Золотая заклёпка.

*** Очередной концерт. Хвала небесам — финальный рывок. Антон так устал. Антон вымотан и выжат до беспредела. Неделька выдалась адовой, что ни говори. Шесть концертов, на четыре из которых они мотались по Сибири туда-сюда, словно шарики для пинг-понга. Мыслимое ли дело?! Но когда он выходит на сцену, когда приветствует огромный Питерский зал, усталость резко уходит. И Антон точно может назвать причину. Где-то в пятом ряду, по левую руку от себя, парень замечает знакомую, родную фигуру. Ему хватает пары секунд. Сразу становится так волнительно и спокойно одновременно. Теперь Шаст точно уверен — всё будет хорошо. Теперь он не сомневается, ловя незаметный другим жест — вскинутый вверх большой палец. Впрочем, не заметить этого двухметрового медвежонка в толпе — грех. И дело даже не в огромном росте и ярко-красной рубашке. Нет. Антон просто чувствует его, просто ощущает всей кожей, под рёбрами, как становится легко дышать, как появляются силы шутить. Силы быть лучшим. Для Него. Макаров не отрывает взгляда от сцены, ловит глазами удивлённый и вмиг посветлевший взгляд, ловит счастливую улыбку. Он не сказал, что придёт. Да, прилетели вместе, но по его же собственной легенде, Илья должен быть сейчас на супермодной выставке, которая «в России всего на два дня, Шаст! Я такое не могу пропустить!» Здоровяк улыбается в ответ, знает, что Антон увидит. Сюрприз удался. Тем более что на выставку он тоже успеет. А сейчас — Илья просто любуется своим мальчиком. Маленьким, хрупким мальчиком, который смотрит на него всё время, который ждёт его одобрения, его смеха. И Макар снова незаметно вскидывает вверх палец на какой-то очередной шутке, которую он даже не запоминает, не вслушивается. Он просто знает, что Антон не облажается. Не сможет. Антон умница, да и вообще, Шастун не умеет лажать. Тупить, нести ахинею, включать дурака — это запросто. Шастун настолько «вырос» в плане юмора и импровизации в целом, что теперь почти любую свою оплошность он может превратить в шоу. Илья гордится им. И Антон, сидя на неудобном кресле, облизывая искусанные от волнения губы, нервно посмеиваясь, чувствует это. Чувствует, что Макаров смотрит на него с восторгом, с гордостью. Макаров не пытается прыгать выше, не пытается переплюнуть. Наоборот, все свои силы этот большой и солнечный человек бросает на то, чтобы поддержать его — Антона — начинания и продвижения. Илья ради него не идёт на глобальные жертвы, но при этом Антон точно знает, что, если нужно будет, Макар и это сделает. Макар в лепёшку расшибётся ради него. И от этого ощущения, от этого знания, Шастун готов орать в голос. *** Илье не удаётся улизнуть незамеченным из зала. Импровизаторов на фотосет не выпустили, потому фанатки отрывались на двухметровом воронежском медвежонке. Отказать им он просто не может, хотя буквально сразу после того, как Шаст скрылся в кулисах, на телефон пришло короткое «Курилка у чёрного входа». Макаров бы и рад сорваться, но душевная доброта, мать её… Он только собрался выскользнуть на улицу, задержавшись на добрых минут сорок. Он только толкнул тяжёлую, скрипучую дверь, как почти сразу ощутил на своей руке ледяную хватку длинных пальцев, а в нос ударил привычный, родной запах табака и туалетной воды. Макар улыбается, подчиняясь уверенной хватке, утопая в костлявых объятиях. Антон жмётся к нему так доверчиво, так по-детски наивно и мягко. Антон дрожит и улыбается. Макаров чувствует и то, и другое где-то на уровне подсознания, обнимая в ответ, прижимая к себе и прикрывая глаза. — Ты пришёл… — такого Шаста не знает и не видит никто, кроме Ильи. — Ну, а что, зря я что ли тащился в Питер? — усмехается Макар по-доброму, заглядывая в озарённое восторгом лицо, теряясь в ошеломительной зелени глаз мальчика. Мальчик… Иногда Илье кажется, что он намного старше Антона. Иногда Илья думает, что у него не парень, а ребёнок появился. Иногда. Но когда Шаст вот так запросто срывается, целует его, впивается своими невероятно-длинными пальцами в его жилетку, Илья понимает, что перед ним страстный, горячий мужчина. Мужчина, на чьи поцелуи отвечать хочется, на чьи ласки поддаёшься не задумываясь. Губы у Антона горчат от сигарет, а под тёплыми ладонями Илья ощущает лёгкую щетину. А ведь вчера вечером Шаст брился в их общей ванной, в квартире в Воронеже, предварительно вдоволь наплескавшись в него водой из-под крана, смеясь, как ребёнок. Их прерывает звук шагов и наглое, самодовольное: — Тоха, ты там укур… — Арс не договаривает фразу, обрывается на полуслове, поджимая губы. А у Ильи внутри всё ликует. Ликует от ощущения собственного превосходства. Потому что что бы ни сделал Попов, как бы ни подкатывал свои яйца к его Тоше — всё бестолку. И даже фанатские писки «Артон-канон» не могут переломить ситуацию. И даже тот факт, что Тоша теперь проводит с Макаром куда меньше времени, не играет на руку петербуржцу. Илья безраздельно властвует на этом фронте. Враг не пройдёт. Да, собственно, Антону и самому это не нужно. Антон каждый вечер строчит Илье сообщения, шлёт фотки и какие-то им двоим понятные хахайки. Антон влюблён по уши. И влюблённость эта обращена вовсе не к голубоглазому полубогу. А к простому парню из Воронежа. — Две минуты, иду, Сень, — бросает коротко Шастун, даже не пытаясь отстраниться, даже не собираясь отрицать. Все и так всё знают. Всем и так всё очевидно. А что до ущемлённой гордости актёришки, так тут Антон бессилен. Он сразу дал понять, что одноразовый перепих для трофейной галочки его не интересует. Теперь уже целует Илья. Властно, жадно. Как он умеет, прижимает Антона к шершавой, прохладной стене старого советского здания, обнимая своими ручищами, так что Шаст оказывается укрыт от всего мира. И нет ничего уютнее этих, казалось бы, неуклюжих, но самых родных и тёплых объятий. Самых правильных. Самых нужных. Весь оставшийся вечер и второй концерт Антон улыбается, как дурак, буквально светясь от радости. Потому что он не ждал, потому что Илья умеет его радовать. Вот такими простыми мелочами, казалось бы. Но это во сто крат ценнее нелепых, напыщенных и пошлых комплиментов его темноволосого коллеги. Антон влюблён, словно школьница. И знает, что это взаимно. А большего ему и не нужно. Ему достаточно того факта, что у него есть его персональное солнце. *** «В десять буду ждать тебя у чёрного входа»

«Мы куда-то идём?»

«Сюрприз» Шастун спешит переодеться, собрать свои вещички и слиться от коллег, ссылаясь на дикую усталость. Но всё равно опаздывает на добрых полчаса. Илья не злится. Улыбается, хлопает друга по плечу и обнимает осторожно. На улице они редко светят своим отношением друг к другу. Как бы то ни было, страна-то совсем не та. Да и счастье должно быть тихим. — Куда мы? — закуривает импровизатор, идя в сторону такси. — Увидишь. Тебе понравится. Только надо поторопиться, иначе всё пропустим, — Макаров улыбается хитро и самодовольно, прикуривая из рук Тоши, накрывая его ладони своими, словно бы защищая огонёк зажигалки. У Антона от этого простого касания мурашки по коже. И внутри миллионы грёбаных светлячков. У всех бабочки, а у него вот светлячки. Потому что так ему больше нравится. Потому что светлячки — дети Солнца. А Илья ни кто иной, как то самое Солнце. И светлячки в теле Шаста — прямое доказательство безусловной принадлежности. Добровольной и весьма приятной. Ночной Питер красивый, манящий и загадочный. Шаст прижимается к тёплому боку Макарова, уложив голову на его плечо, рассказывая тихонько, что второй концерт был не так хорош. Ещё бы! Там ведь не было самого главного зрителя. Илья тепло хмыкает, перебирая пальцы Шаста, поглаживая их, прокручивая кольца и браслеты. Ему до чёртиков это нравится. Нравится ехать по полутёмному городу, освещённому тысячами огней, нравится ощущать тяжесть угловатого тела на своём боку, нравится украдкой целовать взъерошенную макушку своего мальчика, нравится видеть, как от этих нехитрых действий Антон почти урчит, словно огромный кошак. Они едут по набережной, огибая шумный, полный современных неоновых вывесок центр, утопая в этом ощущении загадочности и магии. Антон в какой-то момент затихает, просто переплетает их пальцы, замирает и смотрит на гладь Невы, в которой отражаются уличные фонари. Он словно бы в другой, параллельной реальности. В реальности, где им не нужно расставаться так надолго. — Я очень сильно скучал по тебе, — вдруг тихо шепчет он, запрокидывая голову, глядя на Макара снизу вверх, — мы с ребятами ходили по улицам всех этих городов, было забавно даже, но мне не хватало тебя. Твоей руки в моих пальцах. — Знаю, — так же тихо отвечает Макаров, крепче сжимая наконец отогревшиеся пальцы Шаста, — я тоже скучал. И это не простые слова. Эта тоска такая осязаемая, такая живая, когда они не рядом, когда они не могут просто коснуться друг друга. Даже банально взяться за руки. Илья всегда ощущает пустоту под рёбрами, а светлячки Антона словно бы умирают, переставая греть его изнутри, оседая серой, зудящей пылью в желудке. Они, естественно, не дети. Они понимают, что иначе не получится. Илья никогда не подрежет крылья Антона, никогда не заставит выбирать между собой и работой. А Шаст никогда не вынудит Макара мотаться за собой по всей Необъятной. Да и потом, даже у тоски есть обратная сторона. Светлая, добрая. Они не успевают надоесть друг другу, они не успевают утопить свою связь в океане убийственного быта. Тоска помогает им поддерживать должный уровень тепла, не переходящего в душащие оковы, не становящегося их клеткой. Эта тоска окрашивает их отношения в цвет заката. Таксист паркуется максимально близко к конечной точке. И пока Антон огромными глазищами пялится на реку и башенки моста, Илья быстро рассчитывается, чтобы уже через пару минут они могли оказаться на противоположной стороне дороги, на набережной. — Как красиво! — детский восторг Антона — самое бесценное, что видел Илья в своей жизни. — Большеохтинский мост по праву считается одним из самых красивых в Питере, но он менее популярен, чем тот же Дворцовый, — Макаров подготовился. Да. Хотелось произвести должное впечатление. Хотелось порадовать Шаста, который ещё перед поездкой задумчиво обронил, что ни разу не видел развод мостов. И после этого у Ильи даже не возникло вопросов, куда отвезти этого двухметрового дитятку. Он смотрит на часы и кивает, чуть подгоняя Антона пройти ещё вперёд, ближе к сверкающей металлической конструкции. Через пять минут стартуют. — Илья, это..? — только сейчас Шастун замечает скопление машин при въезде на мост, только сейчас до него начинает доходить, — Он что, разойдётся?! — Просто смотри, — шепчет Макаров, обнимая своего любимого мальчика со спины, снова укрывая собой от всего мира. Людей тут почти нет. А значит, бояться им нечего. Да и всем, по сути, похуй. Тут сейчас развернётся куда более умопомрачительное действо. Бесшумное, но яркое. Словно бы те самые светлячки из живота Антона сейчас облепили два медленно поплывших вверх крыла и ажурные арки моста. Шаст даже не дышит, смотрит неотрывно, а от удивления и восторженного шока у него открывается рот. — Илья! Илья, посмотри, какая красота! — восклицает он, стискивая цепкими пальцами руку на своей талии, второй рукой указывая на башенки с маяками, между которых стремительно расходились два железобетонных крыла. Макаров расплывается в счастливой улыбке, прижимая Антона ближе к себе, мягко целуя его за ухом, тихо шепнув: — Ты всё равно красивее. Я люблю тебя, Тош. На водной глади реки по ту сторону моста терпеливо покоится небольшое судно, дожидается зелёного света, чтобы пройти этот рубеж. И когда крылья замирают, когда немногочисленная публика ликующе выкрикивает свои восторги, корабль трогается с места, дополняя картинку окончательно. — Я люблю тебя, Илья, — эхом вторит Шастун, поворачивая голову так, чтобы их губы оказались близко-близко, почти коснулись друг друга, — очень сильно. Поцелуй короткий, нежный, осторожный. Момент идеален по уровню романтичности. Момент идеален, чтобы послать на хуй весь мир и просто наслаждаться тем, что есть. На ум Макару приходит городская легенда, гласящая, что одна из миллиона заклёпок, использованных при строительстве моста — золотая. Конструкторы поставили её на счастье, предварительно покрыв металлической пленкой, чтобы никто не смог её найти. И эта легенда кажется ему символичной. Илья на ощупь находит на пальце Антона «то самое кольцо». Затерявшееся от чужих глаз среди несметного количества всех остальных металлических блестяшек, но не потерявшее своей значимости для обладателя. У него точно такое же, но так сразу и не заметишь, если не разглядывать целенаправленно. Их «золотая заклёпка». Ведь они и сами, как этот мост: их союз прочен, красив и надёжен. Но расставания, как и разводы крыльев, неизбежны. Меж ними проплывают тысячи кораблей-душ, меж ними часто пролегает пропасть. Но, через определённое время, всё возвращается на круги своя. Разводной пролёт вновь становится ровной полосой, а их руки снова встречаются, грея друг друга. И так будет всегда. Так будет правильно.