Эйлин Саммерс не боится ничего

— ... в два часа ночи! А то, что у меня завтра важный семинар и мне нужно поспать хоть немного, чтобы собраться с мыслями и не облажаться вконец — это никого не волнует?! Я же предупредила ее! Заранее! А она только промычала что-то, а потом вваливается посреди ночи и как начнет бренчать на своей гитаре! А потом, уже под утро, спокойненько ложится, отворачивается к стенке, накрывается одеялом с головой и дрыхнет до вечера! По-вашему, была она на парах? Так я вам скажу: не была! Не понимаю, как она вообще еще не вылетела отсюда! Но я уж точно вылечу, если не переселюсь... Эйлин, разбиравшая бумаги в углу комнаты, где помещался студенческий совет, услышала этот крик души и навострила уши. Жаловалась Сесиль: Эйлин так толком и не поняла, чем она занимается, что-то связанное с литературой. Если она и на семинарах так же вдохновенно защищает свою точку зрения, высший балл у нее в кармане; но сейчас вся ярость Сесиль была направлена не на преподавателя или самонадеянного оппонента, а всего лишь на Тоби, секретаря студсовета, который вжался в спинку своего кресла, не зная, куда деться. Кроме них, в комнате больше никого не было. Тоби умоляюще посмотрел на Эйлин. Она встала, отряхнула с рук пыль и подошла к секретарю. — Что такое, Сесиль? У тебя что-то украли? — Если бы! О, привет, Эйлин. — На секундочку Сесиль снова стала похожа на нормального человека, но моментально завелась обратно: — Это все моя соседка, эта чертова Кэтрин Рейн! Жизни от нее нет никакой! Я уж и не знаю, куда пойти, никто не слушает... Если вы, — тут она метнула испепеляющий взгляд на Тоби, который только-только начал оживать, — не переселите ее от меня немедленно — мне все равно, куда, хоть в коробку на улице, там ей самое место — я напишу жалобу на весь ваш совет и на тебя лично, и прощай твоя стипендия! Сесиль остановилась — то ли перевести дух, то ли подчеркнуть серьезность своей угрозы — и Эйлин наконец смогла вклиниться: — Если у тебя проблемы с соседкой, почему не поговорить с ней лично? Я уверена, она послушает... — Она? — Сесиль презрительно фыркнула. — Дорогая, ты эту Рейн видела? — Видела, — подумав, согласилась Эйлин. — В кожаной куртке, с крашеными прядями, ездит на байке — она? Сесиль кивнула. — Настоящая бандитка. Как ты думаешь, такая способна внять гласу разума? К тому же, даже если я ее уговорю, никто со мной не захочет меняться! Она и так уже выжила одну соседку, Дебору Марчински, биолога. — Сесиль покачала головой: — В жизни не видела более тихого и неприхотливого существа. И уж если Рейн с ней не смогла ужиться, что говорить о других? — Она ткнула пальцем в сторону Тоби: — Так что решите, пожалуйста, этот вопрос. Полагаю, хоть на это-то вы способны? Тоби что-то пискнул, но Эйлин его перебила: — Слушай, а со мной не хочешь поменяться? Сесиль уставилась на нее, как на сумасшедшую. — Дорогая, — слегка озадаченно поинтересовалась она, — ты вообще в своем уме? Жить с этим исчадием ада... — она выразительно покосилась на крест на груди у Эйлин. — Нет, я тебя так подставлять не стану. Эйлин весело улыбнулась. Она уже немножко привыкла к тому, что при виде креста люди делают большие глаза и начинают строить какие-то свои предположения, к ней самой имеющие мало отношения. Дома крест был просто крестом, а она была собой — седьмым ребенком в семье, вечно встревающим в неприятности из-за неуемного любопытства. — Я еще никогда не жила с исчадием ада, Сесиль. Наверное, это должно быть весело. Сесиль медленно покачала головой, будто не веря своим ушам. — Подумать только... Ну что ж. Я на все готова, чтобы только избавиться от моей драгоценной соседки, — она передернула плечами. — Но учти, Эйлин: если у тебя с ней начнутся проблемы, ко мне не беги. Я с этой всей мутью больше не желаю иметь ничего общего. Она царственно вскинула подбородок, и Эйлин с трудом удержалась от того, чтоб не рассмеяться. — Не буду, — пообещала она. *** Кэти была хорошим человеком. Своеобразным, но хорошим. Да, она курила, бывало, заявлялась домой пьяной среди ночи, играла на своей электрогитаре, совершенно не заботясь о том, спит ли Эйлин или занята. На ее половине комнаты вечно царил дикий бардак (это не считая жутких постеров, которыми она украсила стену над кроватью). А однажды у розового плюшевого медведя, которого Эйлин сажала на кровать, чтобы комната выглядела поуютнее, обнаружилась черная опаленная дыра в боку. Эйлин так и не смогла добиться, была Кэти пьяной или трезвой, когда тыкала в медведя зажигалкой (в конце концов, она выжила двух предыдущих соседок без особых усилий, а Эйлин продержалась к тому времени почти полгода), но, судя по тому, что остальная кровать и комната были вполне целы, здравый смысл Кэти Рейн не изменил. Она бунтовала, да — но не тем стихийным подростковым бунтом, сметающим все на своем пути. Кэти никогда не курила в комнате, а если от нее и пахло дымом, то обычным сигаретным. Она не водила домой парней, не рылась в вещах Эйлин, не придиралась к кресту на стене — а со всем остальным вполне могла справиться та, что большую половину своей жизни провела в одном доме с десятком братьев и сестер. Эйлин почистила и зашила медведя, усадила его на шкаф и на следующее утро приветствовала Кэти как ни в чем не бывало. Кэти моргнула, открыла рот, закрыла его, провела рукой по лбу и наконец хрипло поинтересовалась: — Ты что, вообще не злишься? Эйлин улыбнулась: — Просто хотела тебе показать, что так просто ты от меня не отделаешься. *** Ей хотелось узнать о Кэти больше, но сказать, что та была закрытым человеком — ничего не сказать: Кэти не считала нужным отвечать даже на такие невинные вопросы, как «а откуда ты приехала?», или «где живут твои родные?», или «а у тебя есть братья и сестры?» О себе-то Эйлин ей все рассказала (хотя и подозревала, что большую часть ее рассказа Кэти благополучно проспала), но из нее выжать ничего не могла, поэтому пришлось пользоваться обходными путями. И, честно сказать, Эйлин была очень рада, что это сделала. Не загляни она в карточку Кэти, никогда бы не узнала, что та родом из Конвелл-Спрингс — это название Эйлин знакомо не было, и она легко бы пропустила ту заметку в газете, где говорилось о похоронах ветерана войны Джозефа Рейна. Кэти, когда услышала его имя, вся переменилась в лице — такой Эйлин ее никогда не видела; а ведь, не завари она всю эту кашу, Кэти бы даже не знала, что ее дедушка умер. То, что начиналось как трогательная семейная история, неожиданно развернулось в настоящий детектив, когда Кэти взялась расследовать обстоятельства смерти своего дедушки. Разумеется, Эйлин помогала ей по мере сил — но Кэти, верная себе, не выдавала ей всей информации и никогда не звала с собой в поле, а однажды так и вовсе не вернулась. Эйлин ждала ее до трех утра, закопавшись в статистику по округу Конвелл-Спрингс, чтобы не тратить время зря; и хотя длинные столбцы цифр в конце концов помогли ей уснуть, проснулась она ни свет ни заря и тут же решила, что ни на какие пары сегодня не пойдет. Она оставила одной из своих сокурсниц записку с просьбой прикрыть (все знали, что здоровье у нее железное, а необходимости лгать Эйлин не видела — к тому же нужно было обеспечить копам зацепку, если и с ней что-то случится) и отправилась прямиком в Конвелл-Спрингс. Найти дом дедушки Кэти оказалось совсем несложно: Джозефа Рейна тут знали и любили, и недавние похороны еще были у всех на устах. Это был красивый старый дом, чем-то напомнивший Эйлин ее собственный (правда, в таком доме их семья бы нипочем не уместилась). Эйлин звонила в дверь с внутренним трепетом: если дверь откроет Кэти, с нее станется тут же ее и захлопнуть, не выслушав никаких объяснений; но ей повезло — Кэти, верная себе, очевидно, еще не встала, так что открыла Эйлин ее бабушка, миссис Мэри-Элизабет Рейн. И она оказалась самой лучшей бабушкой в мире! Услышав, что Эйлин учится вместе с Кэти и помогает ей в ее расследовании, Мэри-Элизабет тут же пригласила ее в дом, заварила чаю и с удовольствием согласилась ответить на все вопросы. «Вот бы у меня была такая бабушка», — думала Эйлин, попивая душистый чай: в промозглое сентябрьское утро горячий напиток пришелся как нельзя более кстати. Ее внимания привлекла фотография статного мужчины в летной форме, висевшая на стене. — Это ваш муж? — спросила Эйлин. Мэри-Элизабет кивнула, при этом глаза ее чуть затуманились, будто она попыталась что-то припомнить. — Да, — подтвердила она негромко, — это Джозеф. Эйлин с гордостью подумала, что Кэти пошла в своего дедушку, но выразить свое восхищение вслух не успела — открылась дверь, и на пороге появилась наследница собственной персоной: заспанная (ничего удивительного), но заметно менее мрачная, чем обычно. Впрочем, ее лицо приняло более привычное выражение, стоило ей увидеть Эйлин, мирно попивающую утренний чай за компанию с ее бабушкой. — Мы можем поговорить снаружи? — произнесла Кэти тоном, явно предвещающим бурю. Она разозлилась. Очень. Но и Эйлин не собиралась отступать. В конце концов, первым приоритетом у них обеих сейчас должно было быть расследование — а по этому поводу Эйлин как раз было что сказать, бессонная ночь со статистическими таблицами себя окупила. Но окончательно она воспрянула духом, когда поняла, что наконец-то сможет помочь Кэти и сама поучаствовать в расследовании. Ведь кто вызовет больше доверия у священника, чем его сестра по вере? — Не могу дождаться, когда начну врать людям, — поделилась она с Кэти. Та закатила глаза: — Ты же в курсе, что это грех, да? Эйлин только рассмеялась: — Ничего, в этот раз Иисус сделает исключение. Он же любит меня! *** Через пять минут, проведенных в обществе отца Айзека, Эйлин стало кристально ясно, что Кэти бы от этого человека ничего не добилась. Он встретил ее даже не у дверей — у алтаря в пустой церкви, не моргнув глазом выслушал шитое белыми нитками объяснение о том, как Эйлин наслышана о чудодейственной церкви Святой Троицы Конвелл-Спрингс (конечно, весь штат о ней слышал, то-то тут народу не протолкнуться) и предложил быть ее экскурсоводом. Разумеется, Эйлин с энтузиазмом согласилась. Не то чтобы тут было что смотреть. Скромный домик, явно срубленный своими руками (глаза отца Айзека загорались странным бледным огнем, когда он рассказывал о своем отце; Эйлин поежилась и занесла это в мысленный блокнот), ровные ряды скамей и главная достопримечательность — витраж с изображением трех светящихся сфер, таких же, как на фотографии у Кэти. Эйлин восхищенно вздохнула, полюбовалась изображением ровно пять секунд и потихоньку спросила, а был ли сам отец Айзек свидетелем чудесного явления. Тот не принял подачи, не упрекнул ее в маловерии. Посмотрел куда-то сквозь нее (Эйлин обернулась, но не увидела ничего, кроме пыли на свету, падавшем внутрь сквозь витраж со сферами) и задумчиво произнес: — Нет, мне не доводилось. Но мой отец писал, будто люди, чистые духом, и по сей день могут увидеть их, если окажутся в нужном месте... Эйлин вытянула шею: — Где? *** Страшно не было, на самом деле. Вообще... ничего не было. Никак. Они зашли выпить кофе — отец Айзек сказал, что путь предстоит неблизкий, а солнце так и не выглянуло, и теплее на улице не стало. Кафе было маленькое, типично провинциальное, только в углу за столом дремал какой-то потрепанный мужичок. Официантка даже про жвачку забыла, увидев отца Айзека с Эйлин. Разумеется, на того это не подействовало. Он подошел к стойке с таким видом, будто каждый день приводит сюда хорошеньких девушек из большого города, и сказал: — Два кофе, Мэдди. Эйлин?.. — Я не голодна, — покачала головой та, борясь с желанием подмигнуть ошеломленной Мэдди. Кэти, скорее всего, открыто поинтересовалась бы у девушки, на что это она так уставилась, но Эйлин не считала, что такое обращение необходимо. — И позвольте, святой отец, я заплачу за себя сама. Не из желания обидеть вас, ни в коем случае, нет... — Пожалуйста, — отозвался он так, будто ничего другого и не ждал. — Как вам будет удобно... А я вот не завтракал. Добавь еще яичницу с беконом, пожалуйста. На мой счет. Эйлин невольно сглотнула слюну. Чай у Мэри-Элизабет был так давно... Но есть за одним столом с человеком, которого ты подозреваешь... ладно, не в убийстве, но в похищении людей и прочих нехороших вещах, не казалось ей особенно этичным. Ради расследования, со вздохом сказала она себе. Они сели за столик. На всякий случай Эйлин постаралась поподробнее вспомнить свою легенду, но отец Айзек не сделал ни малейшей попытки завязать разговор. Он сидел напротив нее такой же отрешенный, спокойный и далекий, как в церкви. Будто готовился к чему-то. К встрече с тем, что считал святым чудом. Не все способны сохранить такое присутствие духа, сидя за столом с незнакомым человеком, интересующимся твоими делами, когда у тебя на совести лежит грех. Хотя очень может быть, что никакого греха и нет. Может, этот пастырь не сложнее, чем кажется, и искренне верит в свое дело. Не его вина, что какой-то ублюдок пользуется его церковью как прикрытием, чтобы творить свои темные дела. Отец Айзек сидел, скромно сложив руки, и с тихим вниманием следил за игрой солнечных пятен на заляпанной скатерти. Отцу бы он понравился, вдруг подумала Эйлин. Мэдди принесла поднос, нагруженный двумя кружками кофе и тарелкой с дымящейся яичницей. Отец Айзек встал, чтобы помочь ей, но Эйлин вскочила еще раньше него и ухватилась за ту кружку, что стояла ближе к ней. — Спасибо, — с лучезарной улыбкой сказала она, переведя взгляд с официантки на священника. Тот чуть пожал плечами. Несмотря на внезапный прилив симпатии, Эйлин не собиралась позволять потенциальному подозреваемому дотрагиваться до своей кружки. Она все-таки детектив. Ей необходимо все время видеть полную картину. Она уселась на свое место, обняла кружку замерзшими ладонями и сделала первый глоток. Она успела подумать, что у кофе какой-то странный привкус. Будто в него подсыпали чего-то острого, поперчили. Наверняка по ошибке — наверняка эта сонная официантка — ну я ей... Эйлин потянулась поставить кружку, обхватить руками уплывающие виски, но рука пошла куда-то совсем в другую сторону, и где-то на фоне послышался звон бьющегося фарфора. Мир покачнулся в глазах Эйлин, под щекой оказалось что-то гладкое и прохладное, и последним, что она увидела перед тем, как окончательно отключиться, была официантка Мэдди, все с тем же равнодушным видом стоящая за спиной у Айзека, и сам отец Айзек — с ножом и вилкой в руках он медленно расправлялся с яичницей, не обращая внимания на гостью, тяжело уронившую голову на заляпанный стол. *** Когда она очнулась, кругом было тихо. И темно. А еще холодно. Эйлин поежилась и машинально обхватила себя руками. — Отец Айзек? — позвала она. Потом, чуть помедлив: — Кэти?.. Слышит меня кто-нибудь? Ни звука. Так, это уже странно. Она полулежала на чем-то гладком и твердом — бетон? — прислонившись спиной к такому же бетону. Справедливо рассудив, что в таком положении она вряд ли сможет выяснить, где находится (не говоря уж о холоде, который ее и разбудил — и чем дальше, тем сильнее ощущался), Эйлин уперлась руками в пол и попробовала встать. Тело повиновалось неохотно, но все-таки повиновалось. И стоило ей подняться, как вокруг нее тотчас разлился тусклый свет — будто кто-то ждал этого момента. Эйлин изумленно огляделась. Она стояла в той самой церкви, из которой ушла днем. Только теперь здесь не было даже отца Айзека. А витраж над алтарем... Эйлин ахнула. Три сферы горели алым и медленно вращались, ритмично пульсируя, будто живые. Их колебания неудержимо притягивали взгляд, но стоило Эйлин посмотреть на них подольше, как к горлу подкатила внезапная дурнота. Она отступила на шаг, больно ударилась обо что-то бедром и машинально оглянулась. Всего лишь скамейка. Но дышать сразу же стало легче. — Не бойся, — произнес чей-то голос. Эйлин подпрыгнула. Впрочем, все лучше, чем смотреть на это жуткое вращение. Она повернулась на голос. Говорящая сидела на скамье чуть поодаль — хрупкая девочка со струящимися длинными волосами и лицом серьезным и печальным для такого юного возраста. Она казалась полупрозрачной, какой-то зыбкой, будто Эйлин смотрела на нее сквозь мутное стекло или толщу воды. Но после алых сфер она уже ничему не удивлялась. К тому же при взгляде на девочку ей совсем не делалось плохо, напротив — ее охватывало какое-то странное успокоение. — Он злится, — сказала девочка, равнодушно кивнув на алтарь. — Но тебя он не получит. По крайней мере, пока я здесь. Эйлин сделала глубокий вдох. — А ты кто? — осторожно поинтересовалась она. Девочка посмотрела на нее с тенью удивления, но ничего не ответила. Вместо этого она продолжала так, будто Эйлин ее и не прерывала: — Тебя тоже не должно быть здесь. Ты и не продержишься долго, раз уже расписалась в книге. Я могу замедлить твое время, но не остановить его, — она покачала головой. — Но он говорит, что она скоро придет. Он чувствует ее. Он ждет уже очень давно. Если она закончит то, что начал он, все вернется на круги своя, и ты, может быть, вернешься тоже. Но только если она не будет медлить. Эйлин помотала головой. Даже ей было сложно воспринять сразу такой объем информации. — Погоди, погоди. Кто она? Кто он? Какая такая книга? Девочка вытянула полупрозрачную руку и указала перед собой. Эйлин перевела взгляд. На скамье, там, где в обычной церкви лежала стопка Библий, здесь была всего одна раскрытая книга. Она напоминала книгу для записи постояльцев в каком-нибудь отеле. Страницы были пусты, только вверху прилепилась единственная строчка. Дата: 28 сентября 1995 года. Набранное четким машинным шрифтом имя: «Эйлин Саммерс». И ее собственная подпись. Эйлин бы мороз продрал по коже, не пропитайся она холодом, царящим в этом месте, так, что даже ушибленная нога почти перестала ныть. — Ч-что это значит? — дрожащим голосом спросила она. — Ты приняла снадобье, — сказала девочка так, будто это все объясняло. — Ты прошла через дверь. Эйлин дико посмотрела на нее, попыталась схватить книгу и пролистать ее. Без толку. Книга будто приросла к скамейке, а страницы склеили суперклеем. Или их вообще тут никогда не было. Только один этот разворот. — Бесполезно, — сказала девочка, которая, не двигаясь с места, наблюдала за ее усилиями. — Ты видишь только то, что касается тебя. И это вполне резонно. Если бы ты увидела, сколько людей прошло через это место, ты бы сошла с ума и уж точно никогда бы отсюда не выбралась. Эйлин стукнула книгу кулаком. — Я и так знаю, сколько, — выпалила она. — В окрестностях Конвелл-Спрингс каждый год пропадают десятки людей. Ты это хотела сказать? Что отец Айзек — или как его там — похищает всех этих людей, а потом бросает их сюда? И они никогда не возвращаются, потому что сходят с ума, как дедушка Кэти, или еще хуже? Глаза девочки сверкнули. — Он не сошел с ума, — спокойно сказала она. — Он ждет, как и я. Это наш выбор. Мы покинули верхний мир, потому что нам там не было места, но идти дальше нам еще рано. Кто-то должен остановить это все. Она близко, он знает. Эйлин схватилась за спинку скамейки. — Кэти, — выдохнула она. — Вы ждете Кэти? Призрачная девочка согласно кивнула. — А ты — Лили Майерс. Художница, которая рисовала те жуткие картины, а потом утопилась в озере... Образ Лили дрогнул и расплылся, на мгновение утратив четкие очертания. Но когда Эйлин моргнула, девочка по-прежнему сидела перед ней на своей скамье. Волосы упали ей на лицо. — Ты знаешь, — медленно проговорила она. Эйлин осторожно кивнула. — Я не хотела... но Нейт, иногда он просто выводит меня из себя. Он считает, что Красный — наш друг. Он так ничего и не понял... Лили резким движением откинула волосы с лица, и они опять заструились вокруг ее головы. — И пусть. Так лучше для него, — закончила она прежним ровным тоном. Эйлин хотела что-то сказать, но тут книга, которую она так и не смогла оторвать от скамьи, подпрыгнула и затряслась. Эйлин посмотрела на нее — и, несмотря на холод, ощутила, как кровь застыла в жилах. Под ее росписью появилась другая. Другая строчка. Другое число. Другое имя. «Кэтрин Рейн». — Кэти, — прошептала, не веря, Эйлин. Она оглянулась вокруг, будто ждала, что дверь раскроется и сейчас в церковь войдет Кэти. Но все было тихо. Только сферы над алтарем запульсировали яростнее. — Не смотри! — крикнула Лили. — Хочешь, чтобы тебя тоже затянуло? Эйлин зажмурилась и потрясла головой, но три алые сферы по-прежнему кружились перед ее внутренним взором. В висках закололо. Она повернулась к Лили. — Где Кэти? Где она? — Там, где нам с тобой делать совершенно нечего, — отрезала девочка. — Особенно если ты хочешь вернуться назад целой и невредимой. Не каждый может пройти через свой личный ад и сохранить здравый рассудок. Я для того и здесь, чтобы тебе не пришлось этого делать. Эйлин посмотрела на подпись, знакомые уверенные буквы. Число: 29 сентября. Значит, в реальном мире прошел уже целый день. Кэти уже должна была вернуться из клиники. Может, она уже все выяснила и обезвредила отца Айзека, и... А может быть, нет. Может быть, клиника ничего не дала. Может, Кэти точно так же попалась в ловушку — а Лили здесь и помочь ей не может... — Но ты можешь найти ее? Ты можешь узнать, что с ней все в порядке? Призрачная девочка неодобрительно покачала головой: — Не будь дурой. Это ее путь, ее испытание. И пройти — или провалить — его она должна сама. Нам остается только сидеть здесь и ждать. Ждать? Эйлин Саммерс ненавидела ждать. Именно поэтому она вечно влипала в какие-то истории. Именно поэтому поехала за Кэти в Конвелл-Спрингс. Именно, черт подери, поэтому она очутилась здесь, и если эта призрачная всезнайка собирается сидеть здесь и ждать, пока Кэти в одиночку сражается с отцом Айзеком и его сверхъестественными заморочками... что ж, на здоровье. — Я за ней, — выпалила Эйлин, кидаясь к дверям. — Стой! — пронзительно крикнула Лили. Но Эйлин уже повернула ручку. За дверью не оказалось ни улицы, ни новой комнаты. Вообще ничего не оказалось. Эйлин с разбегу ухнула в чернильную тьму, и пока она мучительно медленно проваливалась сквозь нее, задыхаясь в непроглядной густой массе, чей-то голос, до отвратного похожий на ее собственный, шепнул ей на ухо: «Ну, как тебе твое последнее приключение, Эйлин? Дух захватывает, верно?» — Отвали! — попыталась крикнуть Эйлин, бешено молотя руками и ногами. Не совсем бесплодно — повсюду она встречала какое-то сопротивление, но стоило ей нажать чуть сильнее, как незримая преграда рассыпалась, и она проваливалась еще глубже. Эйлин чувствовала себя лягушкой, бултыхающейся в стакане молока, принцессой, барахтающейся в перевернутых песочных часах. Как бы она ни билась, она неотвратимо падала, падала, падала в голодную бездну, и только мысль о том, что где-то рядом, может быть, точно так же барахтается и зовет на помощь Кэти, на мгновение придала ей сил. — Кэти! — отчаянно крикнула Эйлин, но тьма проглотила ее крик, и откуда-то сверху выплыло ее собственное лицо, перекошенное широкой торжествующей ухмылкой. Парящая Эйлин глядела на Эйлин падающую так, будто хотела сказать: «Ну, и что же тут такого?» — Здесь никого нет, дорогуша, — прошептали призрачные губы. — Только мы с тобой. Эйлин никогда даже не представляла, что ее собственное лицо может выглядеть настолько отвратительно. Не в силах вынести этого, она зажмурилась — и тут тьма под ней расступилась, холодный ветер завыл в уши, и Эйлин Саммерс перестала быть. *** Над ней плавало чье-то смутное лицо. Опять, подумала она устало и попыталась закрыть глаза. — ...рогая? — Голос пробивался сквозь вату в ушах. Не ее голос. Другой. — Ты в порядке? Скажи хоть что-нибудь, Эйлин! Что-то капнуло ей на щеку, и Эйлин окончательно проснулась. Во всяком случае, ощущалось это именно так — будто она только что выбралась из на редкость замороченного сна. Все тело затекло и болело, в горле саднило, на языке остался неприятный привкус. Эйлин закашлялась и обнаружила, что что-то не дает ей поднять руку. Черт, в прошлый раз было намного легче. Потрескавшийся потолок, мягкий свет, обволакивающее тепло... и встревоженное лицо старой дамы, склонившейся над ней. Эйлин не сразу узнала Мэри-Элизабет Рейн. — Дорогая, — беспокойно повторила та. — О, Эйлин... Ее лицо странно расплывалось. Эйлин пошевелила рукой и нащупала край одеяла. Она лежала под одеялом. И это самое простое бытовое ощущение окончательно убедило ее в том, что она жива. — Кэти, — попыталась выговорить она. — Где Кэти? Но, если у нее и получилось, Мэри-Элизабет ее не услышала. Что-то снова капнуло Эйлин на нос, а потом лицо Мэри-Элизабет заслонило белое облако, и Эйлин услышала, как бабушка Кэти плачет. — Слава богу, — повторяла она. — О, слава богу. *** Кэти вернулась. И больше Мэри-Элизабет плакать не пришлось. Она рассказала Эйлин, как Кэти нашла ее в фамильном склепе отца Айзека — живую, но ничего не видящую, не способную выговорить ни слова или хоть как-то отреагировать. Точно в таком же состоянии был дедушка Кэти, когда его нашли в лесу больше десяти лет назад. Эйлин не могла даже представить, чего Мэри-Элизабет стоило вызваться приглядеть за ней — а потом видеть, как она приходит в себя; она молча сжала руку старой дамы, не найдя нужных слов. «Главное, что вы обе живы и здоровы», — сказала Мэри-Элизабет с теплой улыбкой. Кэти вернулась, и Кэти победила. В лесу — там, где появлялись огни — был большой пожар, но, к счастью, его удалось довольно быстро локализовать и обезвредить. Ведущая новостей, загадочно тараща густо подведенные глаза, сообщила, что пожарные «были озадачены тем, что огонь бушевал только в одном конкретном месте и как будто не хотел перекидываться на другие деревья». Выгорела только одна поляна — и выгорела дотла, так что шеф полиции, выдвинувший было версию, что здесь уничтожали следы чьей-то незаконной деятельности, вынужден был отступиться за полным отсутствием улик. Айзек Прайс — Эйлин не хотелось называть его «отцом» — повесился в тюремной камере, и таким образом дело о тайных махинациях за фасадом церкви Святой Троицы в Конвелл-Спрингс повисло в воздухе. Кэти, правда, вызывали на допрос, но она решительно заявила, что ничего не помнит и не знает. Впрочем, она и дома не особо распространялась о том, что делала после того, как вошла в лес. Только вечером Эйлин, собираясь попросить у Мэри-Элизабет чего-нибудь почитать на ночь (сон к ней не шел, а компьютера у Рейнов в доме не было), заглянула в гостиную и увидела Кэти с бабушкой, сидящих рядом на диване. Кэти что-то тихо говорила, а Мэри-Элизабет то и дело подносила к глазам платок. Эйлин бесшумно прикрыла дверь. Утром они отправились на кладбище. Запасного шлема у Кэти не было, и Эйлин сказала, что сядет на автобус. — Не дури, — решительно заявила Кэти. — Откуда я знаю, что по дороге ты не влипнешь еще во что-нибудь? Эйлин засмеялась: — Это автобус, Кэти. Он идет от точки А до точки Б, и все. Там и влипать-то некуда. Кэти нахмурилась: — С тобой никогда не знаешь. Ладно, — она любовно погладила мотоцикл по сиденью, — подождет нас здесь. А мы с тобой обе сядем на автобус. Я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах. Возражать Эйлин не стала. Автобус пришлось дожидаться (Кэти хмуро курила и бросала неуверенные взгляды в сторону Эйлин, но вернуться не предлагала), зато, кроме них, пассажиров на борту не оказалось. Они заняли места у окна. Утро выдалось солнечное, и, когда Кэти поворачивала голову, следя за проплывающими мимо сонными улицами Конвелл-Спрингс, Эйлин смотрела, как золотые блики скользят по ее густым черным волосам. На остановке они вышли и добрались до ворот пешком. На кладбище тоже никого не было. Двери фамильного склепа Прайсов были заперты и заклеены полицейской лентой. Кэти, глянув на них, поморщилась, сплюнула и отвернулась. Эйлин, конечно, не могла помнить, как Кэти нашла ее в этом склепе, но в душе порадовалась, что теперь никому там ничего не грозит. Из-за поворота дорожки показалась могила Джозефа Рейна, вся усыпанная цветами. Этого человека здесь знали и любили. Кэти сделала один шаг, другой и остановилась. Эйлин ободряюще улыбнулась ей: — Давай. Думаю, он тебя ждет. Кэти покачала головой и, к удивлению Эйлин, смахнула слезу. — Ждал, — сказала она. — Но больше нет. Эйлин не помнила почти ничего из того, что видела, пока блуждала в дебрях собственного подсознания, одурманенная снадобьем Айзека Прайса. И уж тем более она не знала, что в лесу видела Кэти. Раньше — до того, как она посреди семестра рванула в заштатный городок за своей безумной соседкой — Эйлин Саммерс не потерпела бы неизвестности. Она не погнушалась бы никакими средствами, чтобы раскрыть истину — не столько ради самой истины, сколько потому, что ей ужасно нравился сам процесс. Но приставать с расспросами сейчас значило бы проявить неуважение. Это было бы неправильно. Она мягко дотронулась до плеча Кэти и сказала: — Пойдем. И Кэти не стряхнула ее руку. Только кивнула, и вместе они зашагали по дорожке, ведущей к могиле человека, который теперь, спустя десять с лишним лет, наконец упокоился с миром.