Личный Вавилон

Уже минут десять я наблюдаю за этими двумя, делая вид, что просто отдыхаю на диванчике в зоне делегаций, или, как ее называют, delegation bubble, и пью кофе, а ощущение такое, будто в мои органы вонзается дрель. Он так явно флиртует с ней, что этого не заметил бы только слепой. Я сильнее сжимаю в руках стакан с почти остывшим американо, а горечь от напитка, кажется, распространяется по моим венам. Он склоняется еще ближе к ней и говорит что-то почти на ухо, а она заливается смехом и продолжает "стрелять" в него глазами. Какие непристойности он ей там нашептывает, черт побери?! Почему она смеется так громко и так...искренне? До меня доносится пара ее английских фраз с гортанным французским акцентом, а вот что отвечает он, я не слышу. Я словно нахожусь под водой, и все звуки исчезают. Он улыбается своей коронной улыбкой, которая многих сводит с ума, и как бы случайно касается ее руки. Она тоже одаривает его одной из своих очаровательных улыбок и сама как бы невзначай проводит своим пальцем по его пальцу. Мой мозг фиксирует все эти детали и отпечатывает их в памяти. Дрель внутри глубже вонзается в сердце. Чертов Скичко! Откуда ты взялся на мою голову?! — Тебе она тоже нравится, — слышу рядом с собой знакомый голос и от неожиданности вздрагиваю. Тимур стоит сантиметрах в тридцати от меня и кивает головой в сторону той парочки. Сердце на мгновение испуганно пропускает удар, потому что мне кажется, он понял, на кого я все это время пялюсь. Но тут же понимаю, что он имеет в виду Альму. Не Сашу. И успокаиваюсь. Но не знаю, что ему ответить... — Это так заметно? — бросаю первое, что приходит в голову. Самая нейтральная и банальная фраза. — Нууу... — с улыбкой протягивает Тимур. — Альма безумно красивая девушка с настоящим французским шармом... И ты уже минут десять почти не сводишь с них глаз, — он шутит, а мне в этот момент хочется, чтобы его предположения были верны. Альма действительно очаровательная девушка: она выглядит, как топ-модель, но при этом в ней нет ни капли заносчивости и высокомерия, она веселая и открытая, очень умная, говорит на трех языках помимо родного французского... Но несмотря на все это, ревную я не ее... — Да, ты прав, — киваю, потому что действительно согласен со словами Тимура. Но продолжать тему не хочется. — Как так получилось, что ты сдал свои позиции? — немного насмешливо интересуется он. — Разве не ты должен был покорить ее своим французским? Я хмыкаю и пожимаю плечами. — Похоже, что он нашел иные способы ее покорить, — отвечаю я и мысленно добавляю: «И не только ее», но Тимуру это знать не обязательно. — Просто посмотри на него: он уверен в своей неотразимости, он прекрасно знает, что нравится девушкам (и вообще всем людям), и умело этим пользуется. Да он уже одной фразой может понравиться, — выпаливаю я и только тогда спохватываюсь, что эти слова могут звучать слишком восторженно. Поэтому я делаю вид, что закашливаюсь от негодования и делаю еще один глоток кофе, чтобы хоть на несколько мгновений спрятать лицо от коллеги и привести мысли в порядок. — Да уж, Саша у нас такой, — соглашается Тимур. Он выглядит слегка растерянным и чувствует себя неловко, думая, что мы оба влюблены в одну и ту же девушку. Конечно же, он не может сказать мне, что я лучше и посоветовать попытать шанса — Алекс для него такой же друг, как и я. Черт, от имени Алекс даже мысленно веет чем-то чужим, хотя его полное имя Александр мне очень даже нравится. Но называть Сашей все-таки куда приятней... — Мда, Вов, честно...даже не знаю, что тебе сказать... — Ничего не говори, — слегка улыбаюсь я, — это ведь не твои проблемы, ты не обязан меня поддерживать и все в таком роде. — И все же... Надеюсь, что твоя симпатия не настолько сильна, чтобы ты мучился из-за этого. И что она не испортит ваших рабочих и дружеских отношений, — говорит он, наконец подобрав правильные слова и, хлопая меня по плечу, встает. Нет, Тимур, моя "симпатия к Альме" ничего между нами с ним не испортит. Но мои чувства к нему разрушат все...до основания. Доверие, взаимоподдержка, дружба — все это рухнет, словно Вавилонская башня, и мы просто перестанем понимать друг друга и начнем избегать. Я и так не могу спокойно находиться в его обществе: кажется, что каждый мой нерв натянут до предела, а тело наэлектризировано, и стоит ему только прикоснуться ко мне, произойдет замыкание. Я не могу спокойно выражать свои мысли и вести себя непринужденно, как раньше. Нет, меня мучает не моя "симпатия к Альме", а моя симпатия к нему... — Перерыв окончен, возвращаемся на сцену! — объявляет в наушнике стюард. Я одним глотком допиваю почти ледяной кофе и мну в руках бумажный стаканчик, наблюдая за тем, как Альма одаривает Сашу последней обворожительной улыбкой и уходит к своей делегации, а он показывает ей, что позвонит, и наконец поворачивается ко мне. Непринужденно улыбается и кивает головой в сторону выхода на сцену. Я делаю глубокий вдох и, выбрасывая стаканчик, покорно поднимаюсь с дивана и подхожу к нему. — Готов к очередной многочасовой болтовне? — интересуется он, абсолютно не выглядя уставшим. Вот откуда в тебе столько энергии, Скичко? Я молча закатываю глаза, в этот момент чувствуя раздражение. Злюсь на него за эту его неиссякаемую бодрость, за флирт с Альмой, за то, что мне не все равно, за то, что мне предстоит стоять на сцене в нескольких сантиметрах от него, смотреть на него, много говорить, шутить и делать вид, что это не составляет для меня никакого труда, в то время как внутри будут сталкиваться грозовые фронты. Сегодняшняя репетиция по-настоящему изматывающая: я пытаюсь следовать сценарию, не забывать слова и не говорить что-нибудь лишнее, а параллельно стараюсь выбросить из головы те проклятые десять минут в зоне делегаций и чувства, которые вызывал во мне их флирт. Я вздрагиваю каждый раз, когда он хотя бы просто задевает меня плечом и едва сдерживаюсь, чтобы не высказать ему все, что я думаю о нем и его поведении, о том, что чувствую к нему. Я максимально пытаюсь избегать его, но мне некуда бежать. — Ты в порядке? — тихо интересуется он, пока на сцене репетирует представитель Болгарии. Я напрягаюсь. Неужели так заметно, что эта репетиция дается мне крайне тяжело? — Да, а что? — пытаюсь звучать как можно более спокойно и непринужденно. Снова лгу ему. Ответ на этот вопрос уже давно стал привычным и потерял свою значимость. Проще ответить "да", чем объяснить причину "нет". — Просто ты... — начинает он, но я перебиваю: — Просто волнуюсь, — пожимаю плечами и делаю вид, что читаю текст сценария на карточке, повторяя его. — Ладно, — соглашается он, но по его тону я понимаю, что он не верит мне. Но понимает, что сейчас не лучшее время расспрашивать. Возможно, мне лишь показалось, и я выдаю желаемое за действительное, но в его голосе я уловил разочарование и обиду на то, что я не захотел продолжать разговор и поделиться с ним своими переживаниями. Я бросаю на него взгляд и замечаю, как пульсируют на его челюсти желваки. Почему-то мне всегда казалось, что Саша самый невозмутимый из нас троих и, несмотря на то, что он самый младший, ведет себя уверенней на такой большой сцене. И сейчас я впервые задумываюсь о том, что ему тоже может быть страшно, что он тоже безумно волнуется. В этот момент мне жутко хочется взять его за руку, чтобы подбодрить, но я одергиваю себя. — Саш, все нормально, правда, — выдыхая, говорю я уже более уверенным тоном. Я не хочу, чтобы он обижался на меня. Не хочу, чтобы думал, что я не дорожу его дружбой, не дорожу им самим. — Хорошо, — кивает он, но не поднимает на меня взгляд. Я вздыхаю и возвращаюсь к своему тексту, снова и снова повторяю часть на французском языке, боясь, что ее мне забыть будет легче всего. Не замечаю, как проходят репетиции оставшихся участников второго полуфинала. И вот снова наша очередь говорить. И пока Саша рассказывает о том, что вот и выступили все 18 стран и настает очередь зрителей выбирать, какие же 10 из них пройдут дальше в финал, я думаю лишь о том, какой завораживающий у него голос. Неудивительно, что Альма с таким интересом его слушала... Я вовремя спохватываюсь и начинаю говорить свою часть слов. Произношу заученные фразы на французском, но их смысл сейчас остается для меня далеким. Я знаю, о чем говорю, но прямо в этот момент не задумываюсь над этим. Стараюсь не смотреть на него, но боковым зрением ловлю его восхищенные взгляды. Мне хочется верить, что они настоящие, а не требуемые по сценарию. Сегодня я как никогда устал от наигранности и притворства. Когда мы наконец уходим со сцены после слов стюарда "До завтра" и направляемся в гримерку, я чувствую облегчение, думая, что больше не нужно играть, улыбаться против воли. Но я ошибаюсь. — Что происходит? — спрашивает Саша, когда мы остаемся в гримерке одни. И напряжение возвращается. Все мое тело словно одна натянутая струна. — Ты о чем? — нервно отзываюсь, стараясь не смотреть ему в глаза. Уверен, что это будет ошибкой — потеряю даже этот слабый контроль, что есть сейчас. Он остается на своем месте, но его взгляд прожигает меня насквозь. — Вов, я же не слепой. С тобой что-то происходит. Ты ведешь себя не так, как обычно... Что-то случилось? Ты же знаешь, что я готов помочь, если это в моих силах. Боже, просто замолчи! Перестань быть таким заботливым, таким идеальным! Ты НЕ можешь мне помочь! Не с этим... Я издаю нервный смешок. Если бы ты знал, что именно ты причина моего странного поведения... Спрашиваешь, что со мной происходит? Ты со мной происходишь! — Наверное, я просто устал, — говорю это более тихим, чем обычно, голосом и пожимаю плечами. — Это точно не из-за Альмы? Холодок пробегает по спине, на мгновение этот вопрос заставляет меня подумать, что он все знает, но я беру себя в руки. Не накручивай себя, Остапчук! — В каком смысле? — спрашиваю, в который раз за сегодняшний день пытаясь выглядеть невозмутимым, и начинаю снимать пиджак. Хочется поскорее избавиться от этого костюма, переодеться в свою обычную одежду и поехать домой. Подальше от него. — Я не думал, что ты в ней заинтересован. То есть, я хочу сказать... — кажется, он нервничает. Надо же, из-за того, что мог задеть меня своим флиртом с француженкой. — Я не заинтересован, — выпаливаю прежде, чем успеваю задуматься над своими словами. Но вовремя прикусываю язык. Я не могу сказать ему. Не сейчас. Наверное, никогда. Только если не хочу его потерять... Чувствую, что нахожусь на грани. — То есть, ты не против, если у нас...хм...возникнут какие-то отношения? — слегка удивленно интересуется он, как будто ждал, что я заявлю ему, что тоже влюблен в Альму. — Почему я должен быть против? — надеюсь, в моем голосе звучит удивление, а не боль. Конечно, я против! Это разобьет мне сердце, Скичко! Но тебе об этом знать совсем не нужно. Я избегаю его взгляда, концентрируя внимание на пуговицах рубашки и пытаясь унять дрожь в руках. — Не знаю... Просто подумал, что ты... — растерянно бормочет он. — Ладно, тогда все хорошо... Все далеко не хорошо, Алекс... Но не для тебя. Ты можешь строить отношения с кем хочешь. И если это будет француженка...что ж... Мы молча переодеваемся. Я стараюсь не смотреть на него, но это оказывается выше моих сил. На несколько секунд зависаю, разглядывая его обнаженную спину, пока он не натягивает футболку. Я быстро отворачиваюсь, не в силах прогнать мысль о желании подойти и обнять его, сказав, как много он для меня значит. Но это желание остается неисполненным. Как и многие другие... Я смутно помню, как в гримерку входит Тимур, как мы потом покидаем ее, как оказываемся на улице и прощаемся. Я прихожу в себя лишь тогда, когда в лицо ударяет порыв ветра и на него падают первые капли дождя. Погода соответствует моему настроение: холод и ветер, поселившиеся в душе. Я еду сквозь загорающийся огнями вечереющий Киев и прокручиваю в голове все события сегодняшнего дня. Смех Альмы все еще звучит в голове, так же, как и вопрос «То есть ты не против, если у нас возникнут какие-то отношения?». Мне кажется, я еще никогда не чувствовал себя настолько уставшим и физически, и морально. Выжат до капли. Мне нужен горячий душ и... Свет уличных фонарей разгоняет тьму комнаты, поселяя в ней странные тени. Почти весь дом уже спит. Квартира тонет в тишине. А сижу здесь в одиночестве с бутылкой виски, чувствуя себя абсолютно разбитым. В голове застряли слова Хлывнюка «Особистий Вавилон, when you're alone» из песни "Наодинці", услышанной еще в машине. Эти слова как нельзя лучше описывают мое состояние. Таким одиноким я себя еще не чувствовал... Ему каким-то образом удалось заполнить собой все мои мысли, проникнуть в мою кровь и каждую клетку тела... Диагноз: Скичко головного мозга. Из горла вырывается истеричный смешок. Как это вообще произошло? Когда я успел заболеть им? И есть ли лекарство? Потому что сейчас мне действительно плохо и я не знаю, как с этим справиться. Только держаться, не подавать виду и ждать... Может, это наваждение пройдет, когда закончится Евровидение?.. Эта мысль заставляет воспрянуть духом и потухнуть в один и тот же момент. Я хочу, чтобы не было так больно, но я не хочу терять его, терять те драгоценные минуты, которые мы проводим вместе пусть даже как друзья. Как я буду проживать каждый день без его шуточек и подколов? Без его возмущений и непрерывной болтовни? Без фальшивого пения с целью пораздражать меня? Без его магнетического голоса, от которого у меня внутри проносится ураган? Без его задорной улыбки? Без его поддержки?.. Хочется завыть от отчаяния. Господи, Остапчук, на что ты вообще подписался? Зачем? Какого черта тебя потянуло на это Евровидение? Какого черта хотя бы тебе самому было не влюбиться в эту Альму?.. Внезапная мысль пронзает сознание. А что, если?.. Словно сквозь толщу воды, откуда-то издалека звучит раздражающий рингтон моего мобильного. Сколько раз уже намеривался его поменять, и все так же слушаю эту стандартную мелодию. Не глядя, протягиваю руку к тумбочке и нащупываю телефон. Голова слишком тяжелая, не могу оторвать ее от подушки, а потому просто все так же не глядя провожу пальцем по дисплею и прислоняю его к уху, не удосужившись даже поинтересоваться личностью звонящего. — Проснись и пой, Остапчук! — слышу в динамике бодрый голос Саши, и сердце делает какой-то кульбит. — Скажи, что ты уже подъезжаешь к МВЦ, иначе именно тебя я обвиню в сегодняшней дождливой погоде. — Что? Ты о чем? — смысл сказанного плохо доходит до моего сознания. Голова таки сильно болит. — Обычно ты приезжаешь сюда за час до меня, а сегодня я уже здесь, а тебя еще нет. Как так? Наконец я понимаю, о чем он говорит. МВЦ, репетиции, Евровидение. Сегодня день второго полуфинала. Я резко открываю глаза и сажусь на кровати. Лучше бы этого не делал, потому что все темнеет и слегка вращается. — Только не говори, что слишком устал от меня и больше не хочешь видеть, — я вижу эту театральную мимику на его лице перед собой так же отчетливо, как слышу насмешливость в его голосе, но мне кажется, что в нем также появляется озабоченность. Он наверняка не думал, что я действительно мог быть серьезен, когда говорил, что ненавижу их. Хотя, конечно, это была неправда. Я не ненавидел их, это просто было шуткой. Возможно, до того момента, когда совместно проводимое время с ним действительно не начало превращаться в пытку. Я хочу его видеть. Больше, чем кого-либо. Но это снова будет причинять боль, и снова придется делать вид, что все хорошо. — Терпеть тебя не могу! Если б ты только знал, как ты меня бесишь уже, — как бы в шутку ругаюсь, пытаясь вернуться в реальность. Но одновременно ненавижу себя за эти слова и чувствую облегчение, потому что в какой-то степени все это правда. Терпеть не могу его за то, что он заставляет меня чувствовать! За окном все затянули серые тучи и, кажется, даже капает дождь. Замечательно. Просто замечательно. — Ах, значит, так? — наигранно оскорбляется он. — Вот уйду к Тимуру в грин-рум, а ты будешь сам дрожать на сцене от волнения и вещать на своем французском. Я и так буду дрожать от волнения. Но лучше рядом с тобой... — Только попробуй! — отзываюсь я. Этот разговор напоминает наш обычный разговор в старые добрые времена, когда все было просто. И от этого становится тоскливо: тогда мы просто подкалывали друг друга и веселились на репетициях. А сейчас я чувствую себя так одиноко, даже когда вместе с ними. Никто не знает, что происходит у меня внутри. Да я и сам порой не до конца понимаю, что со мной происходит... — У тебя есть час-два, чтобы приехать, — отзывается на другом конце Саша уже вполне серьезным тоном. — Надеюсь, что тебе повезет, и ты не попадешь в пробку. У нас с тобой сегодня по сути два перформанса... И если честно, я волнуюсь. Боюсь накосячить. — Пойди попроси поддержки у Тимура, — бросаю не подумав. Он ведь был серьезен. Я знаю, что он волнуется и переживает, чтобы все прошло гладко. Я ведь чувствую то же самое. — Ты что, правда, обиделся? — спрашивает он с удивлением. — Я ведь пошутил. — Я знаю, Алекс. Прости, — вздыхаю, коря себя за то, что сначала говорю, а потом думаю. — Ладно... Знаешь, это так странно, когда ты называешь меня Алекс... — Ты же сам просишь Европу так себя называть, — хмыкаю я, перекладывая телефон с одного уха на другое. — Так то Европа, им так проще. А это ты... — протягивает он, и эти слова наполняют меня таким теплом. Безумно приятно, что для него важна такая мелочь — как я его называю. — Я скоро буду. Доеду даже на метро, — быстро отвечаю я. — Ладно, — только и успевает ответить он, когда я отключаюсь и вскакиваю с кровати. Бросаю взгляд на дисплей — 13:14. Ну конечно, обычно в это время я уже в МВЦ. Но не сегодня. Сегодня я чувствую себя ужасно... Черт, так никуда не годится! Нужно взять себя в руки! Отбросить все посторонние мысли, все ненужные чувства и призвать весь свой профессионализм. Сегодня я должен быть спокоен и сосредоточен. Нам предстоит репетиция со зрителями, а затем настоящее шоу. И у нас нет права на ошибку. Через полтора часа я уже в Выставочном центре. Странно, но здесь я ощущаю себя больше дома, чем там, откуда только что приехал. Здесь кипит жизнь и царит атмосфера легкого творческого безумия. Делегации и их хосты, обслуживающий персонал, другие волонтеры, сами артисты... И среди всех них мой взгляд выдергивает Сашу, направляющегося прямо ко мне со стаканом кофе. Он уже в костюме с необходимым гримом, готов к выходу на сцену. До чего же необычно и прекрасно он выглядит в этом образе... — Твой американо, — улыбается он и протягивает его мне. Я удивленно смотрю на него, но кофе забираю. — Эээ...спасибо. С каких пор ты носишь мне кофе? — А с каких пор ты приезжаешь позже меня да еще и всего за каких-то 40 минут до начала? — парирует он, и мне нечего ответить. С тех пор, как пью по ночам и проклинаю день знакомства с тобой... Черт побери, от этих внутренних диалогов скоро начну сходить с ума. — Ладно, твоя взяла. Еще раз спасибо, — мне приятно, что он запомнил, какой кофе я люблю. Странно, я думал, что после вчерашнего мне будет невыносимо видеть его, говорить с ним и тем более вести себя так непринужденно. — Вперед в гримерку. Не то Вика тебя убьет, ты же знаешь, как она не любит работать впопыхах, — Саша закатывает глаза и смеется. Этот смех звучит внутри меня и наполняет теплом. — И не хмурься, — в следующий момент он достает откуда-то черный маркер и рисует на крышке стаканчика смайл, а потом подмигивает и уходит. Я стою и в шоке смотрю на улыбающееся "лицо". Губы непроизвольно расползаются в улыбке. Тепло, вызванное его смехом, заполняет все мое тело. Это так неожиданно и мило. Сердце начинает стучать быстрее и на несколько мгновений я забываю, что мне срочно нужно к гримеру, что буквально через полчаса начнется репетиция и мне нужно быть собранным и уверенным. Чертов Скичко! Как можно быть таким идеальным?! Репетиция проходит на удивление легко и весело. Почти как раньше, когда мои чувства не стояли между нами. Саша шутит, и я ловлю себя на том, что смеюсь вполне искренне. Шучу в ответ. Наш номер с игрой на музыкальных инструментах, танцами и пением фаны встречают на "ура", что не может нас не ободрять. Мы и сами веселимся, представляя его публике после стольких репетиций. Мы счастливы, что находимся на сцене вдвоем. Не представляю, что делал бы здесь без него, если бы он действительно работал в грин-руме с Тимуром... От взглядов, которые он бросает на меня, мое сердце прыгает то вверх, то вниз, словно на американских горках, но он, конечно же, об этом даже не подозревает. Он просто восхищен тем действом, в котором мы принимаем участие. Я стараюсь не смотреть на него слишком часто, но это трудновыполнимая задача, потому что он так и приковывает к себе взгляд. Я улыбаюсь, декламирую заученный текст и просто наслаждаюсь этими моментами. Сегодня все почему-то дается легче. Я стараюсь не думать о том, что репетиции закончится и мы вернемся в реальную жизнь к своим проблемам. В конце концов мы снова выйдем на эту сцену буквально через несколько часов для шоу уже в реальном времени. Стюард объявляет о том, что репетиция закончена и мы можем быть свободными до 20:30. Относительно свободными... Я листаю ленту в Инстаграм, когда слышу над собой знакомый голос с легким французским акцентом. Альма очаровательно мне улыбается и присаживается рядом. Но я чувствую недовольство и неприязнь, хотя пытаюсь убедить себя в том, что она ни в чем не виновата. Не виновата, что я ревную Сашу к ней, не виновата, что он заинтересован в ней, а я в нем. — Привет. Я просто хочу сказать, что ваш номер на открытии этого полуфинала просто потрясающий. Я еще не видела чего-то настолько оригинально национального на Евровидении, — восторженно заявляет она, и я чувствую гордость за нашу страну и благодарность к тем людям, которые этот номер придумали. — Спасибо, это очень приятно. Рад, что тебе понравилось. Надеюсь, что и всей Европе понравится. Мы с Сашей, конечно, не Монс с Петрой, но... — шучу я, но она удивленно смотрит на меня, не понимая, что я имею в виду. — Просто шведы в том году показали такой уровень, что трудно их превзойти. — Оу, я не думаю, что вам это нужно, — улыбается она. Черт, она ведь действительно очаровательна! Я понимаю, что он нашел в ней, и моя неприязнь постепенно сводится на "нет", но от этого не становится менее больно. — Ты правда так думаешь? — Абсолютно. Вы харизматичны по-своему. Уверена, у вас с Алексом и Тимуром уже появились фанатки по всей Европе. — Мда...пожалуй, в моем Инстаграме появилось больше англоговорящих людей, — шучу я. — Кстати, votre français est très bon (прим. автора — твой французский очень хорош), — Альма смеется. Да, я определенно понимаю его, но черт... Не ее смех переворачивает все внутри меня... — Оу, mercí beaucoup, — улыбаюсь и я, вспоминая слова Тимура о том, что я должен был покорить ее своим французским. Только мне это совершенно не нужно. Тот, кому мне хочется сказать действительно важные слова, поймет меня и на украинском. Но едва ли примет... — Эм... Я вообще ищу Алекса, — отзывается Альма, выглядя смущенной. Интересно, заинтересована ли она в нем так же, как он в ней? Что, если она просто разобьет ему сердце? Кажется, я впервые думаю об этом, и это заставляет меня почувствовать себя эгоистом. Все это время я думал о том, что сердце разбивают мне, но не предполагал, что подобное может произойти с ним... Нет, я не позволю ей так с ним поступить! Я не позволю ей причинить ему боль! Как?.. — Он... Кажется, скоро будет здесь, — киваю в подтверждение своих слов, хотя на самом деле не знаю, где он и как скоро появится в зоне делегаций, и появится ли вообще. — Он нравится тебе? — интересуюсь как бы невзначай. Она смущается, и я вижу, как ее щеки покрывает румянец. Надо же, кажется, я ошибаюсь в своих подозрениях. А мне почему-то так хочется, чтобы я оказался прав... — А разве он может не нравиться? — кокетливо отвечает вопросом на вопрос она. К сожалению, ты права. Ты не представляешь, насколько я согласен с тобой... — И то правда, — смеюсь я, но тут же ощущаю, что смех звучит довольно натянуто. — Он милый...и веселый, — добавляет она. И заботливый, — добавляю про себя, вспоминая обеденный кофе и смайл на крышке. — Хочешь кофе? — спрашиваю у нее, пока она не начала перечислять все Сашины достоинства и тем самым убеждать меня в его чертовой идеальности. — Да, латте, пожалуйста, — улыбается француженка. Я направляюсь к ближайшему автомату, который, судя по его офомлению, предлагает настоящий итальянский кофе, и почти без очереди беру нам два стаканчика. Я уже возвращаюсь к ней, когда у противоположного входа замечаю Сашу. Не знаю, когда мой мозг успевает принять такое решение, но я ускоряю шаг и в два счета оказываюсь возле Альмы, протягивая ей ее напиток. — Ваш латте, Mademoiselle, — посылаю ей самую обворожительную улыбку, на которую сейчас способен, надеясь, что он видит, и присаживаюсь рядом. — Mercí, — благодарит она, кажется, не замечая перемены в моем отношении. Я плохо соображаю, о чем рассказываю ей. Кажется, снова вспоминаю наш номер и разные смешные моменты с репетиций, вспоминаю Верку Сердючку и даже делюсь с ней секретом о небольшой сцене в финале. Альма смеется и переспрашивает непонятные моменты, но все, что меня интересует, — это его реакция. Я не до конца понимаю, зачем делаю все это: зачем пытаюсь флиртовать с ней, зачем вот так использую ее. Затем, что хочу походить на него и быть заинтересованным в ней? Затем, что хочу заставить его ревновать? Хочу сделать ему больно, как он мне?.. Затем, чтобы он понял, что она не заинтересована в нем так, как он в ней? Черт побери, что я делаю?.. Она сидит к нему спиной и не знает, что он смотрит на нас. А я чувствую на себе его взгляд, который обжигает меня. И в этот момент убеждаюсь в своих желаниях и отчаянно надеюсь, что он чувствует хоть половину тех чувств, которые заставил вчера испытать меня... Дверь с громким стуком резко захлопывается за ним. Я, даже не оборачиваясь, могу с уверенностью сказать — он очень зол: я чувствую волны ярости, исходящие от него. Не знаю, почему, но это заставляет меня почувствовать удовлетворение. — Какого черта это было?! — бросает он. Эта фраза вонзается в меня подобно пуле. Этот его тон заставляет меня внутренне съежиться и пожалеть о той спонтанной дурацкой затее. Ощущать на себе его злость куда больнее, чем заботу. Хотя еще сутки назад мне все казалось наоборот. — Ты о чем? — интересуюсь как можно спокойней, но голос все равно предательски дрожит. Медленно поворачиваюсь и поднимаю на него взгляд, но боюсь встретиться с его глазами. — Ты же сказал, что не заинтересован в ней! — зло бросает он, непонимающе и вместе с тем раздраженно глядя на меня. — Я соврал, — так же резко бросаю в него этой фразой, и в этот момент мне все равно, во что это выльется. — Зачем, черт бы тебя побрал?! — продолжает повышать голос он, а на его лице появляется еще больше непонимания. А стою и как дурак пытаюсь подобрать вразумительное объяснение. В голове, как на зло, пусто. Что ему сказать? Ведь я действительно не заинтересован в Альме. Но сказал, что это неправда. Хотя на самом деле я лгу ему сейчас. И никак не могу оправдать эту ложь, придумать хоть одну причину, почему я сказал ему вчера то, что сказал. Голова кругом. Я плохо соображаю, что происходит... — Что с тобой происходит вообще? Ты в последнее время ведешь себя более, чем странно, — продолжает стрелять в меня словами он, подходя ближе и глядя мне в глаза. И я взрываюсь. Волны его раздражения и злости захлестывают и меня, и я больше не могу сдерживаться. — Что со мной происходит? Хочешь знать, что со мной происходит? Ты со мной происходишь! Ты! Я действительно терпеть тебя не могу! Я ненавижу тебя, Скичко! Ненавижу за все, что ты заставляешь меня чувствовать! — он, явно не ожидая такой вспышки от меня, удивленно отступает, а я продолжаю теснить его к стене у двери. — Ненавижу за то, что ты такой идеальный, черт бы тебя побрал! Ненавижу за то, что едва контролирую себя рядом с тобой! Я ненавижу тебя за то, что мне больно находиться рядом и делать вид, что все хорошо, но и за то, что я боюсь тебя потерять! — Потерять меня? — непослушными губами тихо переспрашивает он, замешательство на лице выражается еще сильней. — Я ревновал тебя к Альме, а не Альму к тебе! — выпаливаю наконец и резко замолкаю. Ну вот, это сказано. Кажется, я слышу треск где-то наверху нашей Вавилонской башни. Время разбрасывать камни... Последние слова я выдыхаю обессиленно. Буря внутри стихает. Все, что накапливалось на протяжении целого месяца, сейчас лавиной рухнуло на него, а я теперь чувствую себя опустошенным. Он все еще в замешательстве всматривается в мое лицо, словно пытается понять, серьезно ли я говорю все это. Моя кожа горит под этим взглядом. — Ты сейчас серьезно? Разве это похоже на шутку, Скичко? Разве ты не видишь, что это убивает меня? Я молчу. Мои чувства слишком противоречивы: с одной стороны мне хочется списать все на шутку (таковой вот дурацкий юмор, вызванный усталостью и постоянным волнением), но с другой стороны я чувствую странное облегчение от того, что признался ему... Я понимаю, что еще пожалею об этом, но в данный момент я чувствую облегчение. Молчание стоит между нами Берлинской стеной. Напряжение нарастает... Почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! Хоть рассмейся, если думаешь, что я шучу... Только не молчи и не смотри на меня так! Ты этим взглядом всю мою душу выворачиваешь наизнанку! Только сейчас я замечаю, что в своем наступлении прижал его почти к стене, и мне становится неловко. Но не успеваю я подумать об этом, как дверь гримерки резко открывается и внутрь входит Тимур. Я от неожиданности отскакиваю от Саши и вижу, что он вздрагивает тоже. — Оу, я не вовремя? — удивленно спрашивает Тим, переводя взгляд с меня на него и обратно. И не успеваю я что-либо ответить, как Саша разворачивается и выходит из комнаты, а я слишком ошеломлен, чтобы его останавливать. Мне словно дали удар под дых. И когда наконец выхожу из ступора и кричу ему: «Саш!», он уже не слышит. Или не хочет слышать. Он не возвращается. А я от злости на самого себя и на сложившуюся ситуацию в отчаянии бью кулаком в стену, словно это может мне чем-то помочь. Мне кажется, что внутри что-то оборвалось. Фундамент нашей башни треснул, и скоро камни посыпятся мне на голову... Хочется сползти вниз по этой стене, закрыв лицо руками, и не думать, не думать, не думать...не чувствовать. Но я шумно выдыхаю, пытаясь совладать с собой. Боковым зрением вижу ошеломленный взгляд Тимура и понимаю, что должен объяснить ему свое поведение. — Что за кошка между вами пробежала? — спрашивает он, но тут же сам находит ответ на этот вопрос: — Альма? Это вы из-за нее что ли? — Не из-за Альмы, Тимур... Из-за меня, — выдыхаю и поворачиваюсь к нему. На его лице такое же озадаченное выражение, какое было у Саши. — Из-за моих чувств к нему. Несколько секунд он просто смотрит на меня и пытается принять эту информацию, сопоставить пазлы в своей голове. — Так тебя...не Альма вчера...интересовала? — осторожно интересуется он, словно опасаясь выглядеть глупо, потому что неправильно меня понял. Нет, Тим, ты все понял верно...Не симпатией к Альме я только что разрушил наши с ним рабочие и дружеские отношения. — Нет, не Альма, — подтверждаю я и чувствую, как душа заполняется пустотой. Я ничего не чувствую: ни страха, ни разочарования, ни обиды, ни боли... Ничего. Как будто все мои эмоции он забрал с собой... Эмоции приходят после. Мы проводим шоу: поем, танцуем, шутим, улыбаемся. Все, как на репетиции. Кроме ощущений. И чувства ревности, снова охватывающем меня, когда в грин-руме он обнимает Альму. Мы объявляем имена 10 счастливчиков, прошедших в финал, выслушиваем установки на завтра, переодеваемся и покидаем МВЦ. Мы даже не прощаемся. Он просто уходит к своей машине, а я к своей. А после я еду сквозь ночной Киев, освобожденный от пробок, горящий огнями, и меня накрывает. Чувство одиночества запускает в мою душу свои ледяные щупальца. А вместе с ним возвращается все, что было поглощенно пустотой там, в гримерке. Я вспоминаю наш разговор, то, как мое сердце дрогнуло, когда он переспросил «Потерять меня?»; тот его взгляд и вспыхнувшую было надежду пополам со страхом от его долгого молчания... И его быстрый уход из гримерки, его молчание и игнорирование меня. Поверить не могу, что все мои страхи стали реальностью. Теперь он избегает меня, теперь он ненавидит меня! А все потому, что я не смог сдержать язык за зубами и промолчать, придумать убедительную причину, почему... Это не важно! Как же, черт побери, это не важно! Сейчас это не играет уже никакой роли! Я потерял его... Как только Евровидение закончится, он не захочет меня больше видеть! Наверняка сейчас он рад тому, что я ушел из утреннего шоу на "Украине". Я чувствую себя разбитым на множество частей, которые трудно собрать вместе. Чувства накрывают меня словно цунами. Обида, злость, разочарование, страх, боль — все это врывается в меня мощным потоком, и стены самоконтроля падают. Я с трудом фокусируюсь на дороге и понимаю, что мне абсолютно плевать, куда я еду. Я не различаю дороги, не узнаю улицы, я просто упрямо продолжаю давить на газ и ехать вперед, словно только это и удерживает меня от окончательного срыва. Я бегу от цунами. Если остановлюсь, оно поглотит меня. — I'm getting wild when I'm alone. I've learnt by heart you're not my own, but I never asked you to belong...* — доносятся из динамиков знакомые слова, кажется, из прошлогодней песни латыша на Евровидении. Они будто материализуют мои мысли, и от этого еще невыносимей. Хочется голыми руками вырвать магнитолу вместе со всеми проводами, потому что кажется, что просто выключить звук будет недостаточно — его голос и эти слова будут звучать в подсознании. — You're my desire and my pain, but all the battles are in vain. You mean more than anything to me...** Я не выдерживаю и резко поворачиваю регулятор громкости. Что-то щелкает, но даже если я что-то сломал, меня это не волнует. Резко торможу и бью по приборной панели, почти не понимая, что делаю. Я чувствую, как внутри закипает злость, обжигая все внутренности. Я ужасно злюсь, и не знаю, на кого больше. На себя: за свою слабость, за свою влюбленность в человека, который никогда не ответит мне взаимностью, или на него: за то, что вызвал во мне эти чувства, а потом просто пренебрег ими, за то, что стал мне настолько дорог. Я понимаю, что это глупо, что он ни в чем не виноват, но не могу прогнать эти мысли, эти чувства. Я действительно схожу с ума. Он — мое помешательство, "мое желание и моя боль". — Черт, черт, черт! — я еще трижды бью по рулю, не чувствуя боли в кисти, а потом роняю на него голову. Глаза жжет, словно в них насыпали раскаленного песка. Эти чувства разъедают меня словно кислота. Даже воздух в салоне кажется едким, и мне нечем дышать. Я открываю дверцу и вываливаюсь наружу будто пьяный. Мне в лицо ударяет холодный ночной ветер с запахом дождя. И только тогда я замечаю, что остановился на мосту. Внизу несет свои темные воды Днепр. Отблески фонарей на его поверхности делают ее похожей на чешую какого-то огромного чудовища. Я подхожу ближе и упираюсь руками в бортик, вдыхая запах реки. Ветер пронизывает до костей, заставляя поежиться от холода, но хотя бы остужает мою голову. Отравляющая кислота злости покидает мое тело, уступая место тупой боли. Я отчетливо понимаю, что теперь ничего не будет, как раньше. Что теперь я не могу рассчитывать даже на его дружбу. Чертова Вавилонская башня таки рухнула, разделив нас своими обломками. Я вглядываюсь в водную гладь, но это не приносит желаемого успокоения. От ветра слезятся глаза, я быстрыми движениями вытираю их, и почему-то чувствую себя еще более жалким. Надо же было мне попасть в такую ситуацию?.. Я отворачиваюсь от реки и сажусь прямо на асфальт, прислоняясь спиной к прутьям портика. Пока он возвращается домой, я сижу здесь и проклинаю день, когда решил подать заявку на ведущего Евровидения, день, когда нам объявили, что ведущими на сцене будем мы с ним... Я проклинаю даже тот день, когда впервые увидел его на экране телевизора. Если бы тогда я знал, что знакомство с ним обернется для меня такой болью, я бы избегал его любыми возможными способам. Но сейчас уже поздно... Как бы я ни хотел, не смогу отмотать время назад, чтобы вовсе не знать его, чтобы не вести с ним Евровидение, даже чтобы не говорить ему все то, что сказал сегодня. Придется справляться с последствиями... Вспоминаю о том, что дома есть недопитая бутылка виски... На следующий день нет никаких звонков с шуточным приветствием, нет никакого кофе и смайликов на крышке, нет никакого Александра Скичко в поле моего зрения до тех пор, пока продюсер не созывает нас для обсуждения изменений в сценарии, связанных с окончательным список стран-финалисток. Он даже не смотрит на меня, не обращается ко мне без особой надобности. И от этого его поведения внутренности связываются в Гордиев узел. Тимуру не по себе от таких наших отношений, но он понимает, что лучше не вмешиваться. Я пытаюсь держать себя в руках и думать только о шоу, только о своих словах в сценарии, и это слегка помогает. Все происходит, как на автомате. После репетиции я чувствую себя смертельно уставшим: от кажущегося бесконечным повторения одного и того самого, от притворства на сцене, от сдерживания своих чувств. Я хочу поговорить с ним, но он не дает мне шанса. Он исчезает быстрее, чем я успеваю сделать попытку, и постоянно находится в чьей-то компании. С удивлением замечаю, что Альмы среди его собеседников нет. — Он не хочет со мной говорить, — говорю Тимуру, когда мы снова пьем кофе в зале делегаций. — Думаю, он все еще...шокирован, — я удивляюсь его спокойствию и пониманию, пока не вспоминаю, что по образованию он психолог. Только ему я сейчас и могу рассказать о том, что творится у меня на душе. — Он ненавидит меня, — вздыхаю. — За что ему тебя ненавидеть? — удивляется Тим. — Ты же не виноват в том, что чувствуешь к нему то, что чувствуешь. Он знает это. Просто ему нужно время, чтобы переварить эту информацию и принять ее. И что дальше, Тим? Мы уже не будем друзьями, как раньше. Даже если он не ненавидит меня, даже если перестанет злиться за ту неловкость, которую я заставляю его испытывать... Все закончится тогда, когда закончится Евровидение. Ну, может, чуть позже. После нескольких интервью для разных украинских и зарубежных изданий и пары-тройки совместных мероприятий. Но как только шумиха вокруг Евровидения утихнет и о нас перестанут говорить... Он будет рад избавиться от меня и моих чертовых чувств. Еще ни один эфир не давался мне так тяжело, как финал Евровидения. Кажется, у меня коленки дрожат от страха. Странно, я ведь думал, что этот безумный мандраж станет куда слабей к концу шоу. Но, кажется, он наоборот набирал оборотов — и сегодня достигает своего апогея. Я так боюсь, что что-то пойдет не так, что забуду слова, что скажу какую-то глупость и мне не забудут ее еще лет пять, как минимум... Мне так нужна его поддержка. Так нужно, чтобы он сказал, что чувствует то же самое, что будет рядом со мной. Я и так это знаю, но мне безумно не хватает этих слов из его уст, не хватает его наигранной уверенности, которая тем не менее и меня заряжала уверенностью. Не хватает его объятий, пусть хоть они никогда не значили для него то, что значили для меня. До эфира остается пара минут. Сегодня у экранов соберется максимальное количество зрителей... — Мы справимся, — я вздрагиваю от неожиданного звучания его голоса. — Мы ведь не зря столько времени проводили на этой сцене. У нас все получится. Украина будет нами гордиться. За последние два дня это первые его слова, адресованные непосредственно мне, которые не связаны со сценарием и тому подобным. Меня накрывает волна благодарности. Именно это я и хотел услышать. Я знаю — его веры хватит на нас двоих. — Спасибо, — тихо произношу я. Он кивает, хотя смотрит уже не на меня, а на выход из-за кулис. Я хочу добавить что-то еще, но не нахожу что. Красноречие покинуло меня. А потом уже поздно. Стюард в наушниках сообщает, что сейчас наш выход... ...Поверить не могу, что все закончилось. Столько месяцев подготовки, переживаний, репетиций... И вот три главных эфира позади, победитель объявлен, а наша работа закончилась. Три месяца, перевернувшие мою жизнь, подошли к концу. И я знаю, по чему...по кому буду скучать больше всего. Мне трудно представить, какими будут мои дни без МВЦ, репетиций, участников, пения в зале делегаций, этой особой музыкальной атмосферы праздника. Но абсолютно я не могу представить, какими будут мои дни без него. Без этих его порой детских выходок, его шуточек, его пения в гримерке, его танцев под песни участников, его смеха... Неужели все так и закончится? Молчанием, неловкостью и неприязнью? Я не могу оставить все, как есть, я должен все исправить... Под утро после всех интервью делегации начинают разъезжаться, в МВЦ становится пусто, а мы ужасно уставшие мечтаем о том, чтобы скорей попасть домой и поспать хотя бы несколько часов перед встречей с президентом. Ну, может, я мечтаю не только об этом. Бреду пустым коридором к нашей гримерке и чувствую, как ускоряется сердцебиение, а ладони начинают потеть. Не помню, когда так сильно волновался перед разговором в последний раз. Сейчас так важно подобрать правильные слова, но на ум, как на зло, ничего не приходит. Тимур как раз покидает комнату и, видя меня, кивает головой в сторону гримерки и ободряюще хлопает по плечу. Киваю в ответ. Как же я благодарен ему за его поддержку и понимание. Я вхожу внутрь и осторожно закрываю за собой дверь, словно захожу не в общую гримерку, а к нему домой. Он сидит на диване, повернутый спиной ко мне и крутит в руках телефон. Все еще в костюме... — Саш, — несмело окликаю его, и вижу, как он слегка вздрагивает от моего голоса, но не оборачивается. — Саш, пожалуйста, мы можем поговорить? Руки начинают дрожать, и я стискиваю их в кулаки, ненавидя себя за это волнение, за то, что этот разговор так важен для меня. Я не выдержку еще одной такой ночи, с мыслью о том, что он презирает меня. — Саш, — еще раз зову я. Как хорошо, что больше нет необходимости называть его Алексом, больше нет необходимости притворяться, что все прекрасно. Я могу снять маску. Наконец он поворачивается ко мне, опускает ноги на пол и отбрасывает телефон на диван позади себя. Он готов слушать, но теперь я не знаю, что сказать. Как выразить словами все то, что царит внутри меня, все те эмоции и чувства, которые он вызывает во мне?.. Я не думал, что это будет так трудно. Мне было важно, чтобы он захотел меня выслушать, но я не думал о том, что именно скажу ему, как хочу загладить ту неловкость, которую сам создал между нами. — Вов, я... — начинает он, но я перебиваю, понимая, что нужно действовать, пока он не передумал. — Прости меня, — наконец произношу эти слова. — За что? — он бросает на меня удивленный взгляд. — Я правда не хотел, чтобы ты чувствовал себя неловко. Прости за Альму и за мое поведение. Я вел себя, как ребенок. Не знаю даже, зачем делал это все. Мне просто хотелось, чтобы тебе... — я вдыхаю больше воздуха и заканчиваю фразу: — тоже было больно. Как же глупо это звучит... — Мне было, — тихо отзывается он и встает с дивана. А потом подходит ко мне и заглядывает в глаза. Из-за разницы в росте мой взгляд падает не на его глаза, а на его губы, и я нервно сглатываю, пытаясь контролировать себя. — Прости, — еще раз повторяю я, не зная, что еще сказать. Как оправдать свой поступок? — Ты, наверное, ненавидишь меня... — Ненавижу? За что я должен тебя ненавидеть? — спрашивает он удивленно, повторяя вопрос Тимура, и я, кажется, только сейчас впервые задумываюсь над этим вопросом. А действительно, за что? Я ведь не сделал ему ничего настолько плохого... Да, заставил его чувствовать себя неловко, но разве ненависть не более сильное и глубокое чувство?.. — За то, что помешал вашим отношениям с Альмой. За то, что сделал тебе больно. За то, что заставил тебя чувствовать себя неловко рядом со мной. — Нашим отношениям с Альмой, — он хмыкает, как будто я сказал ерунду, и это еще больше удивляет меня. — Я просто...чувствовал растерянность. Он замолкает, продолжая вглядываться в меня, как в тот вечер, пока в гримерку не зашел Тимур. Я жду, когда он закончит свою мысль, но последующее заставляет меня опешить. Он усмехается. — Я был слишком увлечен тобой... — Мной? — потрясение слишком сильно, я даже слегка отшатываюсь от него, будто угол зрения может изменить понимание его слов. Такого от него я точно не ожидал услышать. — А как же...как же Альма? Ты ведь спрашивал меня, не буду ли я против ваших отношений или что-то вроде того... Сердце начинает стучать еще быстрее... — Я пытался отвлечься, но вместе с тем и узнать, не чувствуешь ли ты то же самое, что и я... Это казалось каким-то наваждением или помешательством. Я думал, что не представляю, как каждый день может проходить без тебя, потому, что мы столько времени проводили вместе. Every божий day, как ты выразился, — он слегка улыбается уголками губ. — Я думал, что мне нужно расширение круга общения. Я правда увлекся Альмой, но после того твоего заявления я понял, что действительно не могу представить, как проводить свой день без тебя в нем. Не знаю, как он будет проходить без твоих шуточек и подколов, без твоих моментальных переходов с русского на украинский или английский, без твоего голоса, твоей улыбки, твоего смеха... Не хочу знать. — Он пристальней всматривается мне в глаза, и я немею под взглядом его небесно голубых океанов. Мне становится трудно дышать. Я боюсь, что если сделаю хоть один вдох или выдох, разрушу эту невидимую магию между нами, спугну эту трепетность момента... — И я не ненавижу тебя за это...вовсе нет. Сердце пропускает удар и взрывается фейерверком. Мне кажется, я слишком далеко ушел в свои мечты и ослышался. Он правда это сказал?.. Я продолжаю смотреть на него и тонуть, тонуть в его океанах. — Не ненавидишь? — снова тупо переспрашиваю непослушными пересохшими губами. Его пальцы касаются моей щеки и скользят вдоль скулы. — Нет, — он снова улыбается. — Надеюсь, те твои слова о ненависти ко мне не были правдой? Я словно в замедленной съемке качаю головой. Прикосновение его пальцев обжигают кожу. Но это не кислота, что разъедала меня той ночью, это — приятное пламя. — И ты меня прости, — выдыхает он. — За все, что заставил тебя пережить...что заставил страдать. Я сглатываю, вспоминая ту внутреннюю истерику на мосту... Он еще несколько секунд всматривается в мое лицо, а потом порывисто притягивает к себе, обнимая. Я крепко обнимаю его в ответ, утыкаясь носом в шею и вдыхая ставший родным запах его парфюма и кожи. Он делает то же самое. Меня словно укутывают одеялом и собирают воедино. Господи, Саш, что ты со мной творишь?.. — Не отдаляйся от меня больше, — выдыхаю ему в шею, притягивая еще ближе к себе, хотя кажется, ближе уже невозможно. Чувствую, как его губы расплываются в улыбке. — Уверен, что не пожалеешь? Я еще успею тебе надоесть, — он шутит, но меня эти слова согревают. Это такое шутливое обещание быть рядом. — Не думаю, что это возможно, — я тоже улыбаюсь. Мы стоим в объятиях еще секунд тридцать и молча наслаждаемся близостью друг друга. Происходящее все еще кажется мне каким-то сном... Разве мог я мечтать о таком завершении нашего "серьезного разговора"?.. — Это все так неожиданно...странно и...ново для меня, — нарушает молчание он. Я слегка отстраняюсь от него, заглядывая в глаза, но рук не размыкаю. — Для меня тоже... Никогда не чувствовал чего-то подобного, — я чувствую, что мой голос дрожит, как, впрочем, и все мое тело. А душа ликует и рвется к нему. — А я думал, ты старше и уверенней, — снова улыбается он уголками губ, так мило и дразняще. — Только не с тобой, — произношу очень тихо почти не дыша. — Тогда я не буду просить прощения лишь за эти чувства, — он берет мое лицо в свои ладони и, прежде, чем я успеваю опомниться, накрывает мои губы своими. Внутри извергается вулкан,наполняя вены жидким огнем. К черту Вавилонскую башню, к черту стены! Ты здесь со мной, ты мой... — А я тебя за них никогда не прощу, — усмехаюсь я, отрываясь от него на пару секунд, чтобы перевести дыхание, но затем сам возобновляю поцелуй уже с большей настойчивостью. Что ты там говорил о уверенности?.. Хочешь, я покажу тебе другую сторону себя? Я позволю тебе разгадывать меня и буду разгадывать тебя, как запутанную головоломку. Пока время не отнимет у нас то, что дало...*** *— Я схожу с ума, когда один. Я наизусть выучил, что ты не мой, но я никогда не просил тебя мне принадлежать. (англ) ** — Ты — мое желание и моя боль, но все битвы прошли впустую. Ты значишь для меня больше, чем что-либо. (англ) *** — ...jusqu'à ce que le temps nous reprenne ce qu'il a donné (фр) — слова из песни Альмы "Requiem"