I get the feeling that I'm giving up on something I love, too much The sweetest misery that's taking me, I'm lost in the rush.
… Известие о вероломном убийстве Эрла Мерсии доходит до ушей короля не сразу. Поначалу оно стремительно летает между ртами свидетелей случившегося, — стражей и черных легионеров, — которые, словно ребятня, балующаяся горячей в руках картошкой, перебрасывают новость друг другу. Затем неумолимо весть доходит до ушей начальника Черного Легиона, который почтительно, с чувством расстановки и дополнением несуществующих деталей преступления пересказывает случившееся Подлому Джону. Самого Вортигерна весточка лично с военачальником застает в его временных покоях, где он так непозволительно надеялся спрятаться и обдумать предстоящую встречу лицом к лицу с теми, кто позволил себе идти против него. — Ваше Величество, — решительно начинает прокашлявшийся и несколько секунд помявшийся в дверях Джон, — Мерсия убит. Стрела прошла навылет. Мы ведем преследование… После пары слов, — «Мерсия» и «убит», — которые так откровенно вульгарно сочетаются вместе, что хочется сплюнуть в сторону с гримасой отвращения и попросить произнести фразу еще раз, но только правильно, король перестал вовсе слушать одного из своих доблестных псов. Он лишь чуть сщуривает глаза, внешне застывая мраморной статуей на раскладном резном стуле, натягивает струной спину, убирая левый локоть с подлокотника, будто готовится резко сорваться и придушить собственными руками Джона. Но мужчина с присущей грацией лишь делает жест правой ладонью, не озвучивая, но приказывая всем, кто находился с ним в этот момент, расползтись черными тенями змей по дверям. И Джон со своими прихвостнями, кивнув единожды головой, с облегчением оставляет правителя в одиночестве. Вортигерну сложно самому себе признаться, что он оглушен. Воздух постепенно оставляет покои и повелевает мужчине дышать глубже и чаще, хватая за горло, будто того вот-вот настигнет последняя волна, которая обязательно погребет его под собой. Кончики пальцев холодеют, начинают редко подрагивать, отчего камни в перстнях заиграли в редких лучах солнца, но король лишь сильнее сжимает губы, чтобы с них ненароком не сорвался возглас пропущенной не Мерсией, а именно им стрелы. Лиса все же попалась в приготовленные для нее силки. Вина за ошибку в просчете ложится именно на его королевские плечи — она липко пропитывает все его тело, будто ненавистное лавандовое эфирное масло. Кто бы мог подумать, что умелые сообщники Мэгги окажутся настолько наполнены жаждой мести и крови, что будут ненасытны в своих порывах и убьют правую руку короля? И в оттенках алой капающей из носа крови Вортигерн видит то же самое: непреодолимую реку ярости и негодования, которая своим течением сносит его, бредущего отнюдь не в брод, в идентичную сторону. Проблема не в том, что Мерсия, как отдельное королевство, что в долине реки Трент, осталась без своего Эрла. Это Эрла Мерсии невозможно заменить. Как серо-зеленоватая зарянка, Вортигерн вырывается из своих покоев и той предательски быстрой стрелой мчится по узким коридорам временного пристанища, на ходу раздавая тихим, жалящим уши горячей смолой голосом распоряжения по поводу непременной доставки в Камелот тела бедного убиенного Эрла — в их же интересах сделать это как можно скорее. *** В глубокой скорби не должен быть слышен плач — настоящая скорбь проходит безмолвно, внутри. Она отнимает твой голос, расстилаясь по телу раскаленной кольчугой и клеймя мягкие ткани. Тогда ты не омываешь слезами похолодевшее тело и покинутую душу, не склоняешь голову на притихшую застывшую грудь, не целуешь потерявшие цвет жизни губы. Ты не жалеешь о потерянных возможностях и способностях, которыми обладал умерший. Сама мысль, что человек значим только тогда, когда его можно использовать в своих целях, должна быть противна в этот момент. Или нет? Но Вортигерн делает это ради Мерсии. Ради своего собственного спокойствия и равновесного положения короны на голове. Раскинувшийся на труде рук нескольких прях, Мерсия продолжает смотреться величаво. Его волосы, тронутые инеем, расходились волнами по бархатной подушке, заставляя взгляд фокусироваться на мраморном лице, а доспехи, казалось, еще сильнее утяжеляли его тело, запирали темницей душу, которая не могла никак выскользнуть из своих оков, даже несмотря на крохотное отверстие от стрелы. Впервые за долгое время король преклоняет колени, подтягивая к себе и обхватывая руками, словно священного младенца, лицо человека, перед кем должна молчаливо, но благодарно склоняться Англия. И Вортигерн взвывает: его клич отчаяния и злости обволакивает стены спальни, бьет набатом в сотни колоколен и заставляет резонировать мертвые каменные ставни замка в Камелоте. Он сжимает руки Мерсии, мнет их в своих, смазано покрывая костяшки того поцелуями и редко вырывающимися словами, которые, скорее, похожи на хрипы больного с воспаленными легкими. Король мечется, словно загнанный в угол лис. Он сжимает губы до боли в зубах и готов вспороть себе грудную клетку прямо здесь, у постели с Мерсией, только чтобы тот услышал всё, что предназначалось исключительно для его ушей, но что так и не было высказано в свое время. Тонкие и сладкие голоса сирен прорываются сквозь ком эмоций и непозволительных для короля слез внезапно, заставляя мужчину на мгновение застыть и всмотреться в неосвещаемый свечами угол комнаты. Он знает, зачем те завлекают его, зачем манят сбивчивым шепотом множества голосов. Ускользающее тепло щек Мерсии еще давало надежду. И этот факт становится решающим. Верные помощники Подлого Джона бодро доносят тело Эрла, аккуратно и, главное, без вопросов возлагая последнего на алтарный камень в самом центре строящейся башни. Вортигерн неожиданно подмечает для себя, что в последний раз он был здесь именно в сопровождении Мерсии, а значит, сейчас не должно быть сомнений, что он делает что-то неправильно. Мужчина отсылает обратно в замок своих людей, запрещая тем высовывать свой нос и собирая на себе непонимающие взгляды. Где-то вдалеке слышны размашистые, словно неуклюжие мазки краской, раскаты грома с неизменным сопровождением песни воронья: к Камелоту надвигается гроза. Лучшего времени и не сыскать. Влажный и тяжелый воздух в башне неприятно холодит тело, будто специально подталкивая и поторапливая Вортигерна с его задумкой. Это его раздражает. Кажется, что откуда-то обязательно за ним наблюдают черные бусинки глаз великой птицы, которая может себе позволить бросить вызов, оглушительно каркнув: «Маг?». Глубокий вдох. Глубокий выдох. Глубокий вдох. Король прикрывает глаза, отдаваясь во власть отбиваемому сердцем ритму, мысленно вторя каждому удару шагом на ступеньку ниже, к самому пристанищу мерзких сирен. Он воображаемо зовет — на его голос откликаются: — Цену Вы знаете… — вновь и вновь это создание с десятком щупалец усмехается над королем, увлекая речами о его красоте и растущей силе, и впервые Вортигерн не отворачивает лицо, не выказывает свою покорность, а вступает в открытую борьбу в тот момент, когда резко разрезает плоть левой ладони всё тем же верным кинжалом и кладет обе ладони на алтарный камень, ярко освещая пространство вокруг себя. Кровь начинает кипеть в жилах и на камне, а замки на душе плавиться под действием пробужденной в неназначенный час силы. Чувствуя в себе закономерные изменения, довольный Вортигерн вытягивает правый указательный палец перед собой и заставляет пространство вокруг себя и алтаря полыхать огнем — магический круг послушно открывается и замыкается. Сирены на дне подсознания дико вскрикивают, кидаясь в воду. — Зря, зря, зря, — перебивают они друг друга, — ты пожалеешь еще об этом! Но мага уже нельзя остановить: в одночасье губы, как заговоренные, начинают шептать забытые заклинания на тайном языке, а руки танцевать над телом Мерсии. Вортигерн становится проводником той вызванной силы, которую он когда-то смог приручить, обучаясь Искусству вместе с Мордредом. Он входит по колено в ту воду, в которой плавали сирены, отдаваясь холоду и мраку. И сила эта благодарит мага за освобождение. Она жгуче лижет пальцы мужчины, вьется невидимой змеей по его рукавам, кусает. Но маг-король ступает еще глубже, так, что вот уже мутно-бирюзовая жидкость под сводами замка поглощает его по подбородок — он заново укрощает свою силу, заставляет ее подчиняться исключительно ему и склонить, наконец, свою голову, признавая свое поражение и имя победителя. И внутренней силе ничего не остается, как дотронутся через ладони Вортигерна до лица лежащего Мерсии. — Сила большая, но ты мне подвластна, — маг склоняется прямо к губам лежащего мужчины и выдыхает заклинание, четко проговаривая каждое слово, прямо в них. — Призываю тебя: дай жизнь бездыханному телу. Здесь и сейчас, в этом месте да будет так! Дрожащие от напряжения ладони раскаляются до невыносимых температур, от которых должна лопаться кожа, но внезапно жар так же быстро исчезает, как и появился ранее. Королевская медянка кусает своего же короля. Вортигерна вновь оглушает: вода заливается в уши, сирены тут же окружают его погруженное полностью тело, обхватывая и сжимая в болезненных объятиях бесчисленными щупальцами и хвостами, тянут за собой, перекликаясь и отзываясь: «Он наш, он наш!». Король Камелота отчего-то чувствует на себе те самые доспехи Мерсии, такие тяжелые и громоздкие. Вот, что погубит его. Вот, что станет причиной его падения. Мер-си-я. Дождь накрыл Камелот пеленой, как защитным куполом, будто сознательно скрывая от любопытного глаза темные дела, которые могут вершиться за его стенами. Своей барабанной трелью он загнал людей под крыши и навесы, отчего Подлый Джон, негодуя, сплюнул на пол: придется все же намочить мех плаща, если он решится покинуть замок. А покинуть его стоит хотя бы для того, чтобы не отказать себе в удовольствии от собственноручной расправы над шайкой безмозглых щенков из Лондиниума. — Королю нужна помощь! — откуда-то со стороны замкового двора, нарушая мелодию капель, кто-то прокричал, и мужчина обомлел, разглядев фигуру кричавшего. — Эй! — Черт тебя побери! Мерсия! — Джон, прихватив с собой несколько черных легионеров, сквозь стену дождя бегом направился к правой руке короля, который уже успел упасть на колени, не в силах нести Вортигерна на руках. — Тебя же подстрелили! Мы думали, ты умер!.. Что с ним? Так, аккуратно взяли Его Величество и понесли в его покои! Это чудо, Мерсия, чудо! *** Свечи потрескивали в тишине каменных стен, танцуя своими тенями пламени. Капли все тише отбивали ритм языческого танца по металлу, постепенно замолкая и оставляя окружающее пространство в покое и равновесии. Эрл Мерсия старался не дышать: он все тщательно вслушивался в дыхание короля, и каждый раз ему казалось, что грудная клетка того не движется. Мужчина держался бодро, не замечая той усталости, которая стучалась в его сознание из-за двери. В своих ладонях он лишь крепче сжимал перебинтованную служанками левую руку Вортигерна и неотрывно смотрел на выровнявшийся его профиль, будто все боли и незабытые обиды оставили того на время. Сейчас сложно было выстроить логичный механизм из представлений, что вообще произошло на самом деле, как он, метко подстреленный предателем из лука, смог остаться в живых и что делал лежащим на алтарном камне, под которым и нашелся в беспамятстве король. Уж… не стал ли он, Мерсия, объектом для магических манипуляций? «Да нет, моему королю незачем тратить на меня силы.» На мгновение эти размышления даже давяще тронули Эрла, что-то кольнуло и потянуло за доспехами, и он подался лицом к Вортигерну, в который раз прислушиваясь к чужому дыханию. — Не смей больше подставляться. — Мерсия замирает, чуть приоткрыв рот и завороженно смотря на лицо мужчины, который начал говорить. Грудная клетка того свободно заходила, качая и доставляя в нужном количестве кислород к мозгу, пальцы левой руки чуть заметно сильнее сжали ладонь Мерсии, и, наконец, сидящий увидел взгляд тех самых похмуревших голубых глаз, которые так сейчас хотелось ему сравнить с ягодами молодого тёрна. — Вторую такую дырку будет сложно заштопать, а я не швея, как ты, наверное, успел заметить. — Мой король… Вортигерн накрывает правой рукой затылок Мерсии, заставляя того склониться ближе и положить свою голову ему на грудь. — Слышишь, как бьется? — Король зарылся носом в чужую шевелюру и глубоко вдохнул столь родной аромат, который мысленно уносил его к древесным зарослям роз и белых цветов. — Не разбивай его. — Никогда, мой король. — Вот и хорошо. — Сонливо протянул Вортигерн и слабо улыбнулся вернувшемуся в свое изначальное положение Эрлу. Тот подарил улыбку в ответ, не отнимая своих ладоней. Он хотел было сказать еще что-то особенное вдогонку, что-то исключительно личное для ушей короля, как всегда это делал, но заметил, как тот вновь погрузился в сон. В том сне, Вортигерн размеренной походкой постепенно выходил из темного водоема под замком, оставляя на скользких каменных берегах вереницу мокрых следов и смахивая ладонями стекающую тонкими струйками по неровностям одежды кровь сирен, чьи обезглавленные тела больше не представляли никакой опасности ни королю, ни его магической силе, которая теперь без остатка принадлежала исключительно ему.