Три уставших Виктора

ФЕВРАЛЬ — У вас так каждый год? — спросил Юри. Растаявший снег затекал за шиворот, а ноги от холода уже ничего не чувствовали, несмотря на две пары шерстяных носков. — У меня так первый раз в жизни, — ответил Виктор и рассмеялся, убирая со лба Юри прилипшую чёлку. — У меня с тобой всё в первый раз. Они лежали в сугробе, измученные после хороводов, перетягивания каната, «стенки на стенку» и прочих развлечений, названий которых Юри не запомнил, потому что отдался масленичному вихрю и забыл обо всём. Яркое февральское солнце высвечивало светлую кожу Виктора так, что она казалась прозрачной, заставляло щурить глаза и чувствовать в себе ослепительно яркое счастье, лениво растекающееся по телу. Дома Виктор пек блины, хотя и на празднике уже наелись до отвала, да и режим беспощаден, но «так надо!». Ну, раз надо, значит надо. Юри послушно ждал и наблюдал. Он вообще мог наблюдать за Виктором бесконечно, что бы тот ни делал. Потому что он всё делал потрясающе красиво. То есть на самом деле некоторые вещи он делал совершенно не красиво, но это и не важно, потому что сам Виктор такой… такой! И Юри даже было стыдно немного за то, что он слова не мог подобрать нормального, хотя это его муж. Нельзя так восхищаться собственным супругом — это нелепо. На сковородке лежал кривой, помятый блинчик. — Эх, первый блин комом, — посетовал Виктор, глядя на своё творение. — Что это значит? — Когда делаешь что-то в первый раз, обычно получается хреново. Примерно так. — То есть я твой первый булиноком. Ну, как у начинающего тренера. Виктор забыл про блинопечение и оказался на коленях перед Юри, стараясь переубедить: — Боже, солнце моё, это ж надо было такое придумать. Нет, конечно! Ты мой самый лучший блин. — Я твой единственный блин! — возразил Юри. — Да, и мой единственный блин — это произведение блинного искусства! Не променял бы его на все блины этого мира. — Виктор, ты — дурак. АПРЕЛЬ С Чемпионата мира Юри привёз серебро. Снова. Виктор не стал воротить носа: поцеловал и медаль, и расстроенного Юри. Целовал до тех пор, пока не ушло всё напряжение, а потом ещё немного. Или много. Однако поцелуи проблемы не решали. Золота не было и не предвиделось в обозримом будущем, а в необозримом — завершение карьеры. — Яков считает, что я должен быть с тобой строже, — сказал Виктор, нахмуренный и недовольный, когда сезон подошёл к концу и пришло время подводить итоги. — Якобы наши личные отношения мешают профессиональным. — Да, я понимаю. В действительности Яков считал — и не стеснялся говорить об этом, — что Юри случайно получил все медали и без кардинальной смены абсолютно всего такое не повторить. Не говоря уже о том, чтобы улучшить результат и заработать золото. Яков не ненавидел Юри, скорее наоборот, он всего лишь констатировал факт. Честно, но неприятно. После этого разговора всё пошло наперекосяк. Виктор не умел вполсилы. Виктор или сбивал безумным потоком рыбонек-заечек-котичков-булочек, или говорил такие вещи, от которых хотелось даже не расплакаться, а тихонько перестать существовать. Английский у Виктора всегда был вежливый, формальный, присыпанный сленгом ровно в той степени, в которой это должно быть мило и обаятельно. Словом, он говорил натренированно, вышколенно. По-русски Виктор матерился, говорил непонятными поговорками и трёхэтажными тяжёлыми конструкциями, как будто Достоевского цитировал. Юри уже достаточно понимал, чтобы уяснить значение слов «пиздец», «никуда не годится» и «просто плохо». Катание превратилось в ад. Каждая тренировка едва-едва не заканчивалась истерикой. Виктор ругал его и раньше, но никогда так. И самое главное — в прошлом году они не были по-настоящему вместе. Теперь же, закрывая глаза, подставляясь под поцелуи, Юри слышал в ушах набатом: отвратительно, смехотворно, позорище. Виктор шептал, стонал «любимый», «родной», «самый лучший», но Юри слышал совсем не это. Виктора будто выворачивало наизнанку. Ему было тяжело. Он уставал от двойных тренировок. Боялся не успеть, не уследить. И никогда не жаловался, потому что не привык. Юри было больно за этим наблюдать, но он не знал, чем помочь, кроме как любить сильнее прежнего. С этим у него проблем не возникало. ИЮНЬ После заслуженного отдыха в Италии возвращаться в Россию не хотелось. Юри с Виктором вдоволь накупались, посетили музеи во Флоренции, покатались на гондолах в Венеции, посмотрели храмы в Риме. Про шопинг тоже не забыли. Сразу после окончания отпуска Виктор погрузился в творческий транс. Не отвлекаясь на сон и отдых, он часами прослушивал разные музыкальные композиции, составлял черновые планы программ. Мог встать посреди ночи и начать танцевать прямо в комнате. Первые пару раз Юри пугался, а потом даже просыпаться перестал. Однажды Юри надолго ушёл из дома. Отчаянно смущаясь и злясь, Юрио попросил сходить с ним к стоматологу, потому что один он боялся, а Виктора, Милу и Гошу он бы не попросил даже под дулом пистолета. Испытание это оказалось не для слабонервных. Перед тем, как зайти в кабинет, Юрио попытался сбежать, а после отказывался открыть рот, мотая головой и сжимая зубы. Когда Юри вернулся, уставшим и отчаянно жаждущим ванну, ужин и поспать, Виктор сидел на полу в спальне с полноразмерными наушниками на голове, прислонившись спиной к кровати, смотрел в экран ноутбука. Вокруг него были разбросаны пустые и неоткрытые банки энергетика, как алтарь вокруг божества. — Виктор, это вредно, — заметил Юри, мстя за все те разы, когда Виктор выговаривал ему за нарушение режима: за еду, за кофе, за ночные посиделки в интернете. — Нельзя спать — я, кажется, поймал нужную волну. ИЮЛЬ После того, как Юри откатал макет готовой программы и надел очки, чтобы посмотреть на произведённую реакцию, Виктор стоял с нечитаемым выражением лица и не двигался. Не кинулся обнимать, не улыбнулся. — Ну как? — осторожно спросил Юри, кусая губу. — Не знаю. Я не смотрел. Ты не заставил смотреть даже меня, хотя это моя прямая обязанность. И я снова вижу то бесполое нечто, которое встретило меня год назад в Хасецу. Никакого прогресса. Ситуация усугублялась тем, что был уже вечер, у Виктора была своя тренировка с шести утра, а после — тренировка Юри. Он пребывал в плохом настроении и уже ничего не соображал. Дома Юри плакал в ванной, закусив ребро ладони, пока Виктор лежал на кровати в одежде и ботинках. Последнее время он часто так делал, потому что буквально валился с ног от усталости. Прорыдавшись, Юри разогрел еду в микроволновке. Виктор без аппетита поел прямо в кровати, всё так же полностью одетый. Юри тоже кусок в горло не лез. Сил разговаривать у него не было, как это часто теперь случалось по вечерам, и Юри получал от лежащего рядом мужа удушливо нежные сообщения. Потом в раздевалке, следующим утром, прислонившись лбом к металлической дверце ячейки, Юри перечитывал, перечитывал, перечитывал, чтобы заглушить «самый ужасный тулуп из всех, что я видел», «не понимаю, как ты собираешься пройти в финал с этим», «мне за тебя стыдно». На паркете Юри всегда чувствовал себя уверенно, но Виктор умудрился разрушить и это. «Не так!» «Всё не то!» «Руку твёрже!» Брал ладонь в свою и грубо, не церемонясь, тряс, чтобы расслабить, выгибал так, что хрустели не только суставы, а что-то гораздо глубже с треском раскалывалось. Показывал, как надо. Критиковал прыжки, шаги, осанку, выражение лица. Казалось, нужно изменить всё — легче было бы обучить вместо Юри кого-то другого. Юру Плисецкого, например. До предела ситуация накалилась в совершенно неожиданный момент. Юри приехал на вечернюю тренировку один, промокший до нитки. Виктор отругал его за забытый зонт, и Юри сорвался. Он плакал, не останавливаясь, захлёбывался рыданиями, не мог толком сказать паникующему Виктору, что случилось. Ничего не случилось, просто усталость накопилась. Виктор это должен был понимать лучше всех. АВГУСТ Когда Виктор показал ему свою произвольную, Юри забыл, что нужно дышать. Это было слишком прекрасно для слов. Он должен был обрадоваться, обязан был поддержать, вдохновить, сказать, что это гениально. Потому что правда гениально, как и всё, что делал Виктор на льду. — Пока сыровато, конечно. Ещё доведу до ума, — сказал Виктор, подъехав к бортику и смахнув со лба капельки пота. Он кокетничал, делал вид, что всё это ерунда, но Юри знал, сколько работы стоит за этой программой. Юри выдавил из себя что-то, какие-то слова одобрения. Виктор нахмурился, поник и ничего не сказал в ответ. После тренировки они пошли в ресторан, потому что сил что-то готовить или даже покупать не было. Легче всего прийти, сесть, ткнуть пальцем в меню и ждать. Виктор всё молчал и едва не засыпал на ходу. Юри даже боялся оставлять его одного, но быстро понял, что терпеть больше не может. Когда он вернулся из туалета, Виктор спал, положив голову на сложенные на столе руки. Пока ужин не принесли, Юри решил не будить спящего. Ел Виктор с мутными покрасневшими глазами, как обычно без аппетита, едва не засыпая снова. Дома Юри лёг в наполненную ванну и лежал так долго, пока не начал дрожать от холода. Потом попытался уснуть, но не смог. Не смог и на следующий день, и в день после. Не хотел выходить на лёд. Не видел смысла. Впервые в жизни он настолько отчётливо осознавал, что никогда не сможет кататься как Виктор. Он отвлекал гения, забирал для своей никчёмной программы драгоценные часы, которые можно было посвятить совершенствованию программ Виктора. Виктор не единожды повторял: — Что случилось? — Всё в порядке, — отвечал Юри каждый раз. Когда Виктор почти умолял объяснить ему, в чём дело, Юри сдался и выложил всё начистоту. Виктор слушал с понимающей улыбкой, которая с каждым сказанным словом становилась всё более ненатуральной. — Всё это совсем не то, что я бы хотел когда-либо услышать в своей жизни. Я мечтал вдохновлять людей своим катанием, а вот как оно получается. Юри хотел сказать, что он вдохновлял, что всё, чего Юри добился — благодаря ему, но слова застряли в горле. Виктору было больно — Юри был виноват. Виктор думал неделю, потом усадил его на кровать, сам сел на колени и начал: — Послушай меня, Юри. Забудь про того Виктора Никифорова, который пятикратный чемпион. Не ищи в нём ориентира, вдохновения, идеала или чего-то там ещё. Для тебя его больше не существует, да и не было никогда. Теперь у тебя только суровый тренер Виктор Андреевич и непутёвый муж Витька. Понял меня? Как тут не понять? СЕНТЯБРЬ Осенью, когда тренировки стали наиболее ответственными и тяжёлыми, Виктор начал совсем уж таять. Он был измотан и ужасно переживал по какому-то поводу. Юри тоже уставал, но не так ужасно и всеобъемлюще. Он у себя и у всех остальных был один единственный, а Виктора было на самом деле не два, а целых три — ещё тот, о котором было положено не вспоминать. — Ты никогда не говоришь о своих переживаниях, мы обсуждаем только меня, — сказал Юри. — Как-то это неправильно. Я же… я тоже хочу знать, о чём ты думаешь, что тебя беспокоит. — Я твой тренер, Юри, — сказал Виктор устало, до боли равнодушно. — Моя главная задача — создать тебе комфортные условия для тренировок, психологически комфортные в том числе, а не грузить своими проблемами. — Но ты для меня не только тренер, и когда тебе плохо, у меня не может быть комфортных условий для тренировок. Виктора удалось разговорить лишь с помощью алкоголя. Юри уже сам был не рад, потому что обычно выпивший Виктор весёлый, разговорчивый, ещё более нежный и влюблённый, чем обычно. А тут он стал таким грустным, что сердце обмирало. — Хреновый я тренер, солнце моё, — сказал Виктор по-русски. И Юри понял. Как тут не понять? Юри тоже был хреновым, только не тренером и даже не фигуристом, а мужем. После того разговора Виктор запретил ему вмешиваться в свои тренировки, интересоваться программой и так далее, чтобы не отвлекаться. Но Виктор тоже человек и ему тоже нужна была поддержка. Они ведь с самого начала были так абсолютно близки из-за общей страсти, из-за того, что у них обоих всю жизнь было только одно — фигурное катание, а теперь они делили свою страсть на двоих и горели вместе, часами напролёт обсуждая. Только больше не горели, больше не были вместе в том смысле, когда вместе — это идеальное совпадение, полное единение. «Я должен стать лучше для него. Нет, я должен стать лучше для себя. А разве теперь есть какая-то разница?» — думал Юри. Но так просто ничего не решалось. Нельзя решить стать лучше и в одну секунду стать лучшим. В конце концов они поссорились на тренировке. Той ночью они лежали в одной кровати, отвернувшись друг от друга, и оба не могли уснуть всю ночь. «Не хочу говорить всех этих вещей», — тихо произнёс Виктор, когда думал, что Юри спит. «Ну так и не говори», — в ответ не прозвучало. НОЯБРЬ Первые заморозки наступили сразу после сильного дождя. Улицы превратились в каток. Больницы собрали первый урожай переломов. Когда Виктор упал, растянувшись на асфальте, Юри испугался, но и подумать не мог, что всё настолько плохо. Перелом ноги со смещением, сказали в травмпункте. На сезоне можно было ставить крест. На карьере в любительском спорте, в общем-то, тоже. Закованный в гипс, Виктор стал мрачным, молчаливым. Ездил в качестве тренера на соревнования, ходил на тренировки, улыбался, ругал, подбадривал, но всё было не то. Перегорело. После Скейт Америка, где Юри своим катанием сделал серьёзное заявление о планах на сезон, Виктор сказал: — Знаешь, что самое страшное? — Нет, — тихо ответил Юри. — Когда мне сказали, что я полгода не смогу кататься, я испытал облегчение. — Хочешь завязать с фигурным катанием? — Нет, что ты. Вся моя жизнь — ты и фигурное катание. — Тогда что? — Помнишь, я говорил, что у тебя должно быть два Виктора? Помнишь, да? Так вот у меня всё это время Виктор был один. И разорваться не получилось. Юри нужно было срочно дотронуться и успокоить, сказать, что всё у них будет хорошо. Он, неуверенный и тревожный, был абсолютно и непоколебимо уверен. Пристроился под боком у Виктора, произнёс: — Ты ещё научишься. Ты будешь величайшим тренером. Так же, как стал величайшим фигуристом. ДЕКАБРЬ Финальное золото Виктор поцеловал, хотя не поцеловал даже, а ткнулся губами в каком-то нервном жесте, после чего, боднув медаль лбом, устроился головой на груди Юри. Юри гладил его по волосам, медленно пропуская пальцы через светлые пряди. Сердце стучало хорошо, спокойно. Дышалось свободно. Всё было так, как должно было быть. После медаль убрали на тумбочку. Впопыхах снятая одежда оказалась там же, а смазка с презервативами, наоборот, были из тумбочки извлечены. Гипс мешал, но за месяц они уже успели приспособиться. Юри сначала шутил, что Виктор это специально, чтобы лежать, ничего не делать и получать удовольствие, но он и не был против делать всё сам, от этого голова шла кругом. Взгляд Виктора будто приклеился к этой проклятой блестяшке. Юри взял его за подбородок и заставил взглянуть на себя: — Смотри только на меня, Виктор. — Да я два года уже никуда больше смотреть не могу. — Мы сделали это, понимаешь? Ты и я — вдвоём. Мы доказали всему миру, что тренер ты не менее талантливый, чем фигурист. Виктор посмотрел на него отчаянно, с отчаянной благодарностью, и впился поцелуем в губы. Юри уложил Виктора на спину, не разрывая поцелуй, с удовольствием принимая скользящие по телу руки. Жаркие ладони сжимали ягодицы, оглаживали бока, оставляли розовые следы на бёдрах. Юри опускался медленно, мучая их обоих. Взял руки Виктора, поцеловал каждый палец. Прикрыл глаза. Будут ещё медали. Будет ещё золото для поцелуев. Они доказали один раз и докажут ещё.