A BAD JOKE

      Большой разноцветный шатёр, расположенный за городом, — как всегда — был переполнен людьми. Сладкий аромат сахарной ваты вперемешку с запахом дыма из дым-машины дурманил головы многочисленных посетителей. Крики детей перебивали звук музыки, доносившийся откуда-то сверху. Неспокойная ребятня бегала в толпе, сбивая людей с ног, попкорн и остальные вкусности неизбежно оказывались на полу, а недовольным этим взрослым оставалось лишь бросать злые взгляды им вслед. Зрители уже рассаживались по своим местам, предвкушая зрелище.       Выглядывая из-за массивного алого занавеса, загримированный парнишка натянул бутафорский красный нос на свой. Он посмотрел на управляющего. Мужчина лет сорока стоял у входа в гримёрку. Его чёрные волосы были идеально уложены, и можно было только догадываться, сколько геля он выдавил на свою шевелюру. Подтянутое худощавое тело совсем не говорило о его возрасте, а дополнял этот образ тёмно-красный пиджак, слишком добротно скроенный для простого конферансье в бродячем цирке. Тяжёлый взгляд прожигал дыру в молодом клоуне, отчего последний почувствовал нехорошие мурашки. Он, нервно улыбнувшись мужчине, показал пальцами жест «окей», но тот лишь хмыкнул в ответ и отвернулся.       Парень тяжело выдохнул, в голове прокручивая все действия, которые он должен был сделать на арене. Его думы прервали тихие перешептывания акробаток сзади; он прекрасно понимал, о чём они говорят. Вернее, о ком.       «Тот парень? Да он настолько никчёмен, что это даже смешно, ты думаешь, на чём держится весь наш цирк? Да на этом клоуне!»       И сейчас слово «клоун» не звучало как артист, комик, а скорее, как оскорбление. Но пропустив всё мимо ушей, парень в нелепо-смешном наряде наблюдал за людьми на трибунах, сквозь маленькую щёлку между занавесом и стеной. Они все были такие суетливые. В желтоватом свете фонарей дети бегали между сиденьями, капризничали, а родители их либо ловили, либо закрывали на это глаза — это же дети. Воздушная кукуруза разлеталась по всем углам, чтобы тут же быть раздавленной неспокойными детскими ножками.       «Кажется, мистеру Руд сегодня придется убирать больше, чем обычно», — Тим посмотрел на старика в потёртом синем комбинезоне, стоявшего со шваброй и ведром в руках, рядом с гримеркой танцовщиц. Добродушного вида пожилой мужчина, почувствовав на себе взгляд голубых глаз, махнул парню рукой и улыбнулся. Кажется, это был единственный человек в этом месте, который не испытывал к Тиму неприязни — даже наоборот, мистер Руд был добрым человеком, которому можно было пожаловаться на жизнь и разделить обед в перерывах.       — Тим, на арену, — буркнул мимо проходящий мужчина в красном пиджаке. Казалось бы, ноги Тима совсем его не слушаются, будто вот-вот оторвутся и сами побегут из этого места, а неприятный ком в горле подступал всё быстрее, не давая словам прорваться наружу.       — Не налажай хотя бы сегодня, — раздался раздражительный шёпот над ухом, — ещё одна промашка, и ты вылетишь отсюда, как пробка. «Со свистом» — грустно усмехнулся Тим.       — Сегодня я готов, — Тим оглянулся назад, поймав на себе взгляд шоколадных глаз. Девушка, смутившись, неловко отвернулась, пряча лицо за большим букетом роз, принесённым ей курьером.       Мужчина брезгливо посмотрел на танцовщицу, на молодого парня. В его взгляде, возможно, виднелась брезгливость, но в душе ярким пламенем полыхал целый букет чувств. Страсть, ревность, ненависть — все эти качества говорили об одном, что можно было назвать… Любовью? Нет, скорее всего, собственничеством, желанием обладать. Когда колючие иглы врезаются в сердце, раня душу, говоря скверным полушёпотом: «хочешь отдать?». И ты, идя на поводу старухи-собственницы, наплевав на всю свою гордость, закрываешь своего человека, как птицу в клетке, не давая больше улететь обратно. Чувствуя, как сейчас лавина оскорблений посыпется прямо на голову, Тим поспешил быстрее ретироваться на арену.

***

      Ослепительно-белые лучи прожекторов указывали в центр арены, где стоял молодой клоун. Такой яркий свет неприятно слепил глаза, приходилось немного щуриться от непривычки. Так много людей, и каждый смотрел по-разному. Тим чувствовал на себе все эти взгляды: злые, с усмешкой — те, кто уже знал, чем всё это закончится, восторженные — те, которые даже и не подозревали о том, какой «цирк» сейчас начнется. От пристальных взглядов людей всё тело будто оцепенело, и Тим не мог пошевелить и пальцами рук. Но он знал, зачем они все пришли. И только маленькие дети, с этой наивностью и чистотой в глазах — они придавали уверенности. «Ты должен» — твердил парень в голове, сам уже давно похоронил себя.       Глядя в небольшую щель между бордовыми шторами, мужчина в пиджаке приложил большую ладонь ко лбу, тяжело выдыхая. Наверное, всё-таки не стоило брать его сюда. Он портил репутацию всего цирка. А уж как отзывались коллеги мистера О’Коннора о нём и этом несносном мальчишке, наверное, такое он слышал такое только в страшных кошмарах. Но всё же, что-то не давало ему уволить этого пацана, и забыть все как страшный-страшный сон. Наверное, только потому, что он мог нажиться на этом парне, глядя, как в него летят помидоры, а сам, считая зелень в руках и слушая злобные перешептывания коллег за спиной: ведь никто никак не мог понять, как его старый и захудалый корабль держится на плаву.       Все были в предвкушении. Клоун, дрожащей рукой полез в карман широких цветастых штанов. Из штанин он мог достать всё, что угодно: разноцветную связку лоскутков, у которых нет конца, подушку-пердушку, а может быть, и целого кролика. Вот только парень превзошел все ожидания. Из кармана он достал чёрный револьвер. Лица людей переливались целой палитрой эмоций, и сейчас большинство из них сменили недовольство на любопытство и недоумение. Руки пробирала мелкая дрожь, мысли в голове пролетали слишком быстро, и тут же за ними все воспоминания, хорошие и не очень. Те, которые он бережно хранил в отдалённом темном уголке сердца, те, которые он лелеял и старался сохранить.       Но неприятные мысли о том, как он не мог сказать матери о том, что его уже давно выбросили из универа, а деньги он проигрывал в автоматы, или просто пропивал. Он так надеялся на эти игрушки за толстым экраном автоматов, думая, что сможет вернуть первичную сумму, но всё было тщетно. Эти прыгающие пиксели не могли отдать то, что он вложил сюда.       Он не мог сказать отцу, что не приедет на выходные, не потому что у него сессия, а потому что он погряз в долгах, и просто не мог выбраться из этой черной дыры, разрастающейся с каждым разом, пожирая все, что ему было дорого. Он не мог сказать им, что он гнил там, в своей трущёбной квартире, заливая боль собственной беспомощности красным полусладким. Он просто не мог сказать, что он трус. Самый обычный трус, прячущийся от проблем. Но, кажется, пора.       В глухой тишине раздался щелчок, всего каких-то пара движений разделяет Тима от бесконечного спокойствия. Дрожащей рукой он подносит дуло пистолета к виску. Всего каких-то пара движений…       Смотря на парня в радужном парике, мужчина не мог пошевелиться. Оцепенение сковало железными оковами, не давая сдвинуться хоть на шаг. Смотря на юношу, как дрожали его руки, как он метался в сомнениях, а стоит ли это делать, стоит ли закончить так, мистер О’Коннор, вся труппа, и весь зал, кажется, на секунду почувствовали то, что называлось жалостью. Наверное, люди бы бросились сейчас на бедного пацана, чтобы отобрать у него оружие, но было уже поздно. Оглушительный выстрел раздался по всему шатру, и бездыханное тело парня упало пластом на пол, заливая арену кровью. Звуки ужаса — крики, плач слились в один сплошной ком. Люди, хватая своих детей, бежали со всех ног, сбивая стулья и других посетителей с ног, толпясь на входе, желая скорее покинуть это место.

***

      Синие мигалки полицейских машин разрывали кромешную тьму этой кровавой ночи. Пока офицеры успокаивали граждан, начальник полиции расспрашивал мистера О’Коннора о случившимся, но мужчина даже не мог пошевелить губами. В его глазах застыл тот образ грустного клона с пистолетом в руках, а в голове звучала пара слов. Казалось бы, всего три слова, но сколько же смысла в них заложил парень, которого врачи десять минут назад буквально отскребали от арены. От арены, на которой он оставил всю свою юность.       Он был готов.