***
— Хочешь кофе? — поинтересовался Перри, выбивая из автомата с напитками горячий шоколад в бумажном стаканчике. — Я бы не отказался, — Хайнц пожал плечами. Кофе с легким привкусом чужого счета — то, что нужно перед началом репетиций. Монограмм крутился где-то рядом. Он всегда был мифически «где-то», стремясь быть такой же частью театра, как и все остальные. -…с алмазной крошкой. Хочешь кофе с алмазной пылью? — продолжил Перри и забрал свой стаканчик. Хайнцу захотелось легким движением руки опрокинуть этот стаканчик, чтобы кофе, или что у него там, разлился по будто специально для этого надетой белой футболке, но он сдержался и хмыкнул. — Намекаешь мне на невыученную роль, да? — Ты не выучил? — Перри поднял на Фуфелшмерца по-настоящему удивленные глаза. Вопрос был будто школьный, когда оказывается, что важная-важная тема как-то прошла мимо ученика, и все ее зазубрили, а он нет. — Френсис тебя загрызет. — Френсис то, Френсис это, — Хайнц скучающе помахал рукой, чуть не выбив у Перри его стакан, как и хотел. — Тебе не казаться, что он стал занимать слишком много места, и скоро вылезти из своей будки и всех нас тут вытеснить! — Акцент, — скупо заметил актер и уткнулся в свой шоколад. — Да, спасибо, я заметил, — в его голосе прослеживались нотки настоящей благодарности. Из-за детской мечты стать актером, Хайнц боролся с акцентом — он возвращался только тогда, когда тот злился, нервничал, или волновался. Что изрядно мешало и едва не выдавало с головой. — Возьми, прочитай хотя бы, — Перри пожертвовал личным экземпляром сценария и сунул его в руки Фуфелшмерца. — Ты думать, я не читать вообще?! — взвился тот, но бирюзовая кисточка уже успела затеряться среди какого-то реквизита, сваленного в кучу. — Акцент. — Спасибо! «Бы-ло бы о-чень лю-без-но с его сто-ро-ны» — выстукивал Перри на манер детской считалочки, поднимаясь на сцену. Надо же, умудрился прийти первым, хотя и ужасно опоздал, на целых десять минут. «Ес-ли бы не бы-ло э-той враж-ды. Э-той бес-смыс-лен-ной глу-пой враж-ды, э-той бес-смыс-лен-ной глу-пой враж-ды». — Музицируете? — актер вздрогнул. Из суфлерской ракушки на него с любопытством смотрел Френсис, перебирая текст в руках. Будь его воля, он бы из страниц журавлики складывал и пускал по сцене, но тут, к счастью, ему воли особенно не давали. — Что-то вроде того, — отмахнулся Перри. Пальцы все еще стучали незамысловатый ритм по деревянной сцене. — Хотите, я вам секрет открою? Монограмм поднялся — ножки его стула скрипнули — и выпрямился, едва не задев головой старенькую «ракушку», с облупившейся краской. Никому не приходило в голову ее перекрасить или заменить новой. Перри подполз к ней, собирая всю пыль на коленях своих джинс. — Хайнц сегодня знает сценарий так же, как я — гимн Греции, — фыркнул Перри. У Френсиса на лице отобразилось негодование и разочарование одновременно. Как будто актер был кем-то из тех сплетниц, что вечно собирали самые ужасные слухи и потом, за символическую плату в виде домашнего печенья, пересказывали таким же сплетницам. Как будто Перри знал секрет пострашнее невыученного текста.***
— Ой, прости, Кэндис, кто-то пришел, — Стейси спешно повесила трубку и выглянула из комнаты, чтобы проверить, тот ли это, о ком она думает. — Перри! Какое счастье, еще не полночь, — фыркнула девушка, приблизившись к нему на расстояние метра. Не больше — как же иначе, японская сдержанность не позволяла ей сделать ни шагу ближе. — Как прошли репетиции? — Мимо, Стейс. Хайнц забыл текст, Френсис орал из-за этого на меня, Хайнц тоже орал из-за этого и тоже на меня. А еще на меня орала Кэндис, — Перри вспомнил рыжую девчонку и улыбнулся уголками губ. — Но в целом — все очень хорошо. — У тебя вечно все хорошо, — пробурчала Стейси, — А потом тебя притаскивает непонятно кто непонятно откуда и непонятно, в каком состоянии. С тебя салат за мои моральные переживания! — Это когда было-то? — усмехнулся Перри, но послушно отправился на кухню. — Я же обещал тебе, мамочка-Стейс, что такого больше не повторится. А я держу обещания. Но Хирано даже не думала злиться. Она рассеянно наблюдала, как Перри роется в холодильнике в поисках овощей, вытаскивает найденное, как трофеи, и раскладывает на столе, прикидывая, что можно из этого соорудить. Засунув ненужное обратно, он взял нож и принялся нарезать все противными кубиками, как в телешоу. Стейси вытащила телефон. — Хочешь пройти онлайн-тест? — предложила она, тыкая на нужную картинку. — На свое тотемное животное. — Стейси, последнее, чего я хочу — это проходить онлайн тесты, — Перри почесал щеку тыльной стороной ладони, взмахнув ножом в опасной близости от глаз. — Ладно, валяй. Что там за первый вопрос? Дата рождения? — Это я и без тебя знаю, — слегка обиженно отозвалась японка. — Скажи, какой цвет ты любишь? — Ну, началось, — притворно вздохнул Перри. — По мне не видно, что ли? На кляксы смотреть не буду, сразу предупреждаю. Бирюзовый, Стейси, я думал, ты знаешь. — Хорошо. Любимое животное? — Стейс знала, она просто хотела проверить. Она знала о Перри практически все, но он, кажется, был не слишком против. — Мне кажется, я раскрыл их грандиозную аферу, — Перри сгрузил салат в миску и вытер руки полотенцем. — Знаешь, Стейси, я без ума от чешуйчатокрылых морских коров. Ну, таких, с перепонками на лапках. Подойдет? — Тут нет такого варианта. Зато тут есть тюлени, — Хирано сунула ему под нос телефон с вариантами ответа. Собаки, кошки, попугаи и тюлени. — Хорошо, Стейс, тюлени. Тюлени — это превосходно, — Перри сдался и налил в салат несколько ложек оливкового масла. — Итак, кто же мой чудесный тотем? Ставлю на тюленя. — Жаль, мы не успели договориться о ставках, — хихикнула японка. — Твое тотемное животное — утконос. С чем тебя и поздравляю. Салат будешь? — Не пробую приготовленное, принципы. Да и живее останусь, — фыркнул Перри откуда-то из коридора. — Приятного, мамочка-Стейс! Стейси сделала вид, что этого не слышала, придвинув к себе миску с жертвами кулинарного таланта. Перри, судя по едва слышному скрипу, отправился в «ощущалку», сооруженную им же на диване. Чтобы попасть в «ощущалку», нужно было всего лишь положить себе на глаза половинки от шарика для пинг-понга и включить белый шум на радио. Хирано называла это «домашним наркотиком» и, как примерная девочка, никогда не пробовала. — Ты знал, что у утконосов медленный обмен веществ? — крикнула Стейси. Перри дернулся, резко выйдя из «ощущалки». Белый шум, заполнивший его голову и мысли, рассеялся, оставшись где-то на задворках сознания. — Но они могут ускорять его в три раза! А еще утконосы впадают в спячку! — Ты нашла «15 фактов об утконосах?». Стейс, с развитием интернета это больше не достижение. Позволь мне впасть в спячку на законных правах хотя бы на десять минут, — Перри лег обратно и поправил половинку шарика на правом глазу. — А еще под водой утконосы ничего не видят и не слышат, — Хирано пропустила его слова мимо ушей. Доставать Перри было весело — так ведь друзья обычно делают? Лучшие друзья, разумеется. — Счастливцы… — пробормотал тот и попытался выключить голос Стейси из своего восприятия. Та не собиралась останавливаться, и вскоре Перри просто пришлось сдаться. Он выключил радио и отлепил от глаз половинки шарика, приклеенные для верности на двухсторонний скотч. Стейси смотрела на него, забравшись на спинку дивана, будто ее не волновало, что диван скрипел и чуть ли не разваливался на части от малейшего прикосновения. — Стейс, я узнал за эти пять минут об утконосах больше, чем за всю школьную программу, — фыркнул Перри. — Ты этого добивалась? — О своих тотемах надо знать, — японка назидательно подняла палец. — Клади свои шарики обратно, я тебе ощущений добавлю. Стейси опустилась на колени перед подлокотником дивана и настроила радио на белый шум, запуская другую руку в мягкие бирюзовые волосы. Перри говорил, что это его натуральный цвет, но Хирано казалось, что он все-таки иногда красится. Может, у себя в гримерке, чтобы никто не видел, может, когда-то и где-то еще. Но если так, то у него чертовски хорошая краска. — Черт, Стейс, я обожаю тебя, — усмехнулся Перри. — Платонически*.***
Перри поднял руку и сделал вид, что стучится. Нужный звук был тут же подан откуда-то из-за кулис, громкий, как шум выстрелов. Это только на сцене он оглушал, а с каких-нибудь задних рядов казался самым обычным дробным стуком в дверь. — С днем рожденья! — воскликнул он, изобразив на лице радостную улыбку. — Ты… спишь? Ну, надо же. Ни вечеринок, ни шумной компании, ни даже торта. Нет, это непозволительно! У него праздник, а он, видите ли, спит. Перри поставил торт и яркий подарочный пакет на стол, подошел к лежащему на диване Хайнцу. Сдернул клетчатый плед, отбрасывая его куда-то в сторону, и Фуфелшмерц мгновенно проснулся. Он посмотрел на актера так, будто тот был виноват во всех его бедах, а затем сложил руки на груди. — Алан? Что ты тут делаешь? — Хайнц подобрал плед с пола и сложил его на диван. — Моя вечеринка уже закончилась, ты как всегда слишком поздно. — Вообще-то только семь часов, — фыркнул Перри и придвинул к столу раскладной стул. — Я пришел поздравить тебя с днем рождения. Думал, тут будет шумная компания, вот и не стал приходить слишком рано. Фуфелшмерц нахмурился и кинул взгляд на ракушку. Он всегда запинался на этом моменте, но быстрый взгляд, брошенный Монограмму, помогал вспомнить нужные слова. Перри умоляюще поднял на него глаза: «Только попробуй забыть, убью ведь!». — Разумеется, тут была шумная компания! — он достал нож и разрезал бечевку торта. — Между прочим, я забыл выслать тебе приглашение. Просто забыл. — Если бы ты выслал мне приглашение, я бы не пришел, — Перри точно так же сложил руки на груди и повернулся лицом к зрителям. Он привык смотреть вперед, вверх и чуть вправо, чтобы свет не бил в глаза. — Просто в танцевальной школе вместе с адресом мне впихнули всю информацию о тебе. Никакой конфиденциальности! — Никакой… — грустно протянул Хайнц. — Ты знаешь, после этой вечеринки у меня так разболелась голова, да и тебе, наверное, не хочется тут со всем возиться. Ты можешь идти домой, наверное, если хочешь. Перри поднялся и снял с прибитой к декорации вешалки пальто. Медленно застегнул пуговицы, сколько успел, считая про себя до десяти. А затем вышел, поправив на голове какую-то совершенно глупую шляпу. Фуфелшмерц потерянно проводил его взглядом, кивнул на вялое «с праздником!», которое глухо донеслось из-за двери. — Представь себе, Алан, ты единственный друг, который вообще обо мне вспомнил. Хайнц достал бутылку и налил в стакан прозрачную жидкость. Если бы кто-то решил подшутить, подменив воду настоящим алкоголем, Фуфелшмерц сейчас был бы только рад.***
После спектакля Хайнц слишком быстро ушел в гримерку, даже не выслушав скупых похвал Самого и не получив одобрительный хлопок по плечу от Френсиса — за то, что не забыл текст в трудных местах. Перри отправился умываться, вслушиваясь в то, как затихает театр. Вот ведь странно — в жизни враги, и играют то ли врагов, то ли друзей. Тех, кто мечется между привязанностью и игнорированием, объединенных общей мечтой. Хотя какая у них с Хайнцем общая мечта? Один из них точно не мечтал стать звездой всего Триштатья. Пока что хватит одобрения Самого, восхищенных аплодисментов мальчишек и одного-единственного человека, который знает его полное имя. Смыв с лица грим, Перри посмотрел на себя в зеркало и дернулся от неожиданности — за спиной стоял Хайнц с самым подавленным видом. Он уже переоделся в любимый лабораторный халат и умылся, превратив уложенные волосы в настоящий кошмар. — Что ты делаешь сегодня ночью? — звучало заманчиво. Перри усмехнулся и развернулся к нему, вытирая руки о позаимствованный из костюмерной свитер. — Это звучит, как приглашение на свидание, ты в курсе? — Размечтался тут, — Фуфелшмерц смерил его презрительным взглядом. — Надо реквизит на чердак оттащить. Больше этот спектакль играться не будет. Переодевайся и пошли, иначе Френсис от нас не отстанет. Перри пожал плечами. Монограмм был суфлером, а еще костюмером, монтажником, звуковиком, и всем, кем угодно, умудряясь существовать везде и всюду. Он неплохо помогал театру, делая вид, что не пытается выслужиться перед Самим, на деле только этим и занимаясь. — Твой монолог о дне рождения звучал прекрасно, — заметил Перри, когда они тащили очередную коробку наверх. Хайнц пожал плечами. — Эй, ты слишком вжился в роль. Или так все плохо? Актер замер на секунду, и Фуфелшмерц зашипел от тяжести, как кошка. — Постой… у тебя нет друзей, и потому ты не празднуешь дни рождения? Или есть друзья, но они никак не могут запомнить дату праздника? — Перри мысленно продолжил «как Стейс». Хирано никогда не помнила точно, когда он родился. «В сентябре, да?» — спрашивала она с надеждой, — «Нет, в июне, я угадала? Нет… тогда давай шире. Зимой? Опять нет? Ну, говори уже!» — Гениально, Перри! — съязвил Хайнц, опустив коробку на пыльный пол. — Хочешь насмехаться в свое удовольствие? Пожалуйста! Хорошо, что этот глупый спектакль прекратился. Если бы мне пришлось играть это завтра, я бы точно не выдержал. «Завтра» — мысленно отметил актер и уселся на коробку. Она жалобно звякнула. — Отсюда есть выход на крышу? — спросил он вдруг, обведя взглядом темный потолок. Фуфелшмерц пожал плечами. Он знал, где здесь нужный люк, но сомневался, стоит ли говорить. — Да, вот, он там, — Хайнц указал на неприметную дверцу. — Хочешь покончить со своей никчемной жизнью? Перри что-то сказал в ответ, чтобы последнее слово не осталось за Фуфелом, но мысли витали вокруг другого. Надо зайти к Финесу и Фербу. У них же найдется коробка фейерверков?***
— Коробка фейерверков? Разумеется! Ферб, принеси их, пожалуйста, это для Перри, — на следующее утро, вероломно сбежав от Стейс, актер стоял во дворе своих друзей и зевал. Вчера надо было отоспаться, а не отмечать закрытие прекрасного спектакля вместе с остальными. Сегодня Перри не был настроен читать собственные стихи или развлекать мальчишек актерскими способностями. К счастью, те занимались чем-то грандиозным. Собирались в другую Галактику, или что-то вроде того — масштабно и круто. Если у них получится, конечно, а как говорила Изабелла, у них получалось всегда. Кэндис ждала его у ворот — ее тонкая птичья лапка крепко сжала предплечье Перри. Не обращая внимания на удивленное восклицание, подавленное где-то в горле, девушка твердо повела его к дому. — Нам нужно поговорить, — сказала она необычайно тихо. — Ты же друг Финеса и Ферба, да? Перри только кивнул и опустил тяжелую коробку на землю. — Обычно их друзья исчезают, стоит маме прийти с работы. Взрослые друзья, я имею в виду. Мелочь крутится тут постоянно. Они дружат с кем-то вроде тебя чуть меньше одного дня — с обеда и до ужина. И у меня один вопрос, — Кэндис сжала его руку сильнее. — Почему ты не исчезаешь? Перри попытался высвободиться из ее хватки. Девушка не кричала на него, говорила спокойно и уверенно, и это пугало. Она как будто знала о нем что-то плохое, и собиралась прочитать нотацию — не нудную, как это делали родители, а по-настоящему важную, как в кабинете полиции. — Я — их старшая сестра, и не хочу, чтобы мальчишки общались с кем-то вроде тебя, — Кэндис выпустила его руку и взглянула Перри прямо в глаза. — Случайно, совершенно случайно, я видела тебя вчера ночью. И если я иногда бываю нервной, не значит, что я идиотка. Проваливай, и даже не смей приближаться к Финесу и Фербу, иначе я все расскажу маме! Угроза звучала смешно, но Перри понимал, что она имела в виду. — Хорошо, Кэндис, я больше не появлюсь. Обещаю, — произнес актер со всей серьезностью. — Я всегда держу обещания. — Надеюсь на это, — рыкнула девушка и развернулась. Перри стало до идиотизма грустно. Вот так играешь, со всей самоотдачей, живешь и умираешь на сцене, затем умираешь в гримерке, на чердаке, умираешь снова на сцене, но уже без грима и костюмов, заливая раны внутри пластиковыми стаканчиками со всякой дрянью, переживаешь сотни смертей за день и потом вырываешься в ночь. Дышишь через раз холодным воздухом, кричишь что-то в пустоту, слушаешь чей-то дурацкий акцент и счастливый — просто так, без всяких ощущалок и тестов — идешь домой по безлюдным улицам. А потом это становится еще одной большой раной внутри, и за свое маленькое карманное счастье приходит большое чувство стыда. Кажется, они с Фуфелом вчера не враждовали. Перри шел к дому мамочки-Стейс, на автомате считая ритм своих шагов, и чувствовал, как плещется внутри единым глупым сочетанием одно: «А вдруг, получится?». На чердаке они оказались спонтанно — Хайнц изо всех сил сопротивлялся, не желая верить, что там осталась еще какая-то коробка, которую очень-очень нужно перетащить. В конце концов, он сдался, и, ворча что-то про «очень настойчивых личностей», пошел вслед за Перри. — С днем рождения! — радостно воскликнул тот, когда они пришли. На чердаке стояла коробка с фейерверками, перевязанный бечевкой торт — не тот, который они съели вчера, Перри знал, что Хайнцу он не понравился. — Что? Ты издеваться сейчас, да? — Фуфелшмерц хлопнул дверью. Он ненавидел, когда двери не закрывались до конца. Перри одним движением запер ее — старый замок поддался с первой попытки. — Отдать мне ключи и идти домой. Я не хочу терпеть твоих насмешек сегодня! — Не отдам, — фыркнул актер. Он не собирался издеваться, но почему бы не сыграть по этим странным правилам. — Отбери. — Отберу! — взвился Хайнц и попытался вырвать ключи из рук Перри. Тот отступил к узкому чердачному окну, и, воспользовавшись этой заминкой, Фуфелшмерц ударил его по запястью. Перри ойкнул и разжал руку — утром он неудачно поставил коробку и потянул какую-то важную мышцу. Ну, а Фуфелшмерц… как никогда метко ударил по больному месту. Ключи полетели в окно и со звоном упали на мостовую. Тонкий их раненый звон показался Перри слишком громким и больно ударил в уши. Хайнц замер. — Ты выпустил ключи, — констатировал он, отступив на шаг и чихнув от поднявшейся пыли. — Теперь мы тут заперты, да? Крыша ведь тоже закрывалась ими? Перри только кивнул и уселся на одну из тех коробок, что они вчера таскали, как могилы на похороны одного единственного спектакля. Или как гвозди в гробовую доску — не важно. — Я же говорил тебе, что все мои дни рождения прокляты, — Фуфелшмерц сел рядом, вытягивая длинные ноги и выпрямляя спину. Он становился удивительно длинным, когда так делал. — Зачем ты вообще со мной возишься? Потому, что тебе скучно? — Потому, что раз ты за всю свою долгую жизнь не нажил никого, кроме случайного парня из театра, — Перри указал на себя здоровой рукой, — То надо же кому-то о тебе позаботиться! Я хотел поджечь пару фейерверков и посидеть на крыше, но… — Не судьба, да? — Хайнц тихо фыркнул. — Добро пожаловать в мой клуб. Да и с фейерверками у меня всегда были сложные отношения. Может, хорошо, что ничего не вышло. — И так каждый раз? — сочувствующе спросил Перри. Темный чердак, пыль и старые коробки — подходящий антураж для печального дня рождения. — Но у тебя же есть друзья, я видел вчера, на банкете! — Друзья, которые втихаря обсуждать, кто сколько потратить на подарок и соревноваться, у кого в итоге выйти дешевле! — воскликнул Хайнц, от волнения забыв про чистоту речи. Перри не стал его поправлять — не на сцене же они, в конце концов. — Я перестать их звать после своего совершеннолетия. Зачем? Перри положил руку ему на плечо и сочувственно похлопал по спине. Больше он ничего не мог сделать, к вящему сожалению. Фуфелшмерц несколько раз кивнул, не стремясь стряхнуть касание. — Ты знаешь, я увлекался хиромантией в юношестве. Дай руку, — Перри покорно протянул ладонь, и худые узловатые пальцы осторожно взяли ее, неосознанно поглаживая. Хайнц наклонился ближе, пытаясь рассмотреть линии. Кончиком пальца он очертил одну из них, самую длинную. Линия жизни, что ли, или это линия ума? Знание, полученные от какой-то желтой прессы, прочитанной от скуки, забылись почти полностью. Хайнц без всяких мыслей в голове вел кончиками пальцев по ладони, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Ну, как называется эта линия? А эта? Безрезультатно. Перри закусил губу. Ему эти прикосновения казались странными, слишком странными для сеанса хиромантии. Зачем они так близко? Почему у Хайнца такие холодные пальцы и такое горячее дыхание? Актер собирался отдернуть руку, но никак не мог решиться сдвинуть ее даже на миллиметр. — Перри? Хайнц, вы здесь? Я нашел ключи на мостовой. Вы, наверное, застряли, — Френсис постучал в дверь, и они моментально отпрыгнули друг от друга. Дверь открылась, когда они уже стояли в разных концах чердака, а Перри прятал пылающее лицо в ладонях. Монограмм не вернул ключи, сказав, что это слишком безответственно, учитывая, что пять минут назад они лежали себе на мостовой по вине двух инфантильных актеров. Торт он тоже забрал, а Хайнц только махнул рукой — вчера сладкое, сегодня, а потом в костюмы влезть не получается. Перри сладкое вообще не любил.***
К Стейси он попал только в час ночи, абсолютно трезвый, но с пьяной идеей в голове. Японка, завернутая в плед, сонно поинтересовалась, как прошла Душеспасительная Вечеринка, но Перри махнул рукой и сдернул с Хирано плед. Ей стало холодно и неуютно. — Стейс, просыпайся, — он помахал рукой прямо перед ее носом, и Стейси поморщилась. Она все же просыпалась, — Стейс, перекрась мне волосы. — Боже, Перри, что? Ты пил? — японка вскочила со стула в прихожей и дотянулась до лба Перри, потрогав его рукой. Холодный. — Нет, мамочка-Стейс, я трезвый, просто перекрась мне волосы. У тебя есть какая-нибудь краска? — парень зашел в ванную и порылся в шкафах. Стейси изредка красила волосы, и у нее хранилась пара-другая коробочек с краской. — Черная? Отлично. Перекрась мне волосы в этот цвет, и будет просто превосходно. Прошло ровно две секунды, и Хирано сдалась, притащив в ванную стул из кухни. Она развела краску в миске и засучила рукава пижамы, внутри сгорая от любопытства. — Я покрашу тебя, только расскажи, что происходит, — сказала она, обмакнув кисточку в получившееся месиво цвета нефти. — Нет, Стейс, чтобы я все рассказал, понадобится что-то большее, чем это, — Перри закрыл глаза. Теплая краска приносила только приятные ощущения, а кисточка легко массировала голову. — Могу ответить на один волнующий тебя вопрос. Бирюзовый — мой природный цвет. Стейси вдруг поняла, что она творит, и ей стало безумно жаль свою бирюзовую кисточку, которой она сейчас старательно портит чудесную прическу. И еще любопытнее, когда Перри сказал, что не может открыть тайну таких кардинальных изменений. Хирано знала, что он потребует. — Но ведь это была твоя индивидуальность! — воскликнула она, докрашивая последний ряд. — Ты будешь как все, серой массой, понимаешь? — Именно. Сейчас мне больше всего нужно слиться с толпой. Стать частью серой массы и ни в коем случае не выделяться, — Стейси хлопнула его по плечу, и Перри встал, открывая глаза. На лбу у него образовались темные потеки краски. — Спасибо, Стейс, ты настоящий друг. Перри прислонился своим лбом ко лбу девушки, закрыв глаза снова. Та приподнялась на носках, чтобы быть ближе и чувствовать, как энергия одного передается другой. На лбу Стейси осталось темное пятно — краска. Японка посмотрела на себя в зеркало и хихикнула — она была похожа на индийскую принцессу. Но тут же ее выражение лица сменилось напускно-сердитым. — Мне, между прочим, нечем оттереть это пятно, — заметила она. — У меня нет ничего, чтобы отмыть краску с кожи. — Краска отлично оттирается пеплом, — усмехнулся Перри. — Могу помочь убрать ее. А заодно все-все расскажу тебе, мамочка. Стейси почувствовала, как к горлу подступает комок. Сколько раз она говорила, что дает Перри наркотик в последний раз? Ведь у него не было ломки, не было привыкания — таблетки ли, украденные из наркологических клиник, или природная везучесть — в любом случае, каждый раз актер убеждал Хирано, что это будет последний. — У меня есть только марки, — шепотом сказала Стейси, как будто их кто-то мог услышать. — Но сначала смой краску. Я не знаю, как подействует вода, когда… ну, ты понимаешь. Перри серьезно кивнул. Вскоре он уже лежал на любимом диване, завернувшись в плед и подложив под голову бамбуковое полотенце. Стейси сидела рядом, наблюдая, как медленно расширяются его зрачки и ползут к радужке, заполняя собой все пространство карих глаз. — Я профессиональный бэдситтер** для денвильской звезды, — фыркнула девушка. — Как думаешь, внести это в мое резюме? — Вряд ли этот навык их обрадует, — Перри улыбнулся и закрыл глаза, чтобы Стейси не видела, насколько огромными стали его зрачки. Кислый вкус марки под языком казался слишком знакомым. — Да и какая я звезда. Так, утконос, и больше ничего. — Я — бэдситтер для утконоса, — согласно кивнула Стейси, перебирая мокрые волосы Перри. Черный цвет был таким странным, он ей не нравился. — А теперь расскажи, что у вас там случилось. — Стейс, я влюбился. В Хайнца, — Перри понимал, как идиотски звучит. — Теперь я не только идиот, утконос и наркоман, а еще гей. Классно, правда? Стейси слушала его рассказ о произошедшем на чердаке, о всех тех намеках и двусмысленных репликах, о маленьких смертях на сцене и на ночной улице. О глупой вражде и примирении на десять минут, о потерянных ключах и потянутом запястье. О Финесе, Фербе и их заботливой Кэндис и о том, как не хочется огорчать Линду. У Хирано на миг задрожали губы, но она справилась с собой. — Вы всего лишь подержались за руки, а ты уже хочешь бежать из страны, — сказала она, когда Перри замолчал. — Это пустяк, ничего не значит, вы же не дети. — В том-то и дело, Стейс, что это значит, — Перри слышал собственные слова, будто они были записаны на пленку и любезно прокручены еще раз, только медленнее. — Это значит слишком много. — А он? — Стейси задохнулась собственными словами. — Что-то испытывает? — Я не знаю, Стейс. Наверное, ничего, — актер вздохнул, все еще не открывая глаз. Он знал, что мир под ним медленно уплывает, и стоит открыть глаза, как он уплывет совсем, не оставив даже призрачной зацепки за реальность. — Как думаешь, мне сбежать из Денвиля? — Ну и куда ты пойдешь? — девушка горько усмехнулась и положила пальцы на виски Перри. — Разве где-то еще живет такой же чокнутый лучший друг с собственным пустующим домом? Иногда я сомневаюсь, существую ли я вообще, потому что я давно должна была сгореть и рассыпаться пеплом. Перри промолчал, ощупью найдя ее пальцы. Они были холодными, как ледышки, и мокрыми. Люди, в которых горит огонь, сжигая их изнутри, никогда не будут такими ледяными. Касание рук Перри обожгло Хирано. Она вспомнила кое-что еще, кое-что важнее, чем чокнутые друзья. — Ты ведь не сможешь без театра, — Стейси улыбнулась уголками губ. — Ты нужнее здесь. — Зачем я здесь? То, что не сможет без театра внутри меня, умрет, но я останусь, — Перри ткнул пальцем в грудь, туда, где под ребрами часто билось сердце. Стейси присела на корточки и сделала серьезное лицо. — Перри. Посмотри на меня, — ее голос звучал твердо, и парень решил открыть глаза. Стейси смотрела на него, не мигая. — Мистер Ричардс, вы уже сделали несчастным одного человека в этом доме. Если вы сделаете несчастным еще одного, то несчастных людей здесь станет слишком много, и этот дом не выдержит. Мистер Пьер Ричардс! «Когда тебя называют полным именем», — подумалось Перри, — «То это значит, что ты что-то натворил, или собираешься натворить». — Не смейте уезжать из Денвиля. Вы меня поняли, молодой человек? — Хорошо, мамочка-Стейс. То есть — я понял, мэм, — кивнул Перри, скосив на нее глаза. Стейси погладила его по голове, выжимая волосы. Капли упали на бамбуковое полотенце и исчезли в нем. Перри приподнялся и коснулся лба японки сухими губами. — Стейс, я действительно люблю тебя. Но только платонически, — он обнял девушку, смеясь где-то внутри. Собственная дурацкая шутка оказалась слишком смешной из-за растаявшей под языком марки. — Прости, ладно? — Еще одна такая шутка, и я тебя прирежу, — Стейси обкусанным ногтем провела по его шее. — Скажу, что ты был в состоянии чудовищного аффекта и решил устроить ритуальный суицид. На самом деле, несчастных людей в Денвиле было гораздо больше. Финес и Ферб, стоящие в комнате Кэндис, что пытались узнать, почему Перри больше не придет и почему им запрещено приходить к нему. Кэндис, которая пыталась соврать что-то убедительное и чувствовала себя виноватой. Но она была твердо уверена, что человек, который едва стоит на своих ногах и возвращается домой, держась за фонарные столбы, не может научить мальчишек ничему хорошему. — Завтра мы сходим к Перри, — сказал Финес, когда Кэндис все-таки удалось выпроводить их и закрыться в своей комнате. — Мы должны выяснить, почему и куда он пропал. Ферб молча кивнул. А что еще он мог сказать?***
Стейси проснулась позже Перри. Когда она спустилась в кухню, замотанная в шелковый халат, тот сооружал сэндвичи на завтрак им обоим. Черные волосы высохли и теперь торчали такой же растрепанной кисточкой. Перри напоминал ей редкий сорт черных тюльпанов. — Доброе утро, Перри. Голова не болит? — поинтересовалась Стейси, забирая тарелку со своей порцией. Коробку с хлопьями Перри всегда игнорировал, не желая делать «традиционный американский завтрак». — Нет, все хорошо, — актер улыбнулся. — Правда, все хорошо. Я даже помню, какую чушь говорил тебе вчера. Он уселся у подножия дивана и уставился в большое окно. Стейси села рядом, запрокинув голову. Их волосы переплелись и спутались, так, что невозможно было различить, где чьи. — Стейс, а давай проколем мне ухо? И скажем, что я — сестра Перри. Как думаешь, они поверят? — Перри повернулся к Хирано. Та усмехнулась. — Они? Мальчишки? А я думала, ты хотел бежать от Фуфелшмерца, — Стейси вспомнила сбивчивый рассказ о Кэндис, и ей стало еще грустнее. Перри — из разряда тех личностей, которыми мамы пугают детей, когда они не хотят идти в школу. — Они же не совсем дураки. Тебе не пойдет сережка. К тому же, у меня есть только серьги моей мамы, а еще одни — на мне. Хочешь себе вот такие обручи? — Стейси соединила пальцы правой и левой руки, показывая огромный круг. — Будешь выглядеть, как цыганка. — Ну и отлично. Буду сестрой-цыганкой, — Перри не успел договорить, как раздался тихий звонок в дверь. Будто звонивший пробовал кнопку на ощупь, пытаясь определить, хочет ли он звонить, или нет. Стейси поднялась, отставив тарелку с сэндвичем. В дверь позвонили еще раз, настойчивее и решительнее. Кто-то за дверью определился — им нужно дозвониться, им нужен хозяин дома. — Да-а? Кто это? — спросила японка, от волнения ее голос сделался чуть писклявым. — Это Финес и Ферб. Перри у тебя? Парень помотал головой и скрестил руки на груди в умоляющем жесте. — Нет. Он… он уехал, — быстро соврала Стейси. Перри провел большим пальцем по шее и выразительно закатил глаза. — Нет, он умер. В страшных судорогах.***
— Перри? — недоуменно спросил Фуфелшмерц, всматриваясь в фигурку, стоящую на сцене. Что-то в фигурке было не так, но он не мог понять сразу, что именно. Через секунду до него дошло. — Ты… покраситься? Тебе не идти. Я даже не узнать тебя сразу! — Я знаю, — Перри пожал плечами, не понимая, что могло так резко взволновать Хайнца. — В любом случае, я красился не для тебя. — Ты ставишь собственную пьесу? — Хайнц шел по пустынному театру, слушая, как его шаги эхом отдаются по зрительному залу. Перри стоял на сцене, вытянувшись вверх, к приглушенному свету ламп. Он лишь кивнул — да, собственную пьесу, с собственными стихами и монологами. Самомупонравилась пьеса. Сам сказал, что она будет новой премьерой, на счастье Перри. Все продолжало случаться «на его счастье». Еще никто из актеров не знал об этом — знала лишь Стейс, которой он читал отрывки ночью, когда до боли в животе не хотелось спать. Театр был пуст — лишь иногда по вечерам выходных дней здесь шли мелкие комедии и капустники «для своих». Для ушедших актеров, для выпускников Академии, привязанной к этому театру. Для всех тех, кто почему-то не с ними здесь и сейчас, но очень скучал. Эта пустота притягивала Перри. — Ты, наверное, хочешь рассказать о ней? — удивился Фуфелшмерц. Как будто в мире еще есть вещи, способные его удивить, поразительно! — Смотри, — Перри схватил его руку, когда тот влез на сцену и остановился перед пустой кулисой. — Хотя нет, так ничего не увидишь, ты слишком высокий для этого. Ложись и смотри в потолок. Хайнц проглотил желание съязвить, чем-то внутри чувствуя, что для Перри это важно. Стоило ему лечь на пропахшие пылью и средством для мытья полов доски, как театр навис над Фуфелшмерцем, придавив, будто мошку на ладони. Перри чем-то гремел за кулисами, а Хайнц чувствовал, как пол засасывает его и погружает в себя. — Рисуй, — посоветовал Перри и коснулся струн гитары.Высоких и низких Далеких и близких Далеких и близких иллюзий не строй
Хайнц будто смог увидеть все то, о чем говорил Перри. На его глазах поднимались декорации, актеры без лиц и костюмов перемещались по сцене, творя свою историю. Они ссорились, мирились, сидели на столах и били призрачные, ненастоящие тарелки. Чуть хриплый голос Перри помогал беззвучным иллюзиям говорить. Наверное, Сам тоже это увидел. Сам всегда видел такие вещи.Рви волосы-кудри В театре абсурда В театре абсурда ты главный герой…
Все призрачные и безликие фигуры слились в один большой туман, повисший над сценой, а затем размазались и растворились. Перри отложил гитару и отнес ее за кулисы, терпеливо дожидаясь, пока Хайнц выберется из-под лап театра. Потолок перестал давить, стоило лишь Фуфелшмерцу сесть, а затем встать, снова чувствуя себя большим и важным. — Сейчас я подбираю костюмы, Сам уже распределил роли, потом он раздаст сценарий и начнется Большая Игра, — Перри раскинул руки. Стоять посреди сцены и чувствовать, как театр дышит, приподнимает свою грудную клетку и еле уловимо качается — тоже маленькое счастье. — А ты зачем здесь? — Пришел полюбоваться…э-э… видом с крыши, — соврал Хайнц. — Но я могу помочь с чем-нибудь, раз уж крыша закрыта. В костюмерной был полный бедлам — с прошлых выходных здесь никто еще не навел порядок, и костюмы валялись вперемешку. Перри подобрал какое-то тяжелое платье и попытался повесить его, как полагается, но оно сползало и падало на пол. Найти что-то в таком хаосе не представлялось возможным. — Ты похож на Золушку, — заметил Хайнц, когда после бесплодных попыток Перри сдался, и платье повесило свои рукава на его плечи. — Глупо выглядишь в платье. — А ты просто глупо выглядишь, — фыркнул Перри, сбросив тяжелую ткань на ближайшее кресло. — Безо всяких платьев. Он вытащил из груды сваленных в кучу одежды помятую шляпу, расправил, и водрузил на голову. — Я похож на секретного агента? — фыркнул он, пытаясь отыскать в костюмерной зеркало. Путь к зеркалу преграждал большой чемодан, наполовину заполненный мужскими костюмами. — Ты похож на идиота, сказал же, — Хайнц сложил руки на груди, наблюдая, как Перри безуспешно пытается перепрыгнуть чемодан. — Ладно, поверю тебе на слово. Тогда это то, что нужно, — он кинул шляпу на свободное кресло и отметил что-то в блокноте. — Кстати, ты же сценарист и главный герой в одном лице, да? Я еще не читал сценарий. — поинтересовался Фуфелшмерц. Перри согласно кивнул. — Тогда тебе, наверное, выдадут пару бесплатных билетов на премьеру для близких. Иногда, когда Хайнцу доставалась главная роль, ему тоже вручали эти разноцветные квадратики с красивой надписью «Приглашение». Чаще всего они самолетиками отправлялись с ближайшей крыши, или распадались на мелкие кусочки, потому что Фуфелшмерцу некого было звать. Никто не хотел видеть, как он играет, никто из его немногочисленного окружения не любил театр.***
— Стейс, угадай, что я держу в руке? — Перри подкрался со спины, и положил свободную руку на плечо девушки. Та вздрогнула и испуганно хихикнула. — Я никогда не угадаю, но, надеюсь, это не нож, — когда к тебе подкрадываются сзади, можно подумать всякое. — Сколько у меня попыток? — Одна, если ты скажешь, что это два билета на мой спектакль, — Перри фыркнул и протянул ей билеты. — Второй ряд амфитеатра, середина. Твои любимые места. Возьми кого-нибудь с собой, если захочешь. Стейси выпуталась из-под его рук и, не обращая внимания на протянутые билеты, обняла актера. Под ее руками, даже через футболку, горел внутренний огонь, согревая теплом все тело. Уж если кто и сгорит изнутри, рассыпавшись пеплом, так это Перри. Истлеет прямо на сцене, спалив собственным костром весь театр, и поделом им всем. Хирано не могла не позвонить Кэндис. Она знала, что та чувствует себя виноватой и не виноватой одновременно, ведь Кэндис жаловалась ей. В глазах мальчишек, да и в глазах самой Стейси девушка выглядела слишком мнительной грубой особой, хамоватой ханжой. И Кэндис понимала это, но ничего не могла сделать. К несчастью, на старших сестер иногда возлагают слишком много. Стейси обожала сидеть в зрительном зале после первого звонка. Через неплотно закрытый занавес можно было увидеть кусочек того, что пока еще скрыто, и гадать, мучительно пытаться увидеть больше, чтобы узнать заранее, что будет. Кэндис листала программку, по действующим лицам пытаясь догадаться, будет ли это трагедия или комедия. — Это будет фантасмагория, — обещал Перри одной из ночей, когда ужасно не хотелось спать. — Смешная и печальная, дурацкая и бредовая, но я обещаю, тебе понравится. А я держу обещания, мамочка-Стейс. Стейси улыбнулась, когда из-за кулис показалась темная кисточка и махнула ей рукой, что-то проговорив в рацию. Она неуловимым жестом махнула в ответ, надеясь, что не привлекла внимания Кэндис. Та рассеянно оторвалась от изучения имен, — те ничего не могли ей рассказать, как ни пытались — но никого не увидела. — Сценарист — Пьер Ричардс, — задумчиво прочитала Кэндис. — Никогда о таком не слышала. О, вот, смотри, «секретный агент, рассказчик, шут — Пьер Ричардс». Похоже, у него действительно много ролей в этой пьесе. — Угу, — вяло кивнула Стейси. Каждый раз, когда Кэндис упоминала этого «Пьера Ричардса», японку передергивало. Слишком непривычно было это слышать. — Как думаешь, он симпатичный? Если хорошо сыграет, надо будет взять у него автограф. Может, мы познакомимся, я ему понравлюсь, и он увидит во мне настоящую актрису! — восторженно вещала Кэндис. — Потом свидания, приглашения на его спектакли, а потом он сделает мне предложение, и мы поженимся! Миссис Кэндис Ричардс — звучит? Стейси глухо зарычала, сделав вид, что чем-то подавилась. Кэндис похлопала ее по спине, и Хирано выдавила благодарную улыбку. «А как же… кх-кха… Джереми?» — спросила она, выпрямляясь. Кэндис только махнула рукой — какой Джереми, когда тут может быть такое будущее! Со вторым звонком зал начал заполняться зрителями, и черная кисточка больше не появлялась на сцене. Даже Кэндис пришлось замолчать и оставить свои мечтания. Френсис прокрался в свою будку и разложил текст. На премьерах многие забывали свои слова, волновались и путались, но играли так, будто в первый и последний раз. После третьего звонка плавно и медленно погас свет, а занавес пополз в разные стороны, открывая причудливые декорации. В правом углу — обычная кухня, с холодильником и магнитами, в левом — палуба корабля, а посередине — чья-то незаправленная кровать. Звон колокола, тревожный и протяжный, заставил Стейси вздрогнуть и увидеть, что на сцене кто-то есть. Когда он успел появиться? — По-настоящему Большая игра начинается там, где заканчивается досада проигравшего. По-настоящему Большая игра начинается ночью, к трем часам, когда особенно страшно. Не успеть встать к началу, занять свое место и выбрать фигурку — вот, что должно их пугать. По-настоящему Большую игру нельзя остановить или прервать. Раз играешь, то надо играть. Перри остановил язык колокола и подошел к кровати, поправив на ней скомканное одеяло. Спектакль начинался с недлинного стихотворения «Большая игра», Стейси помнила, что они писали его вместе, и строчки никак не складывались во что-то нужное, вытворяя собственную музыку. «Большая игра» шла без антракта, ведь, как говорил Перри в начале, ее нельзя было прерывать. Хирано вообще не понимала, зачем в спектаклях антракты. Изредка она кидала взгляд на завороженную Кэндис, которая наблюдала за хаотичной игрой света, сменой действующих лиц и переменой костюмов. Кухня становилась палубой корабля, кровать кухней, а палуба корабля — кроватью. — Стейси, ты должна отвести меня за кулисы! — воскликнула Кэндис, когда все закончилось, и зрители затихли, медленно пробираясь к выходу. Девушка изумленно посмотрела на нее. — Почему? — спросила она, вправду ничего не понимая. — Я видела, ты помахала кому-то из персонала, когда мы сидели тут, — Кэндис схватила японку за руки и умоляюще посмотрела на нее. — Ну же, Стейси, пожалуйста! Я хочу взять автограф у Пьера Ричардса! Иначе мы не познакомимся, и я не стану великой актрисой, а еще мы не поженимся, и… — Хорошо, Кэндис, только не кричи так громко, — Хирано поморщилась. Перри точно будет не в восторге, когда она приведет к нему Кэндис. Перри не любил семейные праздники и важные события потому, что какая-то мелочь постоянно их портила. Пугающая закономерность проявлялась каждый раз, и всегда праздники заканчивались неприятным осадком где-то внутри, а после важных событий оставалось лишь ничуть не радостное волнение. Волнение «а сочтут ли они, что все прошло хорошо?». Перри злился. — Ты забыл текст! — рычал он, расхаживая по гримерной. Слезы шута, криво нарисованные Хайнцем, потому что рисовать по сценарию их пришлось прямо на сцене, еще не стерлись, и Перри походил на рассерженного мима. — Почему ты не слушал подсказки Монограмма? — Он подсказывать мне какую-то чушь! — кричал Фуфелшмерц в ответ, едва сдерживаясь, чтобы не запустить в Перри чем-то тяжелым. — Но ты и должен был говорить то, что он подсказывал! В конце все бы стало на свои места. Ты сценарий вообще читал? — Разумеется, я читать сценарий! Ты дать мне огромную роль, я просто не все запомнить, — Хайнц пытался оправдаться, просто не желая признавать, что он виноват. Если актер забывает текст, то главным в его роли становится суфлер, и только суфлер, а он не послушался и Перри чертовски прав, крича на него. — Сам распределял роли! — Перри собирался добавить что-то еще, но в дверь постучали. — Войдите. — Мистер Ричардс, можно ваш автограф? — прощебетала Кэндис и глупо рассмеялась, протягивая программку. Перри удивленно посмотрел на нее, а затем на Стейси, что стояла позади с самым виноватым видом. — Мы тут ссориться вообще-то, — заметил Хайнц. Кэндис не удостоила его вниманием, наблюдая, как актер роется в ящике, в поисках маркера. Кого-то он ей напоминал. — Ты думать только о своих фанатках, да? Перри заскрипел зубами, но сдержался. Стейси не должна была видеть его таким. Да и Кэндис, честно говоря, тоже. Девушке все больше казалось, что это кто-то знакомый настолько, что даже страшно представить. — Перри? — наконец, выдавила Кэндис. — Я…я… — Мистер Ричардс, Кэндис, — поправил тот и быстро расписался на протянутой бумажке. Уголки губ приподнялись и снова опустились — улыбка вышла кривой и слишком печальной. — А теперь уходите. Все уходите. Тебя, Хайнц, это тоже касается.***
— Ты помнишь, что ты мне обещал, а? — Стейси была близка к тому, чтобы поддаться собственной злости и тоже начать кричать. — Стейс, я много чего тебе обещал, и не помню, о чем именно ты говоришь, — Хирано, чтобы занять чем-то руки и не врезать Перри, стирала грим с его лица. Шутовские слезы исчезали, оставаясь потеками где-то на щеках. — Ты обещал не делать людей несчастливыми больше, — Стейси нашла какую-то табуретку и села напротив. — Но ты упорно делаешь еще одного. Хайнц приходил ко мне. Точнее, он заходил сначала к мальчишкам и, когда те сказали, что ты умер… Видел бы ты, что это было! Японка невесело засмеялась. Хайнц пришел к ней в четыре часа утра и, как все повторяющееся в этой жизни, Стейси снова не удалось выспаться, выслушивая сбивчивую исповедь. Фуфелшмерц рассказывал все то, что Хирано уже знала — о смертях на сцене и на чердаке, о неудачной хиромантии и спектаклях, где они играли тех, кто не может найти середину между любовью и враждой. Стейси пропускала через свои руки их маленькие карманные смерти и понимала, что в Денвиле несчастных стало слишком много. -…поэтому, не делай несчастным еще одного человека. Иначе этот мир совсем сойдет с ума. Перри кивнул. Он не знал, что Сам ждал за дверью, чтобы высказать все, что он думает о пьесе. Чтобы сказать множество пустых лестных слов и пообещать, что эту премьеру увидит все Триштатье, и они станут известными. Что общая мечта наконец-то сбудется. Чтобы всунуть в руки бутылку с чем-то ярким, но непозволительно острым и тихо сказать, что на спектакле был кое-кто, которого даже он называет «Сам». На чердаке стояла коробка с фейерверками и Фуфелшмерц. Со стороны их было действительно не отличить — одинаково неживые и серые. Перри пододвинул ему пластиковый стаканчик и плеснул туда что-то непозволительно острое, но нужное. — Сам сказал, что это было лучшее, что он видел, — улыбнулся Перри. — Я тоже так думаю, — кивнул Хайнц и взял стаканчик. Этим он отличался от коробки с фейерверками, которую, наверное, надо было спалить ко всем чертям и раскрасить утлое небо. В костюмерную они ввалились только тогда, когда вспомнили, что еще не сдали свои свитера и какие-то особенные шарфы. От теплого света ламп снаружи становилось еще холоднее, и Перри понял, как сильно замерз на крыше. В костюмерной беспорядка стало еще больше — Френсис тщетно пытался привести все в порядок, но даже у него не получалось. — Последняя петарда лететь как-то криво, — заметил Фуфелшмерц, вешая тяжелый свитер в полоску обратно. Он должен был напоминать форму моряка, но самому Хайнцу приходил в голову только белый шум и серо-черные полоски в телевизоре. — Ты же ее запускал, — фыркнул Перри. Френсис помахал им из-за огромного трюмо, увешанного бутафорскими бусами. — Я запускать предпоследнюю, а последнюю запускать ты! — возразил Хайнц и кинул в Перри тяжелое платье. Никто не знал, из какого оно спектакля, но почему-то оно всегда лежало на виду. — О, ты опять выглядеть, как Золушка. Хайнц помедлил, словно хотел что-то сказать. — Перри, ты будешь моей Золушкой? — он встал бы на одно колено, но держать равновесие получалось с трудом. Перри покосился на Монограмма, делая умоляющий взгляд — такой, какой получался у него всегда, когда слова вылетали из головы. Френсис одними губами произнес: «да», и Перри незамедлительно это повторил. Ведь когда актер забывает слова, главным в его роли становится суфлер. А Перри никогда не имел ничего против театральных правил.