Проигравшие

      

***

Я пытался сдерживаться, не подходить к нему, не думать о нем, но это слишком сложно. Каждое его действие требовало ответа с моей стороны. Казалось, я ненавидел его каждой клеточкой тела. Он пытается сделать вид, будто меня не существует, вычеркнуть из своей жизни, будто я - это давно забытое прошлое, а может так оно и есть? Если это правда, то я всеми силами заставлю его вспомнить. Видимо, Жид действительно не осознает, насколько сильно выводит из себя, провоцирует, непобедимый Мирон Янович, лишь образ, который ничего за собой не скрывает. А знают ли остальные, каков он на самом деле? Что из себя представляет надменный еврей? За четыре года внешне он поменялся, но внутри все такая же податливая, двуличная сука, не отвечающая за свои действия и слова, не Оксимирон, а Оксана. Только вот подойти и сказать ему все в лицо не хватало смелости. Я все-таки не какая-то телка, чтобы пытаться выбить объяснения из человека, которому попросту плевать. Но мои мысли и действия противоречат друг другу и как только Мирон выходит из бара, я зачем-то следую за ним. Я не знаю зачем. Я не знаю о чем с ним буду говорить. Я просто следую за ним, ноги сами ведут меня к лысому еврею. Выйдя из бара я жалею, что не взял куртку или хотя бы коньяк, на улице прохладно. Смотрю по сторонам в поисках знакомой фигуры, наконец нахожу, подхожу ближе, смотрю как парень курит, сколько раз я говорил ему, что это ужасная привычка, а в его случае еще и очень затратная, у него выходит по одной пачке в день, а иногда и больше, когда-нибудь точно сдохнет от рака легких, но сейчас я бы тоже не отказался от сигареты, о чем ему и сообщаю. — Дай сигарету, — говорю и пытаюсь отыскать зажигалку, но ее, как это часто бывает, тоже не оказывается. Федоров протягивает пачку, а вместе с ней еще и спички. — Мысли читаете, Мирон Янович, — улыбаюсь, по привычке растягиваю слова, помню же, как ему это не нравится. Мирон молчит, смотрит прямо в глаза, будто ждет вопросов. Когда я вижу этот взгляд, все внутри переворачивается. Все слова, что так хотелось сказать просто вылетели из головы, я будто попал в прошлое, он снова просит прощение, ничего не говорит, знает, что виноват, просто смотрит, пронизывающе, как в последний раз. Он не меняется. Только становится ли мне от этого легче? Очевидно, нет. Раньше я ловил этот взгляд на себе очень часто и он мне нравился. Я любил в нем каждую деталь, но мне надоела недосказанность, пора было расставить все точки над "I". Жалею ли я об этом сейчас? Кажется, да. Пытаюсь начать разговор, хочется его задеть, слова слетают с языка. — Как дела? Слышал, у вас тогда все плохо закончилось. — Тебя не должно это волновать. Чего ты добиваешься, Слав? — Мирон проговаривает каждое слово громко и отчетливо, без привычных для него жестикуляций, он просто делает очередную затяжку и смотрит уже на асфальт. — С чего ты взял, что меня это волнует? Просто пытаюсь быть дружелюбным. Даже сейчас я ловлю себя на мысли, как хочу его. Поставить сучку на место, прямо сейчас оставлять кровавые засосы на шее, целовать и кусать губы, заставлять просить о продолжении, но я больше не имею на это право, возможно, я тоже виноват в этом, отчасти. — С каких пор ты стал таким дружелюбным? — Федоров выкидывает сигарету, смотрит с вызовом, создается ощущение, что мы на батле и с оппонентом играем в гляделки, только я знаю, что это лишь образ, так он пытается спрятать свои настоящие чувства за напускной агрессией. И только я знаю, как сломать его, на какие точки давить, чтобы задеть по-настоящему и свои знания я использую, но не сейчас, пока слишком рано. — Люди меняются, знаешь ли. Сколько лет прошло? — Слишком много для нас, ты это прекрасно и без меня знаешь. Все еще любишь меня? — Задает вопрос, привычно поднимает бровь, смотрит с издевкой, — Слишком уж много внимания к человеку на которого тебе плевать. — Я разве говорил когда-нибудь, что мне плевать? И с чего ты взял, что я тебя когда-то любил? У меня, конечно, есть к тебе чувства, но явно не такого плана. И знаешь зачем все это? — Подхожу к нему ближе, личного пространства не остается, становлюсь так, что он чувствует мое дыхание на своей шее, полушепотом говорю, — я тебя просто хотел выебать, как тогда, так и сейчас. Ты хорошая сучка, но больше ни на что не годишься, пустышка. — Смотри не проебись тогда, ты мне больше нравишься, чем Денис, — в ответ шепчет Окси, после отходит на пару шагов назад, становится в паре сантиметров от стены, подкуривает новую сигарету, ухмыляется. — А ты со всеми своими противниками ебался? — Я все равно подхожу ближе, в этот раз оставив небольшое пространство между нами, ему-то больше не вариант отойти от меня. Несмотря на то, что этот разговор мне кажется отвратительным, я продолжаю в том же духе, а мы еще даже не на батле, но уже пытаемся ударить друг друга сильнее, сломать оппонента. Наши отношения всегда были на грани, мы любили кидаться в крайности, два варианта: либо любовники, либо враги. Я так отчаянно хотел ему отомстить, постоянно что-то планировал, продумывал разные мельчайшие детали, хотел публично унизить, а что сейчас? Все ушло, я вновь стал тем подростком, пытающимся казаться круче, чем есть на самом деле. — Я, как ты, возможно, заметил, очень разборчиво подхожу к выбору соперника, — он сам подходит ко мне, проводит своими длинными пальцами по моей шее, опускается ниже, гладит по спине, потом расстегивает брюки, пытаясь залезть в трусы. Я не успеваю понять, как он оказывается настолько близко ко мне. Ему даже не приходится стараться, у меня уже стоит. — Шлюха, — говорю я, изо всех сил прижимаю к злоебучей стене, а после целую, Мирон не сопротивляется, даже наоборот, он покорный, даже слишком, будто стремится, чтобы его наказали, это только сильнее возбуждает. Я беру его за руку и тащу в бар, все-таки мне не хочется, чтобы кто-то увидел, как я трахаю Оксимирона прямо на улице, оставим это для батла. В 1703 большинство уже порядком накидались, поэтому мы остаемся незамеченными, заходим в туалет, я запираю двери, поворачиваюсь и наблюдаю за тем, как бог русского рэпа прикусывает губу, скидывая свою, наверняка, дорогую куртку прямо на грязный пол, тянет меня за руку и сам целует, настойчиво, намекая, что хочет продолжение. И чем дальше, тем хуже, похоже, я не так уж сильно и изменился, от этой мысли становится еще паршивее, ведь какой бы мразью он не был - чувства к нему остаются неизменными, это ненависть граничащая с обожанием. Может быть, Эрнесто был прав, я ебанная Хельга. Федоров опускается вниз, расстёгивает молнию, достает член и берет в рот. Сосет он, как бог, настоящий талант Жида, нахуй ему рэп? Мог бы ахуенно зарабатывать проституткой. Он берет во всю длину, заглатывает, умудряется даже не подавиться, у него во рту слишком горячо, язык делает слишком быстрые, такие возбуждающие движения, одной рукой умудряется надрачивать в одном темпе. Если он и дальше так продолжит, то меня точно на долго не хватит. Я запрокидываю голову назад, хочу его остановить, но слова застревают в горле. Где-то подсознательно еще надеюсь, что вечер закончится не на этом. Мирон видит мое состояние, но не реагирует, продолжает. И только когда, кажется, еще пару секунд и я получу столь желанную разрядку он резко отстраняется, последний раз проводит языком по всей длине и поднимается, вызвав у меня разочарованный стон. Я срываюсь, толкаю Окси к одной из кабинок, заламываю руки, так, чтобы тот не смог освободиться, со стороны кому-то это показалось бы насилием, и этот кто-то был бы не прав. Ведь Федоров хочет, чтобы его трахали именно так. Ему нравится грубо. Нравится, когда я прокусываю кожу на его плече до крови. Нравятся мои руки сжимающие шею. Мирон мазохист, а я никогда не любил делать больно, но, блять, как же он стонет, словно мурлыкающий кот, сложно не возбудиться. Каждый раз, как в первый. Каждый раз, как в последний. Он дает мне какой-то крем трясущимися руками, где написано: "Для лица", а я не могу сдержаться и скрыть улыбку, ведь получается, что дохуя умный, надменный, высокомерный Оксимирон пользуется кремом для лица, так еще и носит его с собой. — Серьезно? Крем для лица? Ебать ты зашкварник. — Может ты заткнешься и уже трахнешь меня? — Отвечает Мирон, а после тянется за поцелуем, но я не позволяю ему этого, разворачиваю так, что теперь ему открывается ахуительный обзор на стену, ставлю раком, выдавливаю побольше крема из тюбика, кидаю полупустой флакон на пол автоматически, обильно обмазываю свой член и начинаю медленно входить, даже без подготовки, потому что мне насрать, потерпит. Он очень узкий, похоже у него долго никого не было, даже жаль его становится, зря я так поспешил. Федоров жалобно постанывает, видно - ему больно, стараюсь двигаться аккуратно, вхожу под другим углом в надежде найти ту самую точку. Мирон изгибается и начинает стонать громче, когда я задеваю простату. Постепенно темп нарастает, я хватаю его член и надрачиваю в такт к своим толчкам, он учащенно дышит , почти кричит из-за чего приходится закрыть ему рот рукой, так как не очень хочется, чтобы кто-то услышал нас и приперся посмотреть что здесь происходит. Окси выгибается, я слегка сжимаю головку его члена пальцами, он задыхается, почти падает, мне приходится его поддерживать, а после очередного толчка кончает мне в руку. Я с трудом сдерживаю себя и только после того, как парень кончает позволяю себе расслабиться и оргазм приходит сразу же, опрокинув голову назад из меня вырывается стон, я прижимаю парня к себе, кажется, слишком сильно, но сейчас мне плевать. После пытаюсь отдышаться, выхожу из него, моя сперма стекает по ногам Федорова, он поворачивается, смотрит зло, неразборчиво что-то бормочет. — Долбоеб, я надеюсь ты чист? — Как младенец, — отвечаю ему, подхожу к раковине, чтобы умыться, позволяю себе усмехнуться, ему стоило бы задать этот вопрос до того, как подставлять свою задницу. — Теперь отъебешься от меня? — Много хочешь, жидок. — Смотрю на Окси через зеркало, что висит над раковиной и остаюсь доволен, вид у него мягко скажем не очень: вся шея в засосах, на руках синяки, губы обкусаны, увидела бы его в таком состоянии так называемая " семья " ахуели бы, интересно, как он теперь отсюда выходить будет? — Что уставился? — Спрашивает Федоров поднимая куртку с пола, — слишком уж много внимания для шлюхи, Карелин. Если придумал себе образ, то хотя бы старайся его вывезти. — Он накидывает на себя теперь уже грязную куртку, открывает дверь и просто уходит, как всегда улыбаясь.