Ученик палача-2

      — Петрона, Петрона! — громко позвал Джанно. Женщина выскочила за калитку и подняла крик, на который сбежались соседи.       «Что же ты медлишь? Решайся! Или хочешь сдохнуть на радость Тренкавелю?» — мысли неслись вскачь, заставляя сжимать волю в кулак. Руки, прижатые плотно к телу, уже окрасились темной кровью. Она, медленно пропитывая ткань туники, стекала вниз, собираясь каплями на нижнем крае. Джанно не чувствовал сильной боли, только странное ощущение, будто лезвие ножа еще находится внутри его тела. «Не стань рабом гордыни. Прости его!»       — Быстро пошли мальчика в Агд за палачом Михаэлисом. Он — лучший лекарь, — последнее, что удалось четко произнести Джанно до того, как он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и потерял сознание.

***

      Сквозь прищуренные веки в его сознание влился свет, потом взгляд сфокусировался на масляной лампе, стоящей на столе перед кроватью. Юноша заставил себя раскрыть глаза. Живот нестерпимо болел, очень хотелось пить. Кромка горловины кувшина с освежающим настоем, вкус которого был знаком, коснулась губ. Джанно скосил глаза — рядом сидел Михаэлис, с глубокими тенями под глазами, осунувшийся и сильно уставший.       — Я буду жить? — спросил он непослушными губами, вдоволь напившись.       — Надеюсь, — откликнулся Михаэлис, распрямляясь и расправляя согнутые плечи. — Раз глаза открыл.       — Я идиот!       — Без сомнений! — палач заставил себя улыбнуться. — Ты знаешь, кто хотел тебя убить?       — Жак Тренкавель! Нужно было поднять его на вилы еще при нашей встрече!       — Это он всадил в тебя нож?       — Нет, кто-то другой, незнакомый. Но нанять убийцу мог только он, — слова давались с трудом, но ободряли, заставляя выбираться из сумрака небытия. Его опять спас палач, не дал проклятой душе войти в чертоги Ада, и, словно архангел Михаил [1], он имел власть над ней, опекая ее, усмиряя злых духов болезней, не позволяя забрать ее из мира живых. Джанно с трудом вытянул руку и вложил ее в теплую ладонь Михаэлиса. — Поговори со мной!       — Ты еще очень слаб. Лучше помолчим, — тихо ответил палач, но увидев, как по-детски исказилось обидой лицо Джанно, слишком бледное, почти сливающееся с цветом льняной простыни, сдался. — О чём ты хочешь узнать?       «Опять ты не хочешь со мной говорить! Зачем тогда приехал? Лучше бы я умер!»       — Хотя бы о моей ране, — предложил юноша, не зная, за какую спасительную тему уже ухватиться, кроме рассуждений о сексуальных пристрастиях. — У тебя хорошо получается рассказывать о ранах. Я всё время забываю, что ты не только палач, но и лекарь.       Михаэлис задумался, он еще сам не окончательно пришел в себя после пережитого волнения. Уже стемнело, когда он услышал, как в дверь тюрьмы отчаянно забарабанили, и звонкий юный голос закричал:       — Палач Михаэлис, господин Михаэлис, пожалуйста, откройте, я из Совьяна, у нас беда!       Он мигом спустился вниз, отпер дверь тому самому мальчишке, которого уже встречал и заплатил денье, чтобы тот разыскал Джанно. Выслушав сбивчивую речь, понял, что дело плохо. Пальцы тряслись и не слушались, когда он собирал дорожную сумку, укладывая в нее лекарства и инструменты. Наверно, впервые в жизни он испытывал такую сильную тревогу, собираясь к больному. «Только бы успеть!» Мысли путались: он ведь ждал иного дня, когда юноша, откликнувшись на его призыв, сам вернется. А теперь, если палач не поспешит, а Господь не услышит его отчаянную мольбу, то его сердце вновь почернеет от горя.       Выходя из комнаты, вернулся, услышав голос разума, что неплохо бы взять с собой оружие. Если на Джанно напали по злому умыслу, то он был в состоянии его защитить, если попытаются убить вновь.       — Твоя рана неглубокая, — медленно начал говорить Михаэлис, — ничего не задето, но ты потерял много крови. Твое спасение — это твердые мышцы, их не так просто проткнуть ножом, и жесткий пояс, по которому скользнуло лезвие, отходя в бок. Этот человек знал, куда ударить, но не учёл твоего нынешнего телосложения. Я рану промыл и зашил. Вот так!       — Откуда ты все знаешь? — восторгу Джанно не было предела. К нему снова была обращена скрытая сторона палача, которая манила своей мрачной тайной.       — Я учился у лучших. Многие за эти знания дали бы высокую цену, не только в золотых монетах, но и заплатили своей душой и телом.       — Лучшие — это кто?       — Те, кого христианские короли и Папы проклинают. А там, где я родился, на границе трех верований и двух миров, знания о человеческом теле достигли совершенства. Вот сейчас, не будь меня, люди позвали бы к тебе священника для последней исповеди. Но и он бы не помог и, наверно, не пришел бы вовсе: ты без сознания, да еще и отлученный. Так бы и умер ночью или под утро, — Михаэлис помрачнел, вспомнив, как он гнал по темной дороге лошадь по направлению к Совьяну, рискуя сломать себе шею прежде, чем отыщет правильный путь. Как остановился у развилки, вглядываясь в черные деревья и проклиная дурными словами тучу, заслонившую свет луны.       — Я уже понял, что я глупец, не пришел к тебе сразу… — Джанно слабо сжал ладонь палача. — Не напоминай!       — Ты не просто обделен умом, Жан, ты еще и тугодум, — внезапно развеселился Михаэлис, и глаза его обрели живость. — С чего ты решил, что я из тебя палача хочу сделать? Накаливать щипцы и рвать ими плоть, ломать пальцы — дело нехитрое. Ты попробуй обратно всё собери: вправь на место суставы, правильно срасти кости, верни мышцам былую силу. Вот где сокрыто тайное знание. Даже если грамотно плетьми сечь, человек излиться может от удовольствия. А ты заладил: «Не буду твоей шлюхой!». Дурак ты. Побоялся — ко мне вернуться? И еще на нож насадился: не смог сообразить сразу, что Тренкавель тебя в живых не оставит, ему свидетели не нужны.       Джанно заставил себя улыбнуться укоряющим словам палача, но потом опять посерьезнел:       — Мне угрожает опасность?       — Еще какая! Либо ты убьешь Тренкавеля, либо он доберется до тебя. А сейчас очень удобный момент довершить начатое. Еще покажется, еще проявит себя, — в голосе Михаэлиса появились какие-то незнакомые нотки, будто он сам вступает в схватку с опасным противником. — Как он выглядит?       — Рыжий, высокий, худой. У него еще шрам через всю щеку идет.       — Увижу — сам убью, но сначала в пыточную! — Михаэлис говорил абсолютно серьезно. — Он теперь мой враг. А ты умеешь обращаться с мечом?       — Нет. Не помню. Наверно учили, раз я тамплиером заделался, — Джанно растерялся, вспоминая, что сказал Тренкавель. — Странные вещи мне этот Жак раскрыл, но я так и не понял смысла: мы оба состояли на службе. Я спросил: как тамплиер мог состоять на королевской службе? А он ответил, что тоже не торговец шерстью.       — Вот так, дословно? — Михаэлис опять нахмурился, ему очень не понравилось то, что он услышал, и к каким опасным логическим заключениям могут привести подобные слова, но постарался разъяснить: — Давай решим, что Жак, в отличие от тебя, не дурак. Он не торговец шерстью, а ты — не тамплиер. А значит, в какой-то момент он прикидывался торговцем шерстью, а ты — тамплиером. Хотя оба состояли на королевской службе.       — Но… — Джанно тяжело было принять такие умозаключения: рыцарство, белый плащ — это статус, надежда, что в его жизни что-то переменилось за то время, что он не помнит. Стало очень обидно, даже в горле запершило, но Михаэлис опять поднес к губам кувшин и заставил пить. Юноша вздохнул и почувствовал, будто его обдало горячей волной. Он мгновенно весь покрылся потом.       — Пить нужно часто. Это хорошо, что твое тело отвечает, — Михаэлис опять заставил сделать несколько коротких глотков. — Что «но»?       — Я помню, как мне вручали плащ. Он действительно мой!       — Ты про ту белую тряпку, что я стелю под зеленое сукно стола дознавателя? — палач с хитрецой прищурил один глаз.       — Зачем? — изумился Джанно.       — А где я его еще хранить буду? Опять приедет какой-нибудь де Мезьер и прикажет обыск учинить. А так — ему даже в голову не пришло, что прямо на тамплиерском плаще свои каракули разбирает, — он тихо рассмеялся, радуясь собственной шутке. — Что еще сказал Тренкавель?       Вопрос Михаэлиса вернул к болезненным воспоминаниям. Напомнить палачу еще раз о событиях той ночи? Призвать к совести? Воззвать к справедливости? Что толку-то? Юноша закрыл глаза, настраиваясь на зов собственной души, и если она вскорости и предстанет перед Господом, то в ней не должно быть места для гордыни, злых мыслей, мести, гнева…       — Мне нужно тебя простить, Михаэлис. Просто очистить свое сердце прощением. Наказание за содеянное ты уже понес от руки де Мезьера, и мне нужно простить… — Джанно почувствовал, что очень устал и хочет спать. По его лицу разлилась блаженная улыбка: — Прощаю.       И провалился в глубокий сон.       — Ой, нет, нет, нет… вот чёрт! — испуганно воскликнул над ним Михаэлис, обнимая, прижимаясь ухом к груди и отсчитывая удары сердца.