Старый вентилятор

Десять тридцать восемь. Двадцать четвертое августа. На улице невозможно находиться, печёт будто в печи, а в небольшой квартире решили открыть филиал ада. Старый вентилятор, что с каждым оборотом, кажется рассыпался еще больше, ничем не помога, лишь раздражал своим кряхтением. Раздражал не меньше стука, что раздался из-за входной двери. Неожиданный гость с каждой прошедшей минутой стучал все упорнее и упорнее, будто знал, что квартира не пустует. — Джебо-ом- хен! Открывай! Я знаю, что ты дома! После этих слов на лице, и без того бледного цвета, появилась гримаса боли. В данном случае ни жара, ни подходящие к концу летние каникулы не могли причинить Им Джебому столько боли, сколько ее причинял Джексон Ванг. Наглый, надоедливый, не знающий границ однокурсник и, как так произошло никому не известно, друг Джебома. — Ты не мог бы быть тише! — Ты сам кричишь на весь дом! — Мне можно, я здесь живу! Поворот ключа, и встретились два одиночества. Правда ненадолго, только завидев счастливое лицо своего шебутного друга, хозяин квартиры, не задерживаясь, пошёл обратно. Обратно — значит, на диван, а на диван —значит, под вентилятор, который хоть как-то, но охлаждал. Холодные потоки воздуха касались колен, и поднимаясь выше, создавали из коротких шорт подобие парашюта, что выглядело комично. Но ничто не вечно. И даже парашюты, и даже Джебом, лежащий в одних шортах на диване, и, конечно же, молчавший целую минуту Джексон, который собственно решил исправить ситуацию своим румянцем и поспешным походом на кухню за бутылкой прохладной минералки. — Как-то жарковато у тебя, хён, — доносилось с кухни, — почему ты не включишь кондиционер? —Если бы он работал. Обреченный вздох, затем копошение, доносящееся с кухни, ещё один вздох, и тело с понурым лицом и опущенными плечами уже расположилось напротив дивана. —Хё-ён, почему в твоём холодильнике лишь минералка и дохлая мышь? — Если ты не прекратишь ныть и надоедать мне, то присоединишься к ассортименту моего холодильника. Тихий вздох, недовольные фырканье, кряхтение все того же вентилятора. И тишина. Сил на разговоры не было, несмотря на то, что день только начался. Один отходил на небеса из-за жары, другой — из-за отсутствия должного завтрака. Все было каким-то ленивым, немного задымленным. Время вязко тянулось, словно мед, затягивая и не давая выйти из сладкого царства дремы. Двенадцать тринадцать. Четырнадцать восемнадцать. Четырнадцать двадцать семь. Надоевший журнал откинули в сторону, для того чтобы неуверенно, с сомнением, прикоснуться к руке дремавшего на диване парня. И в невесомой тишине раздается мягкое: — Джебом-хён. — Я выйду купить чего-нибудь. Где ключи? — все также нежно касаясь предплечья, наклонившись, шепчет гость. Тело, до этого не подававшее признаков жизни, кроме как еле заметно вздымавшейся груди, зашевелилось, переворачиваясь на спину. Даже не разлепив глаз, парень указал на кухню, предпочитая остаться в приятных объятиях Морфея. Тихо закрытая дверь, поворот ключа и медовое время, перетекающее изо дня в вечер. Звуки улицы, проникающие через открытую балконную дверь, уже не такие громкие. Теперь это лёгкая вуаль, покрывающая тёплый августовский вечер. Пятнадцать ноль один. Пятнадцать сорок четыре. Цифры медленно, но все же сменялись на тёмной панели часов. Маленькие, зеленые змейки принимали угловатые позы лишь для того, чтобы мы не потеряли себя в бесконечности повседневной рутины. Не увязли в последних, янтарных, столь сладких для нас, летних днях. Поворот ключа, шорох в прихожей, и змеи безмолвно сообщают нам о шестнадцати часах. Тихие шаги, небольшой шелест пакетов доносящийся из кухни, а после — нежный взгляд на все ещё спящего человека. Шестнадцать тридцать девять, и сон отпускает из своих объятий хозяина квартиры. Заспанный взгляд, бегло осматривающий комнату на предмет раздражителя, которого, к удивлению, не оказалось. Смятение и медленно всплывающие в голове слова про магазин, отзывающиеся лёгким покалыванием в предплечье. Голоса погибающих китов из живота, заставляют проследовать на кухню и обнаружить пополнение провианта в студенческой обители. Забросив пару сэндвичей и запив все, столь любимой другом, колой, можно было отправляться на поиски шебутного. Долго искать не пришлось, крепкое молодое тело, распласталось на небольшой кровати. Широкая грудь, обтянутая чёрной майкой, мерно вздымалась, вровень со спокойным дыханием. А тёмные ресницы немного подрагивали. Хотелось ближе рассмотреть красивое лицо, что было хоть какое-то время, так спокойно и умиротворенно. Но в какой раз Джебом проклинает этот скрипучий пол, который не даёт даже приблизится к кровати, не разбудив при этом спящего юношу. — Мм, хён, ты проснулся...? Мило. Этот самый хён снова подумал о том, что его друг милый. И это не нормально. Это совсем не то, чего он от себя ожидает. Это идёт вразрез со всем, что он говорил себе, другу, да и всему миру. Но именно сейчас, именно в этой небольшой спальне, он думает, что Джексон Ванг самый милый и красивый человек в мире. Именно сейчас он готов биться головой о стены из-за того, что разбудил его. И именно поэтому, он бросает небрежно «да» и хочет быстрее развернуться и уйти туда, где сможет разобраться со своими неожиданными мыслями. Но охрипший ото сна голос останавливает его, призывая остаться. Скрип старых полов, заменяет скрип кровати. Ступни, что странно, замерзают, а ладони вспотели. Снова скрип кровати. Теперь они сидят плечом к плечу. Лёгкое касание запускает волну мурашек по руке, что не укрывается от внимательного друга. — Джебом-хён, ты замерз? Лёгкое касание руки, сопровождается обеспокоенным взглядом, а замерзший хён боится встретится с ним. Потому что знает, что не удержит себя. И это правда. Поцелуй. Невесомый, тёплый, отчаянный. Он отбрасывает все, что было до этого в уходящее лето, оставляя для будущих дней лишь медовую сладость неловко зарождающихся чувств.