Душа, сердце, разум

      Когда у Джима бывали плохие дни, он начинал тоскливо размышлять, зачем он вообще нужен на Энтерпрайз. Он, конечно, был неплохим тактиком, находчивым и невероятно удачливым капитаном, но что с того? Вертясь на их общей кровати, где с одной стороны от него дремал Спок, а с другой спал Боунз, Джим думал: Спок может справиться с чем угодно в технике, а Маккой – в людях. Хорошо, говорил он себе, а я? Я-то зачем? Тоска усиливалась, если свежая миссия оборачивалась провалом или вынуждала его действовать нелогично, подвергая себя опасности и заставляя двух его любимых переживать.       Спок неизбежно просыпался, почувствовав его настроение. Естественно, его реакцией было предложение начать размышлять логически. От докладов и служебных записок его речь отличалась исключительно наличием нежных вулканских выражений, из которых для Джима не было непонятным месивом только «т’хи’ла». Но Спок повторял и остальные раз за разом, не путая, как он называл Джима, а как – Маккоя, и охотно напоминал перевод. Джиму больше всего нравилась завораживающая конструкция, которая значила «моя душа». Стоп-фразой в этом случае было «хватит ругать меня непонятными словами», хотя ни одно слово в ней не было правдой: Джим знал, что Спок говорит невероятно ласковые вещи, и вовсе не хотел, чтобы тот прекращал, так что было даже непонятно, почему она работает... Кажется, она просто на время замыкала вулканцу логические цепочки. Зато подключался Боунз. Иногда он спросонья ласково ворчал, не очень вникая в суть дела, но чаще хмурился, слушая Спока и глядя заботливо и сочувствующе, и говорил: «Джим, прислушайся к голосу разума. Не собственного, так хотя бы нашего... Как ты думаешь, мы-то кто без тебя?»       К этому моменту желание Джима упорствовать успевало растаять, он улыбался обоим, и все снова засыпали. На случай, если этого было недостаточно, у триумвирата было последнее, безотказное средство: Спок и Боунз переглядывались и вместе заключали Джима в объятья. Тут уже начинал таять сам Кирк, который в итоге тоже лез тискать обоих и приводил этим чувствительного вулканца в легкий шок, а Боунз начинал отпускать шуточки. Словом, все заканчивалось как нельзя лучше.       Со временем плохие дни случались реже. Не то что Джим стал еще более удачливым капитаном, скорее их отношения начинали работать, сглаживались противоречия и острые углы, и они просто наслаждались любовью друг друга. Кроме того, у всех троих появлялось – проявлялось – понимание, что в троице каждый еще более незаменим, что любой из них нуждается в двух других. Это слабо выражалось в обычной жизни и гораздо сильнее чувствовалось наедине, и совсем захватывали дух их «личные моменты» (Джим не мог придумать, как назвать близость троих людей): Спок проявлял чудеса телепатии и создавал для них небольшую сеть ментальных связей, так что каждый чувствовал других. Это невероятно сближало и поначалу даже пугало чувством полной беззащитности, но, как оказалось, даже беззащитностью можно наслаждаться, зная, что никто ни за что не сделает тебе больно. Ощущение чужих рук и губ заводило с пол-оборота, буквально срывало с катушек, а Спок, снявший все блоки и переживающий недоступное для него человеческое удовольствие... Словом, оно того стоило.       Окончательно Джима проняла небольшая, почти неважная деталь. С возрастом Боунз время от времени начинал жаловаться на холод. Спок находил уйму логических решений: изменить температурный режим каюты, соорудить теплые носки или более толстое одеяло и лишний раз назвать доктора «мое сердце», - до тех пор, пока Джим не поменялся местами с Боунзом, чтобы самому спать с краю. Тот благодарно ворчал, утыкался в чье-нибудь плечо и засыпал, как ребенок, а у Джима – да и не только – дух захватывало от осознания, что от него зависит тепло и покой любимого человека.