Контролируемый ущерб

Габриель привычно жесткий, удары точны и выхолощены, вытренированы на многочисленных полигонах. Каждый удар, каждая подсечка, каждый замах может стать травмирующим, стоит только моему противнику этого захотеть. Он сильный, очень сильный, могущество льется из его голубых глаз, играет в рельефных мышцах, искрит солнцем на жестких крыльях. Я стараюсь не упускать из виду все выпады, набирающие быстроту и ловкость - чревато распоротым брюхом или оглушающим ударом. Прошло довольно много времени после того, как мы вернулись на Небеса. Габриель изменился, стал еще более скрытен и молчалив, продолжал ревностно служить Богу, но он, как и я, понимал, что Господь хоть и милосерден, но справедлив. Поэтому Габриелю пока не давалось никаких заданий, требовалось лишь содержать в порядке гарнизоны, как обычному полководцу, а не архангелу. И неизвестно было, насколько долго все это продлится, на год, на тысячу лет, на тридцать веков. Господь непредсказуем. Меня все время тянет к земле. К Джипу. К единственному, которому я верил и верю, как самому себе. Эта связь опасна, но так сладка… Сбегаю в воспоминания, каждый раз, в тот чертов день, когда к нам неслись полчища ангелов, вселившись в людей, готовых разорвать нам глотки, в тот чертов час, когда я смотрел в его щенячьи глаза и говорил о том, что не потерял веру в таких как он, в тот чертов миг, когда наклонился к нему так близко, что различал собственное отражение в его глазах. Скрываюсь завесой мыслей и воспоминаний, упиваясь тонким силуэтом в полутемной комнате, но не этим ли я не пресыщаюсь никогда? У меня это все, что осталось. Будущего может и не быть, настоящее может измениться, остается только прошлое. За такое мне в наихудшем случае грозит трибунал. И я стараюсь ограничивать себя в полетах, во времяпровождении с выжившими людьми. Но Бог лишь смотрит в самую глубину моей сущности, отдавая очередное задание, и я невольно холодею от мысли, что ему, возможно, все известно. И каждая встреча, каждый открытый и доверчивый взгляд парня заставляют крылья тонко звенеть, а пах наполняться жгучим, чуждым сущности ангела чувством. Мне не всегда удавалось избегать полетов вниз, и я всегда был холоден, как холодны Небеса, и пусть обиженный взгляд Джипа обрушивался на меня тяжестью в сотню раз тяжелее моих крыльев. Я удивляюсь, как после таких взглядов могу летать, а Джип может прощать и всегда встречать меня с радостной улыбкой. Поэтому строгий контроль над вылетами, по возможности уклоняться от заданий, так или иначе связанных с рожденным Мессой, строгое личное пространство, односложные слова. Этакий контролируемый ущерб. Сделать задание и улететь скорее, а все остальное время до одури биться с Габриелем, оттачивая военное мастерство, позволяя в буквальном смысле вылетать посторонним мыслям из головы. Габриель догадывался. Ну или знал, но предпочитал этого вообще не касаться. Лишь упрямо раз за разом поднимал меч, бился, как в последний раз в своей долгой жизни, то ли пытаясь выбить всю дурь из меня, то ли доказывая что-то только себе. Габриель потерял свое положение, и причиной, пусть и не прямой, но косвенной, послужил я. Справедливо пропускать пару-тройку крепких ударов, не стараясь ответить. Тоже контролируемый ущерб. После учебного боя Габриель всегда уходит первым. Не оглядываясь, отточено-гладко сложив крылья и меч, прямой, как палка. Я не знаю, что делает брат по вечерам, в то время как я сам стараюсь прорабатывать планы и стратегии для возможных войн, заполняя голову картами и тактическими ходами, и медленно, медленно таять, поедом себя поедая. В этот вечер Габриель не ушел. Лишь молча стоял и смотрел, как я встаю, отряхиваюсь и иду в казарму. Я не заметил, что он последовал за мной, даже чуть растерялся, когда меня быстро впихнули в какие-то пустующие комнаты. Не успел я оттолкнуть брата, как рука Габриеля уже скользит вниз под доспехи, хватает мою постоянно возбужденную плоть и грубо отдрачивает. Удовольствие разливается горячим звоном по телу, крылья трепещут, царапая кладку, я бьюсь, то ударяясь головой о стену, то прижимаясь к крепкому торсу Габриеля, и сдержать стоны совсем невозможно. Он пахнет железом, как и Джип, но Хансон пахнет еще сладко-сладко, порочно и нежно, совсем по-мальчишески нежно… Но я кончаю, смотря прямо в глаза Габриелю, падая куда-то в темную пропасть, наполняя мгновения забытьем. Меня отпускают, и я едва держусь на ногах. За все время Габриель не проронил ни слова. Неправильно. Все это неправильно и противоестественно, и я читаю собственные мятежные мысли в глазах напротив. Ангельская сущность вторит ужасу, вопит, но я затыкаю внутренние голоса одним словом: контролируемо. Габриель передергивает плечами и уходит. Я смотрю в удаляющуюся спину с остро-напряженными крыльями и вдруг усмехаюсь, думая о том, что смогу сегодня заснуть.