Welcome to the madness!

      Отабек действительно доволен той музыкой, что они выбрали для показательного выступления Юры. Она идеально передаёт весь накал, весь внутренний протест, что так необходимо выплеснуть подростку. И он с удовольствием лично помогает сжечь к чертям в этом эмоциональном котле прежнее амплуа эфемерной Феи.       Сказочный невинный и жертвенный ангел сгорает, и из пепла рождается не менее прекрасный, искушающий демон. Который действительно великолепен и безумен в своей жажде вседозволенности, призывая и вынуждая отринуть все столь хлипкие и ненужные рамки и нормы обыденности. Звякающий и блестящий на шее массивный крест кажется изощрённой и циничной насмешкой. Эдакое миниатюрное надгробие почившему в Лете светлому образу Феи…       Безумие, не иначе, заразно и смертельно. Отабек поглощён им без остатка. И поэтому может не сдерживать себя и свои желания. Хотя какой-то частичке казаха и правда хочется немножко умереть. Он ведь считал себя хорошим другом.       А хорошего друга не ведёт так пиздецки от ощущения этих блядских пальцев во рту. И не хочется следом за блядскими же перчатками содрать остальную одежду. Но пока лёд плавит безумие, Отабек готов гореть в нём до конца.       Юра делает подкат, почти распластавшись на льду, футболка задирается, обнажая плоскую грудь и острые, напряжённые от холода соски. У Отабека плывёт в глазах от представления, как этот новорождённый дьявол точно так же изгибается в его руках, захлёбываясь собственными стонами.       Определённо, хороший друг не должен думать о том, как разложить другого прямо на льду на глазах сотен и тысяч зрителей.       Опьянённому безумием Отабеку не хочется пока думать, как после смотреть Юре в глаза. Он обещал помочь с выступлением, но не подписывался на то, что вместе с Феей сгорит и собственный образцовый образ правильного бро.       Заключительный «выстрел». Жаль, что нельзя с той же лёгкостью вынести из отравленного безумием разума все неподобающие мысли.       Отабек накидывает на плечи покинувшего лёд Юры свою кожаную куртку. И почти гордится собой, потому что может перестать наконец гореть заживо и залипать на периодически обнажающиеся участки подтянутого живота и светящие через художественно драную футболку острые худые лопатки.       Юра после выступления чувствует себя практически раскалённым: в ногах, груди и голове как будто что-то концентрированно пылает. Но ещё чувствительнее прижигают и без того горячую кожу взгляды Отабека.       Нормально переговорить друг с другом в окружении толпы телевизионщиков и зрителей практически невозможно. Это придётся сделать позже, поскольку кожанка остаётся у Юры, а казах под шумок исчезает после пары слов журналистам.       Без Отабека и подобранной музыки Юра вряд ли бы решился на свою авантюру. Изменить показательное выступление буквально в последний момент — это действительно то ещё сумасшествие, когда времени хватает на отработку разве что последовательности прыжков. Отабек и не думает отговаривать, не сомневается ни единого мгновения ни в спонтанном плане, ни в уместности и необходимости выходки, ни в возможностях друга. Единственное, что ему нужно знать — что он может сделать для Юры.       Стоит вспомнить влажное тепло чужого рта, в который погружаются его пальцы — и сумасшедшая эйфория как будто возвращается, в собственном рту становится горячо и сухо, как в пустыне. Юра уже не уверен, не поддался ли безумию на самом деле.       …Наверное, всё же поддался. Потому что когда оказывается у номера Отабека, чтобы вернуть куртку, то благополучно роняет (швыряет) её на пол номера и буквально впечатывается в крепкое и подтянутое тело. Ладони суматошно и жадно оглаживают скуластое лицо, и Юра готов почти заскулить от того, как Отабек покусывает и облизывает кончики тонких пальцев. В одном на двоих рваном дыхании и одинаково затуманенных взглядах угадывается безмолвный вопрос: «Ты со мной или нет?».       А в ответ их личное сладкое безумие приветственно распахивает объятия.