Тихонько

Голуби. Их всегда много на перилах моего балкона. То ли потому что я, выходя покурить, частенько зависаю тут на час, а то и больше, не забыв прихватить с собой пару горстей хлебных крошек для этой летающей нечисти, то ли просто потому что живу под самой крышей. И что самое странное – крылатые твари не устроили здесь сортир. Даже белые, ещё мамой выкрашенные перила чистые. Мамой. Улыбаюсь, но как-то скомкано выходит, да и зажатая между зубами сигарета мешает. Ёрзаю на старом ковре, подвигаюсь ближе к краю, чтобы свесить ноги вниз и поболтать ими. Хах, помнится, раньше, когда под нами жили совершенно другие люди, я частенько пугал их, сверкая пятками над окнами. Вот и сейчас тоже… Всё же мне иногда кажется, что какая-нибудь тварина схватит-таки и сбросит вниз. В сумерках так особенно жутко. Откидываюсь назад, опираясь на локти. Солнце приятно припекает голый живот, словно по нему тёплое масло размазали. Кажется, что постепенно каждую клеточку тела прогревает, наполняет. Быстро докурив и щелчком пальцев отправив окурок куда-то вниз, в заросли цветника старушки с первого этажа, откидываюсь назад, вытягиваясь в полный рост на тёплом ковролине. Закрываю глаза. Взмах крыльев – и я прекрасно представляю себе важного жирнющего голубя, который деловито расхаживает по импровизированной взлётной полосе. Воображение быстро дорисовывает пенсне и высокий цилиндр. И вот голубь щурится и крутит пальцем у виска. «Разве у голубей есть виски?» – думаю я, чувствуя, как засыпаю. А может и есть, чёрт с ними. Морфей, лови меня, лови… Просыпаюсь оттого, что что-то щекочет мой нос. Настойчиво так щекочет, то и дело перебегая на скулы и спускаясь по шее, почти невесомо лаская ключицы. Против воли улыбаюсь, и мою голову тут же приподнимают, устраивая на широких коленках, макушкой упирая в живот. Лениво даже поднять руку, и только спустя долгих пару минут я смог пересилить себя и потянуться наверх, на ощупь пальцами находя гладкие скулы и мягкие растрёпанные прядки волос. Глажу висок, мягко перебирая волосы, касаюсь ушка и, чуть помедлив, скатываюсь ладонью по шее, задержав её на плече, вывернув кисть. – Ты всегда спишь, – его голос чуть выше моего, тоньше, с совершенно другим оттенком. – Не всегда, – лениво возражаю я, удовлетворенно отметив, что я совершенно прав. Да и охрип немного ото сна, поэтому сейчас контраст такой разительный. Мне нравится «отличаться». Немного совсем, но нравится. Чуть сжимаю его плечо. Перехватывает мою ладонь, прижимая своей к коже, мешая убрать. Будто бы я собирался это делать, дурак. – Долго дрых? – Не знаю. Недавно вернулся. – А родители? – Закинули меня и умотали за город, пылиться на пляже. – Ты почему не поехал? – Долго? Нудно… Хочу остаться с тобой. Хмыкаю и только сейчас открываю глаза и щурюсь – слишком ярко закатное солнце. Он красивый, определённо красивый. Не закат, а этот мелкий полудурок. Хотя бы потому что он – моя точная до тончайших мелочей копия. А я считаю себя красивым. Безоговорочно. Я же прекрасен. Значит, и Рин тоже. – Я ведь предупреждал, что сегодня вернусь нескоро. Меня задержали на занятиях, я вообще ненадолго забежал, перехватить чего-нибудь, – хмыкает он, вытягивая ноги и придерживая мою черепушку, а затем складывает их по-турецки, ёрзает, устраиваясь поудобнее. – Так чего не идёшь? – поднимаю руку, чтобы потянуться – слишком заразительным был его предыдущий жест. Нечаянно касаюсь полосатой водолазки, ощущая, что она, оказывается, мокрая. – Где лужу нашёл? Чувствую, как от меня несёт дешёвым табаком. Запускаю руку в карман, выуживаю оттуда смятую пачку. Всего одна сигарета. – Это достаточно долгая история. Если в трёх словах, то: я, уборщица, ведро, – смешливо фыркая, проговаривает он, так же как и я ранее, наблюдая за птицами, важно расхаживающими по перилам. – Сними. Простынешь, – продолжаю гипнотизировать сигарету, не в силах моргнуть, чтобы окончательно согнать с себя остатки сна. Приподнимаюсь на локтях, чтобы ему было удобнее выбраться и распрямиться, наблюдаю снизу вверх. Щурюсь, разглядывая тёмный на фоне палящего солнца силуэт. Тянется рукой назад, хватая за ворот водолазки, немного сутулится, чтобы не порвать тряпку, и солнечные лучи тут же ложатся на его кожу. Ведёт плечами, греется. Пользуясь моментом, вновь пододвигаюсь к краю балкона, просовывая ноги между перилами, чувствую, как прохладный ветер скользит по ступням, щекочет их. Он же просто закидывает шмотку на натянутую бельевую веревку. Косо, не потрудившись поправить рукава и зацепить хотя бы одной прищепкой. – Не поделишься? – Боковым зрением вижу, как смотрит на мои руки и зажатую между пальцев сигарету. Почти обиженный. Вот-вот готов надуться. – Держи, – И аккуратно, чтобы не сломать сигарету, тяну руку к его рту, наблюдая, как губами зажимает фильтр. Перехватывает мои руки, чуть сжимая ладонями. Ждёт, пока чиркну зажигалкой, и затягивается. Рассеянно наблюдаю за тем, как тлеет алый уголёк на конце никотиновой палочки. – Поделишься? – нехотя спрашиваю уже я, пространно наблюдая за матовыми клубами воняющего дешёвым табаком дыма, который он то и дело выпускает изо рта. Кивает, приближаясь ко мне, держа губами сигарету. Перехватываю её, тяну ближе, кое-как затягиваюсь и падаю назад. Выгибаюсь, рукой обхватывая его шею. Отбирает назад тут же, не дав даже выдохнуть. Клацает челюстями у моих губ и выглядит донельзя самодовольным. Нахальный мальчишка с ухмылкой, искажённой зажатой в зубах белой палочкой. – Дурак, – выдыхаю совершенно беззлобно, словно констатируя факт. Продолжаю полулежать на нём, опираясь спиной. Задираю затылок вверх, чувствуя тепло его кожи. – Тебе показалось. Спи, – И на мои глаза опускается тёплая шероховатая ладонь, заставляя закрыть веки. – Как попугай, – выдыхает он вместе с дымом, намекая на птичку, что живёт у нас в доме и засыпает только тогда, когда её клетку накрывает плотная чёрная ткань. – Кем ещё? Заранее список напиши, хочу быть готов. Почему-то хочется засмеяться. Наверное, потому что на месте своего лица я сейчас представляю птичий клюв. Твёрдый, изогнутый на конце. Но нет – скорее, уж он повторяет за мной: что причёска, что не такое уж и редкое баловство с сигаретами. Всё повторяет. Отзеркаливает. Наверное, потому что я старше. На две с половиной минуты. – Ты дурак, Рик. – От идиота слышу, Рин. Молчим. Слишком тепло в лучах закатного солнца, слишком уютно в руках мелкого говнюка, в которых я снова устроился, извернувшись так, чтобы примостить свою башку на его плечо. Обхватывает поперёк торса, сжимая собственное запястье пальцами, сцепляя в импровизированный замок. Молчим. И я снова уже проваливаюсь в полудрёму, запрокинув назад голову, как он отстраняется и своими тёплыми сухими губами касается моей скулы. Улыбаюсь. Поворачиваюсь к нему, лениво приоткрыв веки, пряча взгляд за ресницами. Его глаза карие, светлые, с тончайшими желтоватыми прожилками. Безмерно глубокие. Тёплые, как закатное солнце над нашими головами. Ёрзая, тянусь к нему, накрывая его пальцы своими, сжимая их. С готовностью переплетает их, сцепляя в два замка. Носом веду по его, кажется, стирая разбросанные по нему веснушки. Или всё просто поплыло куда-то? Не знаю. Может быть… Переворачиваюсь на бок, прижимаясь щекой к его ключицам. И запоздало, уже снова отъезжая, вспоминаю, что он торопится: – Ты же сказал, что ненадолго? – Ага. – Тренировка? – Ага. Ну как же, младшенький у нас – звезда местного футбольного клуба. Не то что неудачник старшенький. Быстро, порывисто прижимаюсь к его оголённому плечу губами. Целую почти невесомо, не оставив даже намёка на след. – Но ты же не пойдёшь? – спрашиваю с надеждой даже, хотя утверждать сейчас больше хочется. – Ага… – на выдохе, невесомо, словно мне послышалось отзвуком от его предыдущих скупых реплик. Кивнув и втайне радуясь, высвобождаю ладонь, шарю по карманам и, только запустив руку, вспоминаю, что пачка-то закончилась. Взмах крыльев, упругое движение воздуха. Воркуют что-то на своём негромко, умиротворяюще. Так что даже шевелиться совершенно не хочется. Всё кажется бордовым, тёмно-коричневым из-под сомкнутых век. И грудь за спиной такая тёплая. И тонкие пальцы тоже. Почти горячие. Вырисовывают что-то на моих рёбрах, прикасаясь одними подушечками. Вырисовывают и, помедлив немного, скатываются ниже, на бок, оглаживая выступающую косточку. – Пристаёшь ко мне? – сладко потянувшись, спрашиваю я, не в силах скрыть довольную ухмылку. – Угу… – натурально мурлыкает в ответ Рин. Выгибаюсь, помогая его пальчикам пробраться под резинку боксеров. Касается меня там, обхватывает плоть пальцами, а я, устроившись поудобнее, вытягиваюсь назад, чтобы поймать его за подбородок и поцеловать уже по-настоящему, обхватывая его приоткрытые губы своими, поиграть с ними немного, позволить своему языку сцепиться с его. Медленно целуемся, лениво, и его пальцы двигаются в такт, неторопливо поглаживая меня, сжимая чуть сильнее у основания. Всё так медленно, тягуче… И время растягивается, как густой клейкий мёд. Всё слаще… Кажется, даже на языке его привкус. Привкус Рина. Нам нравятся одни и те же вещи, у нас один запах и множество шмоток на двоих. Сбивается, едва ли не впивается в меня ногтями, резко меняя амплитуду движений. И в этот раз решил подразнить меня и первый же сдался. Хмыкаю, выпрямляясь, рывком усаживаюсь, отталкивая его руку. Обиженно сопит, и я даже не оборачиваюсь – знаю, что он надувает влажные от слюны губы. Разворачиваюсь, с удовольствием оглядывая брата. Раскраснелся. У меня же всегда, наоборот, кровь отливает от лица. Улыбаюсь ему или же, скорее, своим мыслям и, привстав, стягиваю с себя единственный кусок ткани. Глаза братика становятся круглыми, а голос стремительно падает до шёпота: – Увидят же… – Кто, голуби? – насмешливо уточняю, прогибаясь назад, разминая спину. Смотрит на меня с восхищением, не отрывая жадного взгляда от моего тела. Водит взглядом по груди, опускается на живот, ещё ниже и, приоткрыв рот, из-под опущенных век, уже не отвлекаясь ни на что другое, разглядывает мой член с блестящими выступающими капельками. – Тогда услышат? – неуверенно мнётся, словно это я, а не он, залез в чужие трусы. – Мы тихонько, – обещаю я и устраиваюсь на его коленях, даже сквозь одежду чувствуя его нетерпение. Ёрзаю на этом самом «нетерпении», двигаю бёдрами, сжав его плечи, жадно хватая губами первые хриплые вздохи. –Рик… Рик!.. – тянет он, просит, когда терпеть эту ламбаду уже не в силах. Просит, а сам, схватив меня за затылок, целует так, словно хочет языком пробраться ко мне в глотку. Пытается обхватить мой член ладонью, но не позволяю, перехватив за запястье, насильно сцепив в замок наши пальцы. Куда более запальчивый, нетерпеливый… Такой трогательный. Вдоволь наигравшись, привстаю немного и, пальцами зацепившись за край его спортивных штанов, тащу их вниз вместе с бельём. Помогает мне, приподняв бёдра и оперевшись на руки. Стягиваю совсем немного, только до бёдер, чтобы выпустить его возбужденный член и, продолжая дразнить, не прикасаясь к нему пальцами, опуститься сверху, позволив головке прижаться к моему входу. Только коснуться, не больше. И снова, дразня, ёрзаю, пока он, отвернувшись, не называет меня садистом вполголоса. Смеюсь негромко, кажется, даже пьяно и с готовностью облизываю свою ладонь. Касаюсь языком кончика указательного пальца и веду им вниз к ладони и назад, широким мазком по среднему и безымянному пальцам. И так пару раз, пока ладонь не станет мокрой. Теперь можно и поласкать его липкими пальцами, растирая слюну по набухшей плоти, но не сжимать, касаться совсем невесомо, распаляя ещё больше, заставив нетерпеливо поскуливать. Склонившись к его ушку, напоминаю шёпотом о нашем «тихонько» и, когда он, спохватившись, пискнет, тут же кусаю его за мочку. Сильно, до хруста тонкого хрящика сжимая зубы, причиняя ему более чем ощутимую боль. Вот теперь дрожью весь, мурашками… И мне в башню даёт. Теперь уже не просто лёгкое опьянение – интоксикация зашкаливает, горит внутри, так знакомо сжимаясь в грудной клетке. Перекатившись на колени, стискиваю его член посильнее и, большим пальцем помассировав головку, так чтобы смазки выступило побольше, направляю его в себя, закусывая щёку изнутри. – Стой, давай… – Не надо, – отрицательно качаю головой, даже не дав ему закончить фразу. Я и так знаю, что он собирался предложить. Осторожно опускаюсь, стараясь расслабиться, но всё равно едва ли не шиплю, когда он буквально втискивается в моё тело, преодолевая сопротивление тугих мышц. Замираю. Чуть назад, снова ниже, пытаясь принять его полностью. Едва-едва… На грани с тупой болью. Прикрываю глаза, замирая, на ощупь нахожу его ладони и, стиснув его запястья, начинаю двигаться. Осторожно раскачиваюсь на нём, потихоньку увеличивая темп. Отчаянно, заранее зная, что ничего не выйдет, старается не стонать, сдерживает себя. Глупый. Подавшись вперёд, целую и, отстраняясь, срываюсь на рывки, и пошлые шлепки моих бёдер о его заводят только больше. Стараюсь не замечать своего желания, не обращать внимания на сковавшую тяжесть и настойчивое требование скорейшей разрядки. Отвлекаюсь, жадно вглядываясь в его лицо, впитывая взглядом каждое его движение, каждое малейшее изменение мимики. Дёргается, вырывает пойманные мной кисти и обхватывает меня за талию, плотно прижимая к себе. Тёплый. Такой тёплый, словно… Почему-то на ум приходит сравнение только с расплавленным парафином, который каплями оседает на столешнице, умирая в попытке убежать от пламени свечи. Мычит сдавленно, лбом утыкаясь в моё плечо, прижимая меня к себе, стискивая в объятиях. Порывисто обнимаю за шею, продолжая двигаться. Уже быстрее, куда быстрее… Куда приятнее. С каждым рывком внутри что-то сладко взрывается, обжигая нервные окончания удовольствием. Член трётся о его голый живот, пачкая смазкой, усиливая желание. Приближая разрядку. Немного ещё совсем. И это «немного» так болезненно, так вкусно, таким недоступным кажется… Казалось. Шепчет что-то, не разобрать. Шепчет, прижимая так, что я почти не могу двигаться, почти… Нам обоим этого «почти» более чем достаточно. Я первый на этот раз. Буквально сдуваюсь, растекаясь бесформенной массой, и только его руки удерживают. Внутри так мокро, так хорошо… Совсем не грязно. Устраиваюсь на его плече, даже не думая отстраняться. Как и он. Взмах крыльев, упругое движение воздуха. Новые прилетели.