Она все ещё с нами...

      Резкие порывы ветра качают оголенные макушки деревьев, которые расположились в этом Богом забытом месте, а ледяные капли дождя падают на землю и впитываются в неё. Сегодня даже природа плачет, роняя крупные слёзы на могилы давно и недавно погибших людей, умерших от болезни или лишившихся жизни по собственной воле. Ледяные, безжизненные надгробия с выгравированными именами и эпитафиями, о том, каким любимым и нужным был человек, лежащий сейчас под толщей земли в деревянном ящике. Почему вы не говорили этому человеку, как сильно любите его, когда он был ещё жив? Почему не говорили, как он дорог, как плохо и серо было без него? Почему вы признались в этом лишь после смерти? Зачем все эти признания теперь? Теперь он мёртв. Этого человека больше не существует. Он больше не улыбнется, не скажет глупость, свойственную лишь ему. Теперь он в том месте, о котором нам ничего не известно. Одному Богу известно хорошо ли там, плохо ли… Здесь так тихо. Так мертвенно тихо. Это место пропитано горем, слезами, печалью и болью. Такой болью, которую не унять, выпей ты хоть тысячу пачек обезболивающего. Пытайся топить свою боль в алкоголе, наркотиках, но у тебя все равно ничего не выйдет, ты лишь на шаг приблизишься к встречи с любимым тебе человеком. На шаг приблизишься к смерти. Но не избавишься от этой боли. Это навсегда останется в твоей памяти. В твоём сердце. Шрамом на твоей руке, смотря на который ты всегда будешь помнить, как растворился в этом человеке, но он испарился, а с ним и твоя душа, и твой покой. Кладбище — это такое место, где все мертвы. Все, без исключения. И те кто лежит в деревянных коробках, и те кто приходит сюда почтить память умерших. Все они мертвы. Просто кто-то физически, а кто-то морально… Они мертвы, хоть и живы. Каков оксюморон. Они умерли, узнав о смерти любимого человека. Что-то внутри надломилось, треснуло. И это «что-то» — сердце, а его, знаете ли, не починить и не склеить. С ним остаётся только жить, улыбаться, строить планы на будущее. Ну или пытаться… И уже ничего не будет как прежде, потому что когда этого человека клали в гроб, ваша душа легла рядом с ним и упокоилась под толщей земли, оставив лишь живой труп, блуждающий и отчаянно ищущий лекарство от своего горя. Но, как известно, такого лекарства нет. И не стоит даже говорить про такую штуку, как время, потому что время не лечит, оно заставляет похоронить свою боль внутри себя, встать, обмотаться бинтами и идти дальше, надев маску, на которой красными буквами выведено «Я в порядке», но мы ведь все знаем, что это не так, верно? И земля здесь тоже мертва. Одному Богу известно сколько сюда упало слез. Сколько прошло людей напрочь разбитых горем? Сколькие падали в истерике на эту самую землю, неспособные сдержать все свои чувства? А сколькие сжимали в объятьях ледяное надгробие, проливая солёные слёзы и проклиная судьбу? Их слишком много. Их тысячи, миллионы, и эти ребята не оказались исключением. Эти, казалось бы, совсем еще молодые, несмышленные подростки должны были быть счастливы и свободны, но стали несчастны и связаны тонкими, но очень крепкими нитями судьбы. За свою короткую, совсем ещё маленькую жизнь они уже потеряли так много. Они всего лишь подростки, но их стойкости, наверное, позавидовали бы даже взрослые. Вся их жизнь состоит из потерь и находок. Они теряли любимых людей и родителей, родственников, домашних животных, да много кого или чего. Мало ли способов у судьбы лишить человека души? Но они нашли нечто большее, чем то, что у них было до этого, нечто большее, чем то, что они успели потерять. Дружбу. Они нашли. И совсем не хотели терять. Ценили каждый момент, каждую улыбку, каждый неловкую или глупую шутку. Ценили друг друга и помогали друг другу. Строили планы на совместное будущее и подбирали один на всех университет. Но судьба распорядилась иначе… Сейчас, стоя здесь, на кладбище, ощущая на себе ледяные порывы ветра и капли дождя, впитывающиеся в кожу и холодящие душу, они не боятся показать свои чувства. Не боятся стоять со слезами на глазах и говорить как им Её не хватает. Как не хватает этих карих, блестящих глаз и этой жизнерадостной улыбки. Как не хватает девушки, которая умерла за своих друзей. Девушки, которая даже самые тяжелые моменты своей жизни переносила с улыбкой на губах, и девушки, которая умерла улыбаясь. Даже на надгробной фотографии видна её улыбка. Господи, ну зачем же ты забрал единственный луч света в этой непроглядной тьме сгнившего мира? Зачем даровал им это счастье, но потом обменял на вечное, нескончаемое горе? Это слишком жестоко для них. Для подростков, верящих, что их дружба вечна, и только смерть сможет их разлучить. Как иронично, ведь так и вышло. Перевернув листок в календаре можно увидеть неприметную дату 26 ноября. Вы спросите, чего же особенно в этой дате, но для некоторых этот день навсегда останется роковым. Навсегда останется кровавым напоминанием о том, что они потеряли своего друга, не уберегли, не спасли, не отдали свою жизнь в обмен на её. Да, 26 ноября. Да, день Её смерти. День смерти Эллисон. И да, это сегодня. Этот день всегда будет таким. Таким ужасно грустным. Хотя можно ли это назвать грустью? Разве это грусть, когда хочется выть? Разве грустью называется то, что в твоей груди образуется дыра и поглощает все без перебора, оставляя пустоту? Оставляя лишь воспоминания, которые нещадно впиваются в твою плоть, не давая дышать, не давая мыслить, да и вообще делать хоть что-то, заставляя лишь лежать в кровати и прокручивать каждое воспоминание, связанное с ней. Одно за одним. Счёт переходит на десятки. Слезы льются сильнее. Они больше не солёные. Они горькие. Эта горечь — это вся та боль, которая живет в теле весь год и выплескивается лишь сегодня. Выплескивается и топит все и всех. Та нестерпимая боль, о которой ты не говоришь, но которая живёт в каждом твоём действии, взгляде, слове или фразе. Живёт и дышит, а ты просто умираешь. Тонешь в ней. Захлебываешься и даже не пытаешь выплыть. Зачем? Ты ведь и так давно мёртв. Ветер усиливается, а дождь не отстаёт. Они просто смотрят на её надгробие. Смотрят на эту улыбающуюся девушку с фотографии. Смотрят и в сотый раз за сегодня позволяют слезам вырваться из плена и скатиться по щекам. Нет, эти слёзы не слабость. Они не слабы. Они чертовски сильны. Они потеряли её, но заставили себя жить и иногда, совсем немножко, быть счастливыми. И после этого вы ещё можете назвать подростков несмышленными или слабыми? Если этот так, но вам определённо стоит врезать, ибо это одни из самых сильных и стойких людей на планете. Они стоят возле надгробия со слезами на глазах. Стоят и вспоминают все те моменты, которые им подарила эта девушка. Вспоминают её улыбку и слёзы, горести и радости. Вспоминают о её мечтах и амбициях, о коронных словах и действиях, которое принадлежали только ей и делали особенной. У всех них разные воспоминания о моменте её смерти. Они разные, но так похоже приносят боль. У Скотта МакКолла оно своё. В сознании навсегда запечатлен момент, когда она падает в его руки, а из раны, оставленной Они, льётся кровь. Как из глаз предательски льются слезы, руки дрожат, пока он пытаюсь зажать рану Эллисон, забрать боль, сделать хоть что-то, лишь бы она осталась в живых. Лишь бы смогла ещё раз улыбнуться. Но у него ничего не выходит. —Я не могу… Я не могу забрать твою боль. — в перерыве между слезами говорит Скотт — Потому что мне не больно… — голос Эллисон начинает немного хрипеть. — Нет. Нет. Нет. — Он беспрерывно начинает повторять это слово, будто убеждая самого себя, но Эллисон лишь кивает, а по её щеке стекает одинокая слеза. — Все в порядке. Все хорошо. Все хорошо. Все замечательно… — Она смотрит прямо в его глаза и видит, что они полны слез. — Я в объятьях… своей первой любви… Первого, кого я когда полюбила. Первого, кого я всегда буду любить. — Она глотает воздух ртом, а на губах появляется кровь, — Я люблю тебя… Скотт. Я люблю тебя, Скотт МакКолл. — Нет. Не смей. Я тебя умоляю… Прошу. — Слёзы все ещё одна за одной скатываются по его щекам. Он кричит. Он содрагается в безмолвных рыданиях, когда она выпускает из лёгких последний воздух и закрывает глаза, а рука, лишённая жизни, падает на землю. Он плачет, как не плакал никогда ранее. Горькие слёзы падают на лицо Эллисон и смешиваются с её собственными, а он стирает их, гладит её скулу, убирает локоны. И целует. Целует её в лоб. В последний раз, крепко прижимая к себе, пытаясь запечатлеть в сердце навсегда. Таково последнее воспоминание Скотта об Эллисон. Оно такое горькое, что хочется кричать не переставая ни на секунду, но он обещал быть сильным. Быть сильным ради своей первой любви. Ради своей первой и единственной любви. Ради Эллисон. «Потому что я люблю тебя» Лидия Мартин тоже прекрасно помнит, момент смерти своей лучшей, единственной и любимой подруги. Она помнит, как внутри что-то треснуло, о потом вонзилось в плоть, заставляя кричать. Кричать и не видеть ничего вокруг из-за слез, которыми заполнились глаза, прижимаясь к плечу тоже умирающего Стайлза. Да именно так и работает «Банши-режим ». Ты не можешь ничего, кроме как кричать. Кричать от своей беспомощности. Кричать от того, что ты не спасла её. Лидия кричит. Она потеряла свою… подругу? Нет « подруги » не подходящее слово. Они были больше, чем просто «подруги». Они были родственными душами. Одним целым. Знаете, как попугаи-неразлучники. Если один умирает, то умирает и второй, не видя больше смысла в этой жизни. Так было и с ними. С Лидией и Эллисон.« Теперь ты моя новая лучшая подруга » Ну, а Стайлз Стилински лишен возможности вспоминать смерть Эллисон, потому что в тот момент сам был на волосок от неё. Зато он прекрасно помнит их шутливые ссоры. Как она в шутку била его маленьким кулачком в плечо, сказав он какую-то глупость. Как они вместе смеялись с неуверенности Скотта, когда тот все никак не мог пригласить Эллисон прогуляться. Стайлз помнит. Он помнит, как узнал, что умерла его мать. И помнит, как узнал, что умерла Эллисон. В обоих случаях он плакал так сильно, что не помогало даже успокоительное. За что ему такая боль? За что ему такая боль дважды? Он не знает, то ли Вселенная хочет его сломить, то ли сделать сильнее. И, как ни странно, у неё получается. Только пока не понятно что… "Мы точно с тобой подружимся" Ветер становится ещё сильнее и ребята кутаются в куртки, дуя на руки. Да, ноябрь в этом году крайне суров. Погода с самого сентября стоит ветренная, дождливая. Слякоть кругом, а опавшие листья тонут в лужах. Никаких тебе тропинок, усыпанных золотыми листьями и легкого, ласкающего кожу, ветерка. Сплошная серость и темнота. Люди в городе уже забыли, как выглядит ясное солнце и голубое небо. И правда, кому нравится такая мрачная погода? Ей нравилась. Лучику солнца по душе была тьма. Наверное, поэтому день сегодня такой. Погода тоже любила Эллисон.

***

Настало время поговорить с Ней наедине. Этот уж стало своего рода традицией. Когда тебя оставляют одного со своей болью, и ты можешь высказаться. Сказать, как тебе её не хватает, как больно тебе и одиноко. Сказать, что вчера улыбнулся и почти был счастлив впервые со дня её смерти. Можешь рассказать и стать чуть-чуть свободнее, умиротворённее. Первый всегда Стайлз. Он здоровается так, будто она жива и стоит перед ним. Болтает обо всем подряд. Рассказывает все, не думая. Впрочем, все мы знаем Стайлза. Но если ему становится чуток легче, то почему нет? Не в этом ли вся суть? Следующей на разговор наедине предпочитает идти Лидия. Ей всегда есть, что рассказать подруге, но она в основном плачет. Ей очень не хватает Эллисон. Не хватает этой поддержки, этих шуток и этих счастливых часов, проведённых вместе, обсуждая всякую ерунду. — Здравствуй, Эллисон — Лидия искренне улыбается, впервые за долгое время, — Всегда так странно это делать… В смысле здороваться с тобой. Я так отвыкла произносить твои имя вслух, что аж больно. Эллисон, мы все помним о тебе. Ты не думай там, что мы тебя забыли. Ты всегда рядом. В наших мыслях. Мы все думаем от тебе, дорогая Эллисон. Я, Стайлз, Скотт. Скотт… Он часто плачет, бьёт кулаками в стену… Он думает, что мы не видим, но мы со Стайлзом это замечаем… Кстати, мы со Стайлзом… теперь вместе. Ты же не злишься? Мы честно помним о тебе. Мне кажется, я люблю его все сильнее и сильнее день ото дня. Да, глупо, наверное, слышать от меня такие слова. Но это правда. Помнишь те слова, которое ты сказала мне в машине? "— Разве ты не помнишь то чувство, когда ты стоишь, и видишь его в другой стороне зала, и не можешь вздохнуть, пока вы не рядом? Разве ты не помнишь, как не могла перестать смотреть на часы, потому что знаешь, что за дверью кабинета тебя ждет он? И помнишь, что я тебе ответила? — Нет. — Как это ты не помнишь? У тебя же были парни. — Но такого не было." — Кажется, теперь у меня есть такой парень. Теперь я тебя отлично понимаю. Жаль, что поздно. На что ж, Эллисон, пора прощаться. Кстати, наша учёба закончена, мы уезжаем в Калифорнию, будем учиться там. Да, как и хотели. Ты только не переживай, мы обязательно будем приезжать к тебе. Мы никогда не забудем. Мы не сможем тебя забыть. Никогда. Либо это будем не мы. Я люблю тебя, Эллисон, и очень скучаю. Вот бы сейчас обнять тебя, почувствовать твоё тепло, ощутить запах твоих волос… Ну и чёрт со всем этим, пусть я буду выглядеть как ненормальная, но я все равно обниму тебя. — Лидия со всей силы сжимает в объятьях надгробие и плачет, а слезы стекают по выгравированным буквам, по фотографии и, наконец, достигают земли, впитываясь в неё, стирая слабость Лидии. Поцеловав надгробие и смахивая новые слёзы, Лидия уходит, произнося последние слова: — Ты моя лучшая подруга. Теперь и навсегда. Последним к могиле Эллисон приходит Скотт. Ему больнее всех. Все они потеряли Эллисон Арджент — лучшую подругу и лучик света, а он потерял ещё и свою первую любовь.

Первая любовь, она же всегда и последняя. Тагар Бен.

Это Скотт знает не понаслышке. Эллисон Арджент навсегда останется его шрамом, который всю жизнь будет болеть и напоминать о себе. Любая девушка для Скотта всегда будет второй, потому что его первая любовь навсегда поселилась в сердце. —Здравствуй, Эллисон. Это я, Скотт. Да, знаю, это глупо, но я не знаю, как по другому начать с тобой разговор. Вот идиот, никогда не мог начать с тобой говорить, не до... не после. В общем мне очень плохо. Мне так не хватает тебя. До скрежета в зубах, до боли в сердце. Мне бывает так больно, что я начинаю бить в стену. Не раз разбивал руки в кровь, там, наверное, уже полно шрамов, но они не сравняться с моим самым большим, приносящем огромное количество боли шрамом. Он тут, Эллисон, на сердце. Это ты, Эллисон... Ты... Мне так больно, Эллисон. Я обещал быть сильным, но я не могу, мне больно. Мне кажется, я давно мёртв. Просто меня забыли положить к тебе в гроб, Эллисон. Знаешь, когда я произношу твоё имя мне становится легче. Будто ты рядом. Будто не... Будто жива. А ещё я не могу говорить о том, что с тобой случилось. Боюсь принять это в конце концов. Боюсь, что если произнесу, то забуду, а я не хочу забывать, ведь ты была самым прекрасным в моей жизни. Самым лучшим моментом. Мы завтра уезжаем из Бейкон Хиллз, а я так не хочу оставлять тебя здесь совсем одну. Кто же будет носить тебе цветы и рассказывать истории? Кто же, Эллисон, кто? Я понимаю, что мне необходимо уехать. Я уеду, наверное, ты бы хотела этого. Но я обязательно буду приезжать. Приезжать ради тебя. К тебе. Буду снова приносить цветы и рассказывать о том, как устроился в Калифорнии и о том, как здорово учиться в университете. Да, порой будет тяжело, но я все вытерплю ради тебя, я ведь обещал быть сильным. Эллисон, можно я тебя обниму? Я думаю, ты согласна. — Скотт присел и обхватил руками надгробие, поцеловав фотографию улыбающейся девушки.— Жаль, нет возможности услышать твой голос или почувствовать тепло твоего тела, но я знаю, мы крепко накрепко связаны, и ты всегда будешь рядом со мной. Он в последний раз взглянул на фотографию, улыбнувшись ей самой теплой и нежной улыбкой, произнёс сквозь слёзы, стекающие по щекам: — Потому что я люблю тебя.

***

— Эй, ребят, нам пора уходить, — Взглянув на наручные часы и почесав затылок, сказал Стайлз. — Время уже позднее, а завтра рано вставать, ещё и собираться. Вы что не готовы исполнить главную мечту Эллисон?! — Его возмущению не было предела. — Конечно готовы, Стайлз. — Лидия мягко улыбнулась своему парню. — Просто очень тяжело прощаться с ней... — она прикусила губу, что бы не заплакать, и этот жест не скрылся от внимательного взгляда Стилински. Он подошёл к Мартин и обнял её настолько нежно, насколько смог и поцеловал в лоб. — Лидия, мы ведь не навсегда с ней прощаемся. В будущем году приедем. Но уже не школьниками, а студентами, верно? — Он улыбнулся и заглянул ей прямо в глаза. В ответ Лидия кивнула и вжалась в него ещё сильнее, спрятав улыбку где-то в районе его шеи. — Скотт, а ты чего молчишь? Согласен? Едем? Или тебе ещё надо здесь побыть? — Стилински буквально засыпал вопросами стоящего рядом с могилой Скотта, который поглаживал надгробие и смотрел куда-то в пустоту, думая о чем-то своём. — Да, да, едем. Но мы можем кое-что сделать? Я не могу просто так взять и уйти. Вспомните, когда кому-то из нас было плохо, что мы делали? — Скотт выжидающе посмотрел на друзей. — Обнимали! — В унисон сказали Стайлз и Лидия и улыбнулись друг другу. — Ребят, мы должны это сделать, пожалуйста. Я не смогу уехать отсюда без этого. Прошу вас. — МакКолл посмотрел на друзей своим коронным щенячим взглядом, от которого растаял бы айсберг, не то что Стайлз и Лидия — Хорошо, Скотт. Это действительно хорошая идея. — Стайлз подмигул лучшему другу и подошёл к надгробию. — Ну, вас долго ещё ждать? Скотт и Лидия замешкались на долю секунды, но поняли в чем дело и подошли к надгробию. Все они крепко обняли бесчувственный, ледяной кусок мрамора и на секунду, всего на секунду, им показалось, что он вдруг стал тёплым и каким-то... живым? — Она могла бы быть с нами... — Стайз рушит эту комфортную тишину своими словами, на что Скотт набирается смелости ответить. — Она все ещё с нами... — Скотт улыбается. Он чувствует её. Она здесь. Она рядом. — Она всегда будет с нами. — Уверенно заключает Лидия и смахивет одинокую слезу, которая катится по щеке, а Стайлз кладёт свою ладонь на её плечо и несильно его сжимает в знак поддержки.

Она могла бы быть с нами... Она все ещё с нами... Она всегда будет с нами...