You're my fog

Высоко. Было непривычно на этих высоченных каблуках, — 16 сантиметров, не меньше, — мир будто бы находился далеко под ногами, а ты словно идешь по канату, протянутому между давно разрушившимися башнями-близнецами, и туман, плотный и белый-белый, плывёт и обвивает лодыжки и мысли, обнимает своим мягким, невесомо-легким одеялом. Том, слегка покачиваясь и накреняясь чуть в сторону, делает шаг, и ещё один, но тут каблук подворачивается, и он чуть ли не летит вниз, в этот плотный туман, и не собирает лицом влажный поутру воздух, мелкие капельки дождя и жёсткий, сильный ветер, не дающий вдохнуть. Холланд восстанавливает равновесие, расставляя руки в стороны, и останавливается, твердо держась на каблуках, но не делая шага дальше. Цель его — в метрах двух от него. И это довольно далеко. — Такими темпами, я скорее состарюсь и умру, чем ты дойдешь до меня, — то ли язвит, то ли подначивает Харрисон, сидя на кровати и облокотившись на руки, упирающиеся ладонями в постель за спиной. — Знаешь, что? Это уже совсем не смешно, — обидевшись самую малость, бросает Том и пытается наклониться, желая как можно скорее снять эти чертовы туфли. — Хе~ей! Нет, нет, Том, ты же обещал. — Да, но ты обещал не смеяться. — Разве есть хоть один намек на то, что я смеюсь? — резонно отмечает ассистент актёра. По сжатым сухим губам то и дело проходится язык, пальцы сжимаются на простыни, по всему телу, а особенно в паху, разливается жар, тягучий, скручивающийся в узел, когда он смотрит на Тома, — такого милого и развратного, до одури желанного, в этом костюме, оставшегося с выступления "Umbrella", — и ни одного намека на смешок. В такой ситуации может смеяться только сам Холланд, — и смеяться громко, надменно, как смеются победители над побежденными, — что легко смог завладеть и мыслями, и телом Харрисона. — Я лишь хочу, чтобы ты побыстрее дошел до меня, и я бы коснулся тебя наконец. — Так что же тебе мешает встать и самому подойти? — Ну, так неинтересно. Том, стараясь не закатить глаза на 180°, громко выдыхает и, собравшись с силами, делает осторожный шаг. Его ноги дрожат не понятно от чего — то ли от присутствия здесь Остерфилда, то ли от слишком высоких каблуков, то ли от утреннего тумана, окутывавшего его щиколотки, то ли от тумана, что думается вместо мыслей и течет вместо крови, то ли опять же от Харрисона, что и туман, и кровь, и мысли, и высота, и всё-всё. Том добирается на уже ватных ногах почти до самой кровати, но в конце, оступившись, заваливается на друга, и родные руки с долгожданной радостью ловят его в свои объятия. Британец устраивается между его разведенных ног, упираясь одним коленом в постель, и наклоняется к чужому лицу, почти касаясь носом его носа и щекоча его щеки спадающими угольно-черными прядками парика. Они улыбаются, и их улыбки соединяются в мягком поцелуе, когда губы одновременно открываются навстречу друг другу, а языки медленно соприкасаются, прочувствовав всю горячую мягкость друг друга. Хаз заправляет прядку Тому за ухо, следом, опуская ладонь на затылок и притягивая ближе, углубляет поцелуй, вновь раскрывая рот. Его левая рука чуть сжата на предплечье, а потом медленно скользит вниз, к тонкому запястью, облаченному белыми рюшечками на тонком черном манжете. Остерфилд снимает с Холланда парик и запускает пальцы в привычно спутавшиеся и закудрившиеся вихри каштанового цвета с рыжеватым отливом, поглаживая большим пальцем его висок и лоб. Он продолжает мучить губы своего мальчика, особенно нижнюю, оттягивая её и слизывая темно-вишневую помаду. Когда Харрисон наконец отрывается от сладких — и не только из-за помады — губ и смотрит на него, даже тогда Том не открывает глаз и дышит громко через рот, и Хаз наблюдает за его подрагивающими ресницами и кадыком. "Ну как он может быть настолько трогательно милым?" — удивляется он, сжимая чужое запястье крепче, а пальцами оглаживая его щеку. Холланд, не поднимая век, будто подхватываемый течением тумана, будто становлясь уже его частью, тянется к Хазу, утыкаясь носом в теплую шею, следом ведет губами вверх, оставляя мокрый след на коже. Остерфилд прикрывает глаза и судорожно втягивает воздух через нос, оставаясь наедине с восхитительным ощущением тонких губ на своей шее и широкого языка на выступающей венке. Его руки опускаются, шурша одеждой, и парень сжимает чужие бедра, слегка поглаживая. Харрисон одной рукой расстегивает пуговицу на бретельке, обвитой вокруг шеи, а другой скользит вверх, сжимая ягодицу, скрипя пальцами по глянцевой ткани шорт. Черный жилет чуть спадает, полностью открывая четко выделяющиеся ключицы и в меру накаченную грудь с коричневыми сосками. Парень наклоняется к его груди, чуть опуская ткань жилета, и сначала обводит языком ореол, а потом обхватывает губами мягкий сосок, перекатывая его во рту и причмокивая, из-за чего он вскоре становится твёрдым. И Харрисон чувствует, как дрожит чужое тело, когда он ладонью гладит его по спине, а другой рукой скользит по груди и плечу вверх-вниз, Том резко выдыхает через рот, мычит, закусывая нижнюю губу, а потом, когда Хаз зажимает в зубах его сосок и чуть тянет, стонет уже в голос, закидывая голову назад и наконец распахивая глаза. После, Остерфилд поднимается дорожкой поцелуев к шее, оставляя под ключицами розовеющие засосы и следы от зубов, и вновь его ладони скользят по мягким бедрам. — Было бы неплохо порвать их на тебе, — заговорщически шепчет он, наклоняясь назад, и падает спиной на постель, потянув друга за собой. — Рви, — горячо выдыхает Том ему в шею, когда они оба оказываются в горизонтальном положении, а Холланд нависает сверху, сжимая коленями чужие бедра. Жаркий шепот растекается горячим воском по коже, оставляя крупную дрожь в виде своего рода клейма. И Харрисон сжимает его бедра сильнее, впиваясь ногтями, тянет ткань, и сетчатые колготки влегкую рвутся, громко потрескивая. И этот треск — звук рушащегося самообладания, с этим треском и громким обжигающим дыханием весь самоконтроль и терпение трещат по швам, крошатся, словно сгоревшая спичка. Остерфилд переворачивает Холланда, повалив того спиной на постель и нависая сверху, так, что жилет скатывается на самую талию, и, расстегнув все пуговицы, швыряет его в сторону. Сам снимает с себя поло, и оно летит туда же, а после любуется раскрывшимся перед ним видом: торчащие соски, поблескивающая от слюны кожа, длинная шея, что явно отставлена для поцелуев, взгляд блестящих карих глаз из-под ресниц, лёгкая, завлекающая улыбка на тонких губах, по которым размазана тёмная помада, ах, да, а еще стояк, оттягивающий плотную ткань шорт, порванные колготки в крупную сетку, облегающие стройные, красивые ноги, и 16-сантиметровые каблуки, продавливающие постель. Том улыбается шире и закидывает ногу на чужое плечо, чуть сгибая в колене. — Что ты смеешься? — выгибает бровь Хаз, а улыбка так и лезет на лицо. Том лишь улыбается ещё сильнее, щурится, по-доброму ухмыляясь. Он надавливает каблуком на место, соединяющее плечо и шею, тем самым заставляя того наклониться. — Ничего, — бросает британец, приподнимаясь на локтях для поцелуя, и в следующую секунду улыбку на его губах заменяют чужие губы, чуткие и ласковые, дарящие тепло. Поцелуй вновь мягкий, нежный, лёгкий, сахарным туманом, сладкой ватой ложится на губы. Их губы отрываются друг от друга с характерным мокрым звуком. Харрисон выпрямляется, держа за щиколотку закинутую ему на плечо ногу, и целует лодыжку, выступающую косточку, медленно опускается губами к колену, не отрывая прямого взгляда от карих глаз и зажатой в зубах верхней губе. Когда губы припадают к внутренней стороне бедра, Том вздрагивает и чуть ли не жалобно стонет. Ладони скользят вверх по бедрам и добираются до ширинки шорт, а чужое дыхание оседает обжигающим пламенем в паху. Пальцы, немного подрагивающие, расстегивают молнию и пуговицу и плавно тянут вниз, открывая выступающие тазовые косточки, скрывающиеся под крупной сеткой. Вещь легко скользит по капрону, и Холланда бросает то в жар, то в озноб, когда он остаётся в одних рваных колготках, кожу приятно холодит. Чужие пальцы вновь тянутся к нему, но он останавливает своего ассистента, уперевшись каблуком тому в грудь. — А, а~ — качает головой Том и надавливает ногой сильнее, и Хазу остаётся только смотреть. На то, как тот ныряет своими длинными пальцами под колготки и широко и слишком пошло открывает рот, и как вздымается его грудь, когда он судорожно вдыхает, и как напрягается пресс, когда он протяжно, но тихо, стонет, как он кусает тёмно-вишневые губы, возводя глаза кверху, как дрожат его веки, когда он прикрывает глаза от наслаждения. И Харрисон может только представлять, как эти пальцы оглаживают горячую головку, а после проходятся по всей длине. Холланд вытаскивает пальцы и, поднося ко рту, облизывает фаланги, испачканные в смазке, немного марая их в помаде. Он наконец поднимает взгляд на Остерфилда, и глаза его слишком — непривычно — тёмные, почти чёрные, впитавшие всю грязь сегодняшней страсти. Актер перемещает ногу выше, к шее, к подбородку, а место на груди, где он давил каблуком, покраснело. Потом вновь скользит по телу и упирается каблуком в ширинку, сильно надавливая на бугорок. Харрисону чертовски больно, потому что он возбужден, кажется, до предела, — если с Томом вообще существует этот предел, — но терпит. Он оглаживает ладонями бедра, — кажется, ему разрешили, он не знает, потому что Том лишь облизывает губы и не отрывает от него взгляда, — и просовывает пальцы в дырки на колготках, поглаживает нежную, тут же покрывшуюся мурашками кожу. — Кажется, ты хотел разорвать их, — Холланд пошло скалится и смотрит потемневшим взглядом из-под ресниц, — в клочья. И вновь характерный треск — в следующие секунды по кровати разбросаны лишь клочки ещё недавно относительно целой вещи. Харрисон с удивлением, или с восхищением, или и с тем, и с другим смотрит на черные стринги, обвивающие тонкой верёвочкой бедра под тазовыми косточками, блуждает немигающим взглядом по соблазнительным обнаженным ногам. Но потом переводит взгляд на лицо Тома, смотрит в блестящие, сияющие, искрящиеся желанием глаза. Он наклоняется к британцу и целует открывающиеся навстречу уста — полностью обхватывает чужие губы, грубо сминая их, морща нос, будто сейчас зарычит, кусает и оттягивает тонкую кожицу, выдыхает в горячий рот. Холланд обнимает ладонями лицо друга и углубляет поцелуй, насколько это вообще возможно, они почти хаотично сталкиваются зубами и переплетают языки. Получается по-животному, дико и страстно, жгуче, поцелуй покрывает уста раскаленной лавой, застывает обжигающей сладкой карамелью на губах. Остерфилд спускается широкими поцелуями ниже, к линии подбородка, размазывая вишневую помаду, а его пальцы поддевают стринги и тянут вниз. Парень ловит губами резко выдыхаемый стон Холланда и снимает с него нижнее белье до конца, чувствуя, как всё его тело бьет мелкая дрожь, и смотря, как он блаженно прикрывает веки. Харрисон припадает губами к шее, ведет вниз, к искусанным ключицам, целует образовавшиеся засосы и оставляет новые, пока Том зарывается пальцами в его волосы, растормошив их и портя укладку — она совсем здесь не к месту, сейчас к месту лишь влажные губы на его коже и ладони, оглаживающие бока. Ладони опускаются ниже, а средний палец упирается в тугое колечко мышц, медленно массируя. Холланд сильнее впивается ногтями в кожу головы, прижимая Хаза ближе. — Не надо. Я уже готов. Думаешь, почему я так долго был в ванной? Просто сделай это уже, — просит он с придыханием, сглатывает вязкую слюну. — Ты... — Остерфилд выпрямляется, перехватывая чужие руки, и заводит их над головой актёра, крепко прижимая к постели запястья, кажущиеся ещё тоньше в этих чёрных манжетах с белоснежными рюшечками — одновременно мило и сексуально, — ...маленькая сучка. Том беззаботно смеётся и, закидывая ноги на поясницу и обнимая того за талию, прижимает к себе. Харрисон, сверкая голубыми глазами, отпускает его запястья, но Холланд продолжает держать их над головой. Хаз жужжит молнией и приспускает джинсы вместе с боксерами, слегка наклоняется, упираясь руками в постель по обеим сторонам от плеч Тома, и плавно подается вперед, вгоняя головку, а потом погружается наполовину, потому что каблуки давят на поясницу, прося большего. Он рвано дышит ему на ухо, выцеловывает на коже узоры, а Холланд, не расцепляя кольцо рук, поднимает руки и обнимает того за шею, притягивая ближе и больше откидывая голову назад, подставляя шею под мокрые поцелуи. С каждым толчком сцепленные каблуки стукаются друг об друга, бёдра шлепают по бёдрам, звонко и пошло, а чужое дыхание свистит около уха, — и всё это смешивается в один коктейль звуков, в бурную горную реку, что уносит его всё дальше и дальше. А тут ещё и яркие голубые глаза, которые безотрывно смотрят на него, пристально, испытующе, и Том не может ничего поделать, это небо глаз захватывает, рушится на него звездопадом. Холланд обнимает его лицо ладонями, смотря прямо в глаза, трется щекой об его щеку, мажет губами по мочке уха и шее, подаваясь бёдрами вперед навстречу движениям Хаза. Когда Харрисон выскальзывает из горячей узости, Том, расцепив лодыжки за спиной, мягко толкает его вбок и залезает сверху, седлая его бёдра. Горячая головка проходится между ягодиц, когда Холланд медленно двигает бёдрами вверх-вниз. Он обнимает лицо Хаза ладонями, ведет пальцами по щеке и губам, совсем невесомо целует и горячо выдыхает в чужой рот. Том выпрямляется и насаживается на член до основания, а потом резко вскидывает бедра, медленно отводит назад, немного поднимаясь, и вновь подбрасывает бедрами, гладя руками чужие плечи. Остерфилд, сжимая губы и пытаясь ровно дышать через нос, кладет ладони на округлые колени, поглаживает пальцами бедра, чуть влажные от пота. Холланд продолжает совершать скачущие движения, то срываясь на резкие и быстрые, то насаживаясь плавно, выгибаясь и закусывая губу. Он проводит ладонями по своей груди, скользит ногтями поперёк живота, плавно опускаясь и так же медленно поднимаясь. Каждая мышца напрягается, кажется, до предела и сладко ноет, но он продолжает двигать бедрами и туловищем. Это похоже на своего рода танец, тягуче медленный, завораживающий, приковывающий взгляд к этому плавно двигающемуся телу и блестящим капель пота, стекающий по прессу. Том закусывает нижнюю губу, оттягивая, а потом отпускает её, широко раскрывая рот, когда насаживается на член, а потом резко вскидывает бёдра, двигая ими взад-вперед, одновременно с этим выгибаясь волной. Он поправляет волосы, приглаживая назад ещё больше закрутившиеся от влажности кудряшки, и прямо смотрит на Хаза, блестит искорками игривости в карих глазах, мягко ухмыляясь, и почти смеётся! Холланд наклоняется к губам, скользит по ним языком, прикусывает тонкую кожицу. А чужие руки перемещаются на его ягодицы, сжимают, раздвигая их, и Харрисон подбрасывает бёдрами, входя до конца, вбиваясь головкой в простату. Том чуть ли не жалобно стонет, закатывая глаза и на секунду теряясь во времени и пространстве. В чувство его приводят очередной толчок и горячие пальцы, сжигающие кожу. Он почти полностью ложится Хазу на грудь, упираясь ладонями в постель, потому что силы неумолимо покидают его, и актёру остаётся только тереться членом о чужой живот, выгибаясь и откидывая голову назад, обнажая шею. Харрисон чуть поднимается, чтобы слизать скатившуюся капельку пота на шее, обхватить губами, причмокивая, и легко подуть на разгоряченную кожу. Том прикрывает глаза, всецело отдаваясь этим губам и ладоням, и ощущает всё намного сильнее, более чутко — чувствует каждую венку на члене, вбивающемся в него, чувствует, как ногти впиваются в мягкую плоть, чувствует каждый изгиб чужих губ, нежно скользящих вдоль шеи. Остерфилд переворачивает партнёра на спину, входя в почти изнеможденное тело под другим углом, и Холланд сразу скрещивает ноги у него за спиной, обнимая коленями талию и постукивая каблуками. Хаз сжимает тонкие запястья над темноволосой макушкой и спускается поцелуями от запястья до локтя, зажимая губами сеть вздутых вен, целует сильное плечо. Он отпускает запястья, почти невесомо проводя по всей длине рук, и кладёт одну руку на талию, сжимая бок, а ладонью другой обнимает горячую щеку, припадая к сухим приоткрытым губам. Том кладёт руки на широкую спину, размашисто поглаживая ладонями шею и предплечья, и томно дышит на ухо, тихо постанывая, пока Харрисон сжимает его бёдра, натягивая их на себя и мягко подаваясь вперёд. Вскоре он ускоряет движения, и Холланд из-за усилившегося трения члена о живот кончает, брызгая спермой на живот и грудь и зажмуриваясь. Он весь сжимается, и Хаз изливается в горячее нутро, пульсирующее и быстро сокращающееся. Том громко стонет, сильнее обнимая друга и больно давя каблуками на поясницу, прижимает к себе максимально близко, а чужое дыхание оседает обжигающей росой на шее. Оргазм накрывает обоих словно буря, обрушивающийся шторм, как ливень, бьющий своими каплями каждый нерв, как цунами, неумолимо настигающее тебя своими водами, и оседает туманом под веками, магмой, растекающейся по венам, дрожью по всему телу. Сердце бешено бьется в груди, а пульс отдается внизу живота, в ногах, в затылке и шее — во всём теле; мелькает разноцветными пятнами под веками. Харрисон целует Тома в вспотевший висок и закрученные влажные волосы, а тот блаженно прикрывает глаза и выдыхает, чувствуя негу, расходящуюся к конечностям, его словно укачивает на волнах, словно туман обнимает его своим непроницаемо белым мягким полотном лёгкости. Остерфилд проводит пальцами по тонким губам, заглядывает в карие глаза, в горьком шоколаде которых утопает он уже который год, и не может сдержать любовного шёпота, тихого признания. Холланд в ответ тычется носом в горячую шею, судорожно выдыхает и сумбурно, неразборчиво шепчет, шелестит губами по коже. Обоих захватывает в свой одновременно нежный и страстный плен прекрасное чувство, неземное, безграничное, как космос, как сама бесконечность, светлое и тихое, яркое и взрывающееся фейерверками, полное трогательной нежности и мягкости, страсти и непреодолимого желания. И чувство это выше звёзд и чище белоснежных облаков.