Вечно одинокая

Лейла сидит на холодном кафельном полу своей палаты, сжимая в руках подол грязно-белой сорочки. Уголки рта опускаются вниз, а по смуглым щекам течёт слеза, обжигая кожу своей теплотой. Спутанный комок каштановых волос падает на лицо, но ей всё равно, — это же мелочь. Ступни леденит кафель, так же, как и ягодицы. В ушах раздаётся такой успокаивающий, но коварно крадущийся под кожей звук абсолютной тишины. Дверь, опять же этого ненавистного белого цвета, которым покрыто самое обычное дерево, вверху которой имеется окошко с железными прутьями, взятое в плен яркой ржавчиной. Лейла не помнит, чтобы она хоть когда-нибудь открывалась за весь срок, что она провела здесь. Она потеряла счёт времени. Ей кажется, будто прошли десятки, сотни, миллионы, и так далее лет. Одиночество крепко сжимает в костлявых конечностях пока ещё бьющееся человеческое сердце, так и норовя схватить его со всей силой своей мёртвой хватки, чтобы оно навсегда прекратило свой стук. Четыре угла, один потолок, пол, и всё такое же белое, да настолько сильно бросающееся в глаза, даже в кромешной тьме, что хочется вырвать глаза, оставив на их месте лишь пустые глазницы. Света здесь никогда не бывало, да и скорее всего никогда не будет, даже отверстия в потолке попросту нет. Вместо кровати когда-то белый матрас, теперь же серый, сплошь покрытый катышками, кое-где присутствуют тёмные пятна; эта вещь уже на прошлом десятилетии должна была бы валяться на свалке, но есть один очень важный аргумент, почему это пока ещё не сделали — дырки пока ещё не положили начало своему существованию. Из груди Лейлы раздаются конвульсивные всхлипы, от которых по её телу проходит нервная дрожь, из-за чего конечности немного дёргаются. Голову, точно сдавливают металлическим зажимом всё сильнее и сильнее, чтобы получить больший эффект боли. Органы в животе связались в плотный узел, да ещё и как будто, взявшись за концы этого узла, начинают затягивать туже. Организм подаёт сигналы, чтобы получить порцию еды. Но на что эти сигналы — Лейла всё равно не может никого позвать, ведь никто всё равно не придёт. Приём пищи, так же как и сон — строго по расписанию. Ни позже, ни раньше. Лейла не помнит, как тут оказалась. Ведь, казалось, вчера она с Музой устроила битву подушками, а сейчас никаких признаков существования её подруг просто нет. Трансформация не работает, так же как и магия. Будто Лейла застряла в каком-то кошмаре, из которого никак не может выбраться. Остаётся лишь только склоняться по углам палаты, её мини-версии ада, самом страшном сне, которым правит Его Величество Одиночество. Лейла слабая, пусть и редко показывает это. Лейла, которая была раньше — исчезла, словно её и вовсе не существовало. Хотя так оно и есть: это лишь маска, которая была крепко пришита к лицу, щит, за который пряталась настоящая она. Швы разошлись, нитки не выдержали такой нагрузки, вот и лопнули, а щит сломался, сделав своего воина беззащитным, заставив смотреть тому, чего он боится, прямо в коварные глаза, покрываясь потом и горькими слезами отчаяния. Губы невнятно шепчут имена подруг и какие-то непонятные слова. Лейла молится. Пусть раньше никогда этого не делала, но она молится. Впервые за всю жизнь. Она не знает молитвы, но придумывает свои. Главное, не то, чтобы было правильно, а то, что будет выполнено с сердцем, вкладывая частичку самого себя, души. Лейла надеется, Лейла ждёт Винкс, что они спасут её. И вновь она растворится в тёплых объятиях Набу. Но, увы, это всё лишь фантазия больного человека, разум которого выдумал подруг, чтобы скрасить будни в четырёх ослепительно белых углах.