Надежда

      — Кажется, я скоро окунусь в научную работу, и первая моя естественно-научная монография будет называться «Клинические идиоты в естественной среде обитания», — фырчит этот парень, смотря на своего отца, сидящего в компании отца Рафаэля, чуть поодаль от их столика, и тетя Иззи весело смеется над его словами.       В целом, наблюдая за мужчинами, Рафаэль соглашался с собеседником.       Рафаэлю Лайтвуду за его шестнадцатилетний опыт общения с отцом тот показался если и любящим, то строгим и скупым в проявлении чувств человеком. Впрочем, маму Рафа тоже не назовешь фонтаном эмоций. За эмоциональное воспитание младших Лайтвудов отвечали скорее многочисленные дяди и тети. Именно они убеждали Рафаэля и его младшую сестру в том, что их родители не бесчувственные сухари, что они искренне любят своих детей. Порой поверить в это было слишком трудно.       Однако сейчас, смотря на открытую и искреннюю улыбку отца, младший Лайтвуд верит в это с радостью и легким сердцем, пусть даже эта улыбка не его маме, а неизвестному Рафаэлю мужчине. Причем только Рафаэлю. В этом нет никаких сомнений, потому как между сыном этого человека — тем самым писателем — и Иззи явно давнее дружеское знакомство, если не сказать больше. Он для нее… словно еще один племянник, на которого она смотрит с присущей ей любовью, гордостью и восхищением. Все стремится подарить ему еще одну улыбку или коснуться словно невзначай. Впрочем, этот Макс не чурается этого, отвечает взаимностью. Пусть и движут этими двоими явно дружеские чувства, нежели те, что испытывает отец Рафаэля по отношению к своему сверкающему собеседнику.       Чтобы не увидеть эти чувства, не прочитать их в искрящемся взгляде небесно-голубых глаз, в несвойственной Александру Лайтвуду искрящейся улыбке нужно быть либо слепым, либо тупым, либо его бабушкой и дедушкой, которые обладают удивительным талантом упорно не замечать того, что не желают замечать. Юный Лайтвуд ни на одну из вышеперечисленных причин пожаловаться не может, а потому он еще лет с двенадцати видит то, что кажется невероятным тем, кто считает, что у идеальной семьи Лайтвуд-Бранвелл все прекрасно. Нет никакой семьи. Да и не было никогда. Его родителей держит вместе только обязанность поддержания этого идеального имиджа. Рафаэлю искренне жаль их, правда. Именно потому он мечтает сбежать как можно дальше от этого лицемерия, и колледжа ждет, как манны небесной. А еще он надеется, что его маленькая сестричка — которая сейчас лечит легкие в горах вместе с мамой, в то время как Рафаэль с отцом отдыхают на побережье — разделит его точку зрения, когда подрастет. Нет, не эгоизма ради, просто потому, что, может быть, после их отъезда родители наконец смогут быть свободными от вечной обязанности играть что-то для кого-то в своем же собственном доме.       Хотя, может, и не нужно будет ждать так долго? Ведь вот же он, его строгий и холодный отец, стоящий на страже чести и достоинства фамилии Лайтвуд, наплевав на все, откровенно флиртует со своим блестящим, во всех смыслах партнером. Рафаэль не знает, почему это слово пришло ему в голову, но оно кажется невообразимо правильным, и крутилось у него на языке с того самого момента, как, едва завидев этого Магнуса, отец осторожно подсел к нему за столик, а подошедший к ним Макс поприветствовал Иззи дружескими объятиями. Вообще, вся эта ситуация столь абсурдна, что просто не может быть неправильной. Быть может, потому что примерно такой же абсурд творится в отношениях мамы и Изабель? Впрочем, это тема для отдельного размышления. А пока же, сделав глоток безалкогольного мохито, Рафаэль, щурясь на солнце, не может не заметить на реплику собеседника:       — Я в таком случае буду наглым и напрошусь к тебе в соавторы, чтобы дополнить твою монографию главами о семейной жизни.       — О, я думаю, тебе действительно есть что рассказать.       Светлая, понимающая улыбка Макса тоже кажется невообразимо правильной, и Рафаэль надеется, что это все не растворится, едва они с отцом покинут берег океана. Боги, как он надеется.