Огонь сквозь пальцы

      Щелчок захлопнувшейся двери разрушил идеальную тишину квартиры. Идеальную. Такую идеальную, что иногда хотелось выть, рвать волосы в клочья, кричать, пока голос не сорвётся на хрип. Он закрыл глаза. Спиной ощущал, как холодный металл входной двери жжёт кожу сквозь рубашку. Ему нужно было просто постоять так, немного остыть. Потому что у него, казалось, внутри горит адский огонь, тлеют угли, и кожа вот-вот расплавится. Как назло, дома было душно. Эта духота в последнее время, казалось, преследовала его повсюду. Даже если он стоял под струями ледяной воды, ощущение, что кровь течёт по венам жидкой лавой, легким не хватает воздуха, а грудную клетку сжимают невидимые стальные тиски, не проходило. Что за хрень творится с ним? Он прошёл на кухню, по пути пытаясь развязать галстук. Шёлковая ткань никак не хотела слушаться длинных пальцев, а тугой узел, душивший его с самого утра, словно удав, не хотел разжимать своих объятий вокруг его шеи. Рывком стянул ненужную ткань — дышать сразу стало легче. Кто вообще придумал эти галстуки? Этот предмет одежды был ему ненавистен. Впрочем, разницы нет. Сейчас ему не хотелось думать, единственным желанием было отключить сознание, послать к чёрту крупицы разума, которые и так разваливались на части. Он знал — именно они душили его. Мысли. Воспоминания рождали образы, такие до боли живые, что, казалось, протяни руку — и коснешься кончиками пальцев её волос с проседью, поймаешь её усталый взгляд янтарных глаз. Каждый предмет, каждая вещь напоминали о матери; даже сейчас он вспоминал, как по утрам она помогала ему с этой непростой задачей — завязать галстук. Мама была единственным человеком, который действительно любил его. Такой чистой и искренней любовью, которая исцеляет, не даёт опустить руки. Любовь, на самом деле, проявляется в мелочах, которые мы, к сожалению, не замечаем. Завтрак по утрам — казалось бы, сущий пустяк, но, чёрт, как ему этого не хватало. Её заботы. Её улыбок. Её звонкого смеха, который, скорее, мог принадлежать ребёнку, а не взрослой женщине. Она любила его. А он не заслуживал ни капли той любви, которую получал. И, несмотря на то, что прошло уже два года, тишина по-прежнему резала слух.Он так сильно мечтал хоть раз вернуться в дом, где его кто-то ждёт, где можно услышать хоть какие-то звуки, кроме безостановочно гудевшего холодильника. И это место было бы домом, а не пустой холодной квартирой Звук шагов по коридору отскакивал от стен. За распахнутыми окнами раздался гром, который раньше поднимал в нём тошнотворную волну паники. Но не сейчас. Сейчас гроза пугала его меньше всего. Пугало отражение в зеркале. В тусклом свете флуоресцентной лампы ванной комнаты этот человек, смотревший на него из зазеркалья, казался мутным пятном. Жалким подобием человека. И дело было не в шраме, рассекавшем его темную левую бровь и оставившем кривой след на щеке. Этот шрам, хоть и был получен в раннем детстве, казалось, стал неотъемлемой частью его лица, которая портила идеальную картину: шероховатая багровая полоса резко контрастировала с бледностью кожи, едва ли не касаясь глубоко посаженных голубых глаз, которые… Пугали. Смотрели безучастно, безжизненно. Холодная сталь голубых глаз напоминала ему кожу мертвеца — бледную, с выступающими узорами слегка синеватых вен. Он криво усмехнулся. Живой мертвец. Улыбка больше напоминала оскал, отчего лицо, вкупе со шрамом, приняло хищное выражение загнанного в угол зверя. Оскал стал шире — обнажился ровный ряд белых зубов. И он начал смеяться. А в следующую секунду саданул с размаху по зеркалу; стекло не разбилось, только покрылось сеткой трещин. На ладонь налипли крошечные осколки, обагрённые кровью. Всё это нормально. Ничто не помешает ему и дальше делать вид, что всё нормально. И дальше удостаивать отца и брата взглядом, полным презрения и отчуждённости. Равнодушия. Лампа начала светить еще тусклее, а в следующий миг и вовсе погасла.Квартира погрузилась во мрак. Слышалось только, как барабанит по асфальту дождь. Шум тяжелых капель, разбивавшихся о землю, нарушал безмолвие его мира. Сегодня 22 октября. Середина осени. Два года назад он сказал ей то, чего никогда не говорил никому раньше и не должен был говорить ей. А сейчас, казалось, вся его жизнь была пропитана этим чувством. «Я ненавижу тебя. Оставь меня,наконец, в покое» Ненависть. Ненависть. К самому себе, за то, что попросил её уехать тогда. — Ублюдок. Это ты должен был сдохнуть, -хриплый шёпот утонул в оглушительных звуках грома. * * * -Чёрт! Эмили в спешке пыталась завязать шнурки, но это, согласитесь, нелегко, когда до начала первой пары остаётся 15 минут. Да, к тому же, история, которую преподаёт жуткий тиран и деспот. Ненавижу эти кроссовки,- бормотала она себе под нос. Всё, с чем не мы не можем справиться, почему-то становится ненавистным. Непослушные пряди огненно рыжих волос, выбившись из косы, лезли ей прямо в глаза, мешая сосредоточиться на шнурках, нервируя. Она, конечно, могла бы надеть строгие чёрные балетки, которые в большей степени соответствовали бы строгому дресс-коду университета: девушки обязывались носить длинную чёрную юбку, белую рубашку и пиджак в красную клетку с эмблемой учебного заведения. Для парней, ко всему прочему, обязательным было ношение тёмно-красного галстука. Дурацкие правила, претившие доброй половине студентов. Но Эмили нравилась её норма форма - одному богу известно, сколько сил было потрачено на то, чтобы стать частью университета. Она обещала бабушке и дедушке, что поступит своими силами, обязательно осуществит свою, нет, общую мечту - её и родителей. Мечту, ставшую жизненно необходимой, как воздух или вода. "В спортивной обуви, как ни крути, бежать легче",- думала Эми, ускоряясь на очередном повороте. Времени оставалось категорически мало : стрелка на наручных часах неумолимо отсчитывала каждую секунду. Ещё один поворот - и вдали замаячили родные стены. "Ещё одно усилие. Ещё одно грёбаное усилие, Эми. Ты у цели" К слову, девушка не была дружна со спортом. И в данный момент от прерывистого дыхания глотку саднило, а ноги отказывались передвигаться. Она не знала, чего хочет больше : упасть здесь же , на этом самом месте и умереть , или попить водички. Девушка, не переставая бежать, зажмурилась. Так сильно, что на внутренней стороне век заплясали белые пятна. Распахнула глаза - изумрудно-зеленые, они всегда были чувствительны к свету. А солнце сегодня светило донельзя ярко. После ночного дождя пахло полынью. Воздух был таким свежим, что хотелось навсегда укутаться этим запахом дождя, октябрьской прохладой, посылавшей легкие мурашки по телу, и никогда не выбираться из этой пелены. Всю ночь Эми провела,погрузившись в себя. В тёплые воспоминания о детстве. Изредка брала в руки учебник по истории, пробегала глазами по датам и событиям, но взгляд неумолимо притягивали тяжелые капли, сливавшиеся воедино, бежавшие по оконному стеклу. -Беги, дура, беги. Зря, что ли, учила всю ночь? И вроде бы всё складывалось как ни на есть удачно : успела к первой паре, не испачкала драгоценные белые кроссовки, угодив в лужу. Так думала Эмили Гилмор, пока, торопясь, взбегала по ступенькам здания. Думала так ровно до того момента, пока её ступня не зацепилась за что-то. О чём думает человек, теряя равновесие? О бренности существования? О смысле жизни? Эмили, к примеру, пыталась найти способ смягчить своё падение. И ничего лучше, чем схватиться мёртвой хваткой за плечи спускавшегося человека, ей в голову не пришло. Так Эми оказалась павшей женщиной. Точнее сказать, упавшей. Упавшей на глазах кучи народа на... парня Веснушчатый нос Эми больно утыкался ему прямо в грудь, отчего девушка смогла на долю секунды уловить едва различимый запах стирального порошка и сигарет. -Ты вставать собираешься? Или померла от счастья... Проклятые шнурки. Проклятые кроссовки.