаток, а еще Василиса чувствует, как катится алый сок по ее спине. Это незабываемо неприятно, но так чудесно. Она тогда, сейчас, одна совсем. И эта ночь, которая без звезд даже, заставляет крики приглушаться барабанным воем дождя.
И тогда, сейчас, появляется Фэш.
— Ты очень красива, — у него улыбка неземная и глаза неземные, и сам он неземной. Василиса думает, что попала в сказку, пока боль не прорывается из ее позвоночника наружу ароматом листьев.
Крылья за спиной тяжелые, оттягивающие. Она крутится, вертится и шипит от боли, потому что это странно. Василиса смотрит, как Фэш ловит алый сок ее пальцами, и всматривается в капли сама.
Этот сад — сказка между ними. Он тюрьма с пытками, которые слаще горного меда.
В этом саду ночью каждой дождь.
— Мы когда-нибудь освободимся? — она шепчет, потому что сил вдруг нестерпимо, невыносимо мало. Потому что боли оглушающе много.
— Мы когда-нибудь освободимся.
Руки в этот раз переплетает Фэш.
