Рази мечом своим

      Палата утопала в крови, как могло показаться издали. Но на деле то были розы, так их было много. Они стояли везде, где только позволяли санитарно-гигиенические нормы. Из-за этого в больничном воздухе витал свежий, душистый аромат, навевающий мысли о романтике, плачущих воском свечах и свиданиях.       Розы в шляпных коробках стояли у двери из палаты, обозначая выход. Вазы с несколькими букетами роз в одной покоились на прикроватной тумбочке. Кто-то не поленился потратить деньги и приобрел долговечную розу под колпаком. Когда не хватало ёмкостей для букетов, их клали в бутылки, графины — в оборот шло всё, потому подносящих розы медсестры просили иметь с собой что-то, куда можно было бы положить охапку цветов.       Засыхая, бутоны теряли свои лепестки, и те, медленно кружась, словно не хотя покидать родной бутон, оседали на белый кафель.       Сочетание белого и красного скорее вызывало ассоциации со свадьбой. Море цветов, пол, кровать, усыпанные лепестками — всё это навевало мысли об обстановке первой брачной ночи, но никак не о больничной палате для пациентов в крайне тяжёлом состоянии.       Роза — символ любви. Любви всенародной ко своему герою. Помимо цветов, никто этому герою ничем не мог помочь. Деньги не требовались: за работу аппаратов по поддержанию жизнедеятельности платила верхушка власти, выплачивая свой пожизненный долг этому человеку. Цацки, золото-серебро — тоже нет. Дорогостоящее лечение? А что лечить, если лечить нечего?       Весеннею капелью бодро падала из бутыля жидкость, представляющая собой насыщенный раствор аминокислот и глюкозы. В солнечные дни, если окно не было заставлено розами, летящие вниз капли концентрата на пару секунд оставляли на стенах солнечные зайчики. Единственная весёлая вещь, которая могла приключиться здесь.       К больному приходило много посетителей. Лечащий врач, жеманно отмечающий показатели приборов и записывающий их в толстенную карточку пациента. Естественно, медсёстры как обслуживающий персонал, жалостливо оглядываяющие бывшего красавца, у которого более половины лица было испещрено бугристыми шрамами от ожога самой высокой степени. Также приводили детей, чтобы те своими глазами могли увидеть живого в весьма жалком смысле этого слова творца истории. Те смотрели на мужчину через стекло, барабаня пальцами, пытаясь привлечь внимание. Но «экспонат» не подавал признаков жизни, за него это делало назойливое пикание аппарата жизнеобеспечения, чего ребятам достаточно не было, им подавай хлеба и зрелищ. И маленькие посетители, ноя, что им неинтересно, покидали скучный больничный отсек, уныло плетясь обратно на уроки.       Но пару раз в неделю тишину отсека для тяжелобольных, которая нарушалась лишь монотонным пищанием приборов и шлёпающими звуками обуви медсёстёр, врезался новый звук. Широкие шаги в обуви без каблука, лёгкое позвякивание чего-то металлического и стеклянного, что выдавало в источнике звука абсолютное наплевательство на больничный режим. Или же то, что здесь источник был завсегдатаем и мог позволить себе некоторые вольности.       Шаги резко притихли у входа в палату одного из пациентов, даже эхо внезапно замолкло.       Колкий, как противный зимний ветер, взгляд свободно прошёл через стекло в стене палаты, инспектируя всё находящееся внутри. Красный цвет в десятках оттенков в виде роз заставил слёзы навернуться на глазах. Но это скорее было похоже на слёзы от аллергии, чем от боли и тем более уж радости.       Глаза, и так налитые кровью от избытка копившихся в организме отголосков крови, побагровели ещё сильнее. И голубая радужка выглядела как озеро воды того же цвета, что и небо, среди океана крови.       — Что за сады вы здесь разбили? Убрать! — обратился гость к медперсоналу, заглянув в их каморку.       И пару раз в неделю в палате не было ни единого цветка.       Розы неимоверно раздражали этого посетителя, прилично намозолив глаза своим обилием и вездесущим присутствием. Как злой рок. Кого-то преследует число тринадцать, а гостя преследовали розы.       Охапка роз после концерта.       Полчища роз в палате.       Словно кто-то издевался, напоминая и о хороших, и о плохих событиях, связанных с этим предметом.       Как же больно от этого. Удар пилой-топором приносит меньше страданий и разочарования, чем это.       Айсбергам тоже холодно и больно, тогда почему не может быть больно охотнику?       Ищи бледную кровь, чтобы преодолеть охоту. А что искать, чтобы преодолеть боль, свою и еще одного человека?       Всё бесцельно и не имеет смысла. Самое главное и продолжительное событие в жизни Каролины — Охота — тоже было незамысловато, бери вилы в руки да иди куда глаза глядят, всё равно в итоге выйдешь на источник всей скверны. Всё плохо. Снова появилось суицидальное желание пойти в бой против ликантропов с голыми руками.       Надо выпить.       Пить девушка никогда не умела. Не видела никакого интереса пребывать в состоянии, будто тебя оглушили, пару раз треснув по голове. А потом к людям всех полов и возрастов приставать с непристойностями. Низко, грязно, подобно животным. Охота научила, что все человечество может прогнить в один момент, провалившись в бездну богохульства и собственных грехов. Потому никакого алкоголя.       Но ведь есть кровь! Пусть она и опьяняет сильнее… Отстоявшаяся, свежая и не очень, с плёночкой тромбоцитов сверху и без. Выбирай не хочу. Вся жизнь крутится вокруг крови, кровь — это жизнь, как на планете это вода в реках так в человеке это кровь в сосудах. Потому кровь целебна и является едва ли не важнейшей философской материей.       Помучившись с защёлкой коробки, так как ногтей не было, охотница открыла свой мини-ларчик с пузырьками крови и выбрала один наугад. Кому принадлежит её содержимое? Это не суть важно. Постучав пальцем по стеклу, девушка откупорила фиал и отпила свои сто грамм.       Лучше? Лучше. Но лучше внутривенно. Однако по законам Люциса такое не делается. Нельзя. Оно и понятно. В правительстве сидят молодцы, раз поставили запрет. А что бывает без такого запрета, показал Ярнам со своим помешательством на крови.       И девушка снова продолжила сверлить взглядом палату, но уже не так злобно.       Зачем она приходила сюда? Отдать должное спасителю Инсомнии? В том числе, но это не есть главная причина. Любовь? Однако… да. Теперь уже десять лет где-то как она длится без ответа с противоположной стороны. И именно какая-то собачья верность, привязанность к последнему человеку, который нуждался в ней, брала Кэри под поводок и тянула в больницу. Поначалу она сразу неслась в палату, и с радостью пополам с горем обнимала полутруп Никса, клала голову на плечо, рассказывая всё. Далее приходила поплакать у него на груди, не более чем. Вскоре плакать стало нечем. Охота закалила её, и девушка стала скупой на проявление положительных эмоций. Но это не распространялось на отрицательные.       Конечно страх и плохое настроение как плохие эмоции совершенно не улучшали качество мясной нарезки, пускаемой с чудищ. Но ненависть, вскипая в горле, замечательно тому способствовала. Нет, Каролина не ненавидела бывших людей, они потеряли голову от настигшей их болезни, пусть и за их же проступки. Теперь они не были способны мыслить, за них говорило безумие. А убогих принято жалеть, но не ненавидеть.       Вот кого Каролина на дух не выносила, так новоявленную королеву Люциса. Ноктис Люцис Каэлум мог сколько угодно облизывать её с ног до головы, народ мог обожать её всю, но охотница никогда ей не просит её поступки. Ах, я не могу покинуть город, я подвергну опасности принца.       — Да если б ты поменьше строила из себя важную цацу, то сколько всего можно было бы предотвратить? Типа я всё сама могу, да? Все вокруг тупые, а ты умница-разумница такая!.. За что, просто за что?.. — примерно так проходили первые дни после «смерти» Никса. Лицом в кровать в ближайшей к Инсомнии гостинице. Но каким-то образом наш герой выжил, его обнаружили беженцы и забрали с собой, поместив в больницу. Об этом девушка узнала только перед наступлением той Великой ночи, длившейся десять лет…       Помянешь чёрта — он и заявится.       Луна мерно шла к охотнице в своей привычной манере: скрестив руки спереди и делая робкие шажки.       Каролина прекрасно всё слышала, даже несмотря на то что уши частично были прикрыты охотничьей треуголкой.       Развернувшись, она увидела перед собой столь нелюбимое бледнолицее существо и предостерегающе положила руку на пистолет.       Если вдруг она сталкивалась с Промпто на каких-либо заказах, то тот непременно просил у неё пострелять из пистолета. Он был в восторге от громкости выстрела, широкого дула, ему не нравилось только то, что магазин был очень ограничен — от 20 до 30 пуль, и то, что пули были специальные, с ртутью, а она весьма ядовита.       — Мой король будет гневаться, если вы навредите мне, — подобострастно промолвила Лунафрейя.       — А я буду гневаться, если вы на шаг ещё приблизитесь к мне, — огрызнулась Кэри. Из-за её плеча показался странного вида слизняк. Он сиял изнутри неестественно голубоватым светом, что говорило о его внеземном происхождении. Он устроился на ямке у плечевого сустава и замер.       Это не ушло от внимательного взгляда королевы.       — Я всего-то разговариваю с вами, а вы натравливаете на меня насекомых? Вы еще больший дикий варвар, какой были раньше.       — Это авгур Великого, и он просто поднялся на защиту своей хозяйки, — она взяла слизняка за хвост и кинула в сумку. — Так зачем вы здесь?       — Я пришла, чтобы почтить память Никса Ульрика, — разжёвывая каждое слово, сказала Луна.       — Почтить память? Но он жив!       — Он овощ. Его будущее — это питательная жидкость и две трубочки с кислородом в носу. Его всё равно отключат от аппарата жизнеобеспечения. Врачи не могут найти причину, почему он не выходит из комы. Его убогое подобие жизни сейчас — лишь обуза и лишняя трата денег. А нам ещё Инсомнию реставрировать.       Горько. Но в словах Луны было здравое зерно. Однако ей, по уши влюблённой в Ноктиса, живого и здорового как огурчик, не понять, что чувствует человек, любящий того, кто привязан к кровати.       Каролина искала оправдания её словам. Но все они сводились к бредовым предположениям.       — Вы его не любите только потому, что он якобы мешал исполнению ваших целей. Вы корыстны и злобны, как крыса. Убила бы вас и харкнула на вашу могилу, но это мечты. Трону вас — обожгусь сама, — девушка терялась, её голос дрожал.       — А вам обеим не стыдно поносить друг друга прямо при человеке, о котором речь? Ведь они, в коме… Они всё слышат, — раздался зычный голос из сестринской.       — Уходите. Уходите и можете нажаловаться Ноктису, какая я плохая, покусилась на его жену, — прошептала охотница.       Выждав, когда худощавая фигура скроется из виду, покачивая бёдрами, которых нет, Каролина впервые за большой промежуток времени поборола себя и зашла в палату к Никсу.       Его можно было с трудом узнать. Он отёк, был обезображен шрамами. Но та самая кошачья моська присутствовала.       Сутью всех экспериментов с кровью в Ярнаме была культивация обладателей «чистой» крови. Ими становились только девушки. Им присуждался статус Кровавых Святых. В обществе их очень ценили, так как именно их кровь творила чудеса исцеления.       Девушки в принципе были более ценными донорами крови. Менструальная кровь обладала интересными свойствами, так как самопроизвольно, без вмешательства извне покидала тело.       Мысли об этом натолкнули Кэри на идею. Она охотник. Охотники живучи. Она девушка. Девушки — идеальные доноры крови. Тогда может ли её кровь вдохнуть жизнь в Никса?       Если действовать, то немедленно. Лунафрейя не из тех, кто обиду затаит и проглотит, она будет звонить в колокол, истошно вопить, что её оскорбили и покушались убить.       На примете у охотницы было оружие. Чикаге. Изящная катана, быстрая, ловкая, как змея. Но она — ничто, пока не вкусит крови владельца. Как только его кровь коснётся каждой из рун на лезвии, катана запоёт алыми тонами. Но этот тёмный ритуал разрушает саму суть хозяина, постепенно вбирая в себя всё его естество, всю его кровь.       Клинок поможет собрать кровь. А чтобы её передать, достаточно будет вонзить его в тело реципиента.       Каролина вытащила из-за пазухи Чикаге и осмотрела его. Изящный кровопийца, который красиво убивает, разбрызгивая кровь в стороны, так и ждёт, и просится, чтобы его обмакнули в кровь. Девушке даже показалось, что рукоять в нетерпении пульсирует.       Обычно говорят, что некуда спешить, времени много. Но времени для того, чтобы Никс мог полностью реабилитироваться, остаётся всё меньше, время до того, как девушку арестуют, тоже уменьшается.       Она невысоко приподняла оружие над собой и, вздохнув, насадила себя солнечным сплетением на него. Неописуемый звук издала заревевшая по-звериному от боли охотница. В связи с этим возникает вопрос — какие ужасы скрываются под личиной людей?       Едва слышные арии на давно забытом языке запел Чикаге, а это означает, что он начал выпивать жизнь из Кэри. Она упала на колени сразу же после ранения, не устояв на ногах. И быстро, пока слишком много крови не покинуло её тела, сложила ладони и начала молиться:       — О Великий Идон, отец крови и всего сущего, я завещаю свою кровь Никсу Ульрику и клянусь, что после его смерти моя кровь отойдет к Тебе.       Охотница не была набожна. Но давайте признаем, что в минуты страшного отчаяния все мы обращаемся к господу или другим божествам в поисках помощи.       Топот бега. Медсёстры. Они кричали с вида невероятно кровавого зрелища, которое не всякий хирург увидит, но почему-то не догадывались просто разбить окно и залезть внутрь. Видать, отваги не хватало. Кто-то упал в обморок. В дверь бессильно ломились слабые женские руки.       Чикаге пил кровь быстро, как из трубочки. Минуты не прошло, как Каролина, хрипло вдыхая и выдыхая отчего-то режущий глотку воздух, отметила, что задыхается; побелели кончики пальцев, полностью лишившись крови. Пока девушка была в состоянии соображать и двигаться, она, закричав еще раз, вытащила Чикаге, выплеснув вперёд себя поток крови, который раньше сдерживало оружие. На белом полу теперь красовалось пятно, начавшее въедаться в камень. Такого форс-мажора она не ожидала, выругавшись на себя относительно собственной тупости, охотница закрыла одной рукой зияющую дыру в себе, а другой всадила катану в мужчину. Пульс у Никса подскочил, вызвав еще большую панику у медсестёр, им очень не хотелось иметь два трупа за день.       Хотя Чикаге уже не был в ней, Каролина ощущала тянущее чувство в ране, словно оттуда продолжает сосать из неё жизнь жадное до крови оружие.       Девушка упала еще раз. Благо имела сильные ноги, сумела оттолкнуться и подвинуться к стене, оперевшись о неё спиной.       Язык уже не слушался, он занемел, как при анестезии. Но губы еще работали. И ими Кэри произнесла то же, что и когда-то её герой:       — Моя жизнь — ничто…       Дверь была открыта тогда, когда охотница по цвету была точь-в-точь, как утопец. Беленькая, что снежок, опушающий лапы ёлки.       Чикаге перестал мерцать всеми оттенками красного и петь таинственные песни. Теперь это снова была обычная катана, чья кровавая сила исчезла вместе с последней каплей крови хозяйки.       Чикаге вытащили и отдали на хранение в королевскую оружейную. Кэри забрали на вскрытие. Многие врачи и учёные мечтали узнать секрет охотничьей силы. Но их ждал неприятный сюрприз. Детальные исследования ничего не дали, каждый орган изучали отдельно, но не нашли ничего сверхъестественного. Ведь вся сила заключалась в крови, которая полностью перешла к Никсу Ульрику.       Что касается него, то он пробыл некоторое время в состоянии, ничем не отличающемся от прежнего, а потом начались почти что волшебные метаморфозы. Отёк спал, к лицу возвратился здоровый вид, шрамы поджили и стали выглядеть более аккуратно. И однажды этот спящий красавец пробудился от сна длиною в декаду.       От катаны Никсу остался еще один шрам в придачу к остальным, который он даже не заметил, так сильно он был испещрён рубцами.       Никто не знал, зачем Каролина провела этот жестокий кровавый ритуал с собой и Никсом. Было проще всё списать на жертвоприношение или преднамеренное убийство, что было невероятно выгодно в свете тех выпадов охотницы в адрес Луны. Так и сделали, официальная версия выставила охотницу сошедшим с ума сатанистом. Так было проще.       Никсу было ясно что интересно, почему это вдруг он очнулся от комы. Стал расспрашивать, получил в ответ нелицеприятную историю о своём Ангеле. Что она изверг, одуревший от крови, богохульная убийца, да будь она проклята и весь её род за то, что посмела унизить королеву и чуть не убила самого спасителя Инсомнии. Но Меч не спешил верить в эти басни.       — Ангел не мог пасть так низко.       Докапываться до правды у Никса не было никаких сил. Но он чуял, что если Кэри и сделала что-то нехорошее, то во имя добра. И скорее всего, его добра.       Ему удалось выяснить, где похоронили то, что осталось после вскрытия девушки. Её могилка тоскливо стояла среди других, её нарочно сделали такой, чтобы она разрушилась как можно быстрей. Крест из тонких деревянных досок прикажет долго жить после сезона дождей, сгнив. На месте пересечения досок крохотными буквами были выжжены имя-фамилия и дата смерти, дату рождения даже не потрудились узнать.       — Ну что ж, любовь, поразила ты меня мечом своим, — кусая губу, сказал мужчина. — На землю повалила, — так же беспомощно, как и относительно недавно Кэри, Никс упал на колени перед крестом. — Время потратили зря, потому что я идиот, который не мог быть чуть настойчивее. И ты там совсем одна.       Никс неловко приобнял надгробие, боясь сломать его, оно слишком хрупкое. Все слёзы, что он пролил, затерялись в щетине, блестя, как росинки на сочной траве рано утром.       Потом когда-нибудь, когда чужая кровь окончательно приживётся, Никс обнаружит, что теперь может делать многие вещи, которые раньше делать не умел. Вместе с новыми умениями пришли и новые знания. Он цитировал внезапно пришедшие на ум предложения, пока однажды не сказал что-то совсем его уму непостижимое:       — Идон в крови, кровь в Идоне. Кровь в тебе, кровь во мне, следовательно, Идон во всех нас, а мы в Нём. Все люди всегда будут и были вместе друг с другом. Помни это. Может, это придаст тебе сил.       Что за Идон, Ульрик понятия не имел, обращение за помощью к книгам и учёным мужам ответов не дало. Но и без этого имени Никс понял смысл странной цитаты.       Он всегда был единым целым с тем, кого любил, даже до того импровизированного переливания крови.