Выгодная сделка

Walk a mile in these Louboutins But they don't wear these shits where I'm from I'm not hating I'm just telling you I'm tryna let you know what the fuck that I've been through (Iggy Azalea — Work) Мистер Девер годится Валентайну в сыновья — годился бы, если бы не цвет кожи, — но все равно староват. Валентайн не из тех, кто в свои семьдесят может запасть на парня с глубокими морщинами на лбу и на шее, даже если у него красивые глаза, а руки не знали тяжелой работы; с какого-то момента рядом хочется видеть кого-нибудь помоложе, чья кожа еще не обвисла, а жир под ней не начал расслаиваться от возраста. И все же, глядя на Девера, Валентайн ощущает смутное влечение, желание, вполне ощутимое, но не физическое. И оно не станет физическим, если ему не помочь, но это неважно на самом деле. Валентайн точно знает, что если бы у него еще вставал без таблеток, то встал бы. Еще как встал. Вот он, мистер Девер: убедительная фальшивая улыбка, фальшивое имя, фальшивая биография — агент какой-то загадочной суперсекретной организации, название которой, возможно, не знают даже в ЦРУ. А еще он — человек из того мира, в который Валентайн пытался влезть всю свою жизнь, но так и остался где-то у порога со всеми своими миллиардами. Отдельные залы ожидания, отдельные туалеты, отдельные чашки, отдельные стулья, отдельные парикмахерские ножницы для цветных, отдельные краны, раковины, вода. Валентайн ходил в школу для цветных, пока не бросил ее, потому что уже ничему толком не мог там научиться. Мистер Девер знает о расовой сегрегации, как и любой другой образованный белый человек, но вряд ли способен себе ее представить по-настоящему, для него она — что-то типа Черной Смерти, Варфоломеевской Ночи или накрывшего Помпеи извержения: давняя история чужой боли. Валентайн привык к таким собеседникам. Но в Девере есть кое-что особенное. За последние месяцы Валентайн виделся со множеством самодовольных людей: президентов, премьер-министров, королей, и белых среди них хватало, но ни один из них не был таким, как Девер. Не знай Валентайн правды о нем — клочков правды, но он еще помнит, каково это: обходиться клочками, если не можешь позволить себе целое,— то, конечно же, Девер показался бы ему таким же заурядным высокомерным сукиным сыном, со снисходительной улыбкой смотрящим на него, как будто Валентайн — какой-нибудь Зип Кун из уличных куплетов. А вот правда, которая все меняет: Девер хочет уничтожить его. Стереть, убрать, вымести прочь из своего мира, где белого человека, устроившего резню, скорее назовут героем, чем преступником, а черного пристрелят, не задумываясь. Сейчас он не может этого сделать и не сможет, если Валентайн сумеет довести все до конца гладко, не позволив себе ни одной ошибки, поэтому все, что остается Девер, — кружить с ним рядом, выжидая подходящий момент. Он смотрит поверх плеча Валентайна, мнет в пальцах ломтик картошки фри, как сигарету, и крупинки соли ссыпаются с нее обратно в тарелку. Газель сказала, что парень, которого она зарубила, был высококлассным профи, и десять к одному, что Девер — такой же. И мог бы попытаться убить Валентайна на месте, но сначала ему нужно узнать всю правду, ведь такие, как он, не могут довольствоваться ее клочками. И он сидит здесь, ест его еду, пьет его вино, пытаясь угадать, о чем пойдет разговор дальше. Сейчас он — на крючке, во власти Валентайна, полностью: перестанет подыгрывать — и уже ничего не сможет узнать, его легенда, все его вранье окажется бесполезным. Валентайн может сказать, что продолжит переговоры только в Диснейленде, в ростовых костюмах Микки-Мауса, и Деверу придется согласиться, если он хочет подобраться ближе. Валентайн может предложить «нечто более близкое, чем деловые отношения», как принято в таких ситуациях говорить, — вполне возможно, Девер согласится и на это, или, по меньшей мере, ему придется постараться, чтобы подобрать слова для правильного отказа. Ведь тот этого не хочет. Человеку из белого мира вряд ли понравится, что цветной покупает его, как стоящую у дороги проститутку. Валентайн придвигается ближе и прижимает ногу к лодыжке Девера. Тот сдержанно замирает, наверное, гадая не схватит ли Валентайн его сейчас за подбородок, чтобы засосать, не тратя времени ни на договоры, ни на предупреждения, не обращая внимания на отсутствие таблички «для цветных». Для самого Девера дело вряд ли в расизме, разве что считать им веру в его собственную неприкосновенность белого главного героя, вроде Джеймса Бонда или Шерлока Холмса, но это — частности. У него есть чувство собственной свободы, и ее, возможно, придется продать ради той самой суперсекретной организации, которая его сюда послала. И вот это заводит Валентайна по-настоящему: возможность купить что-то, на чем висит большая табличка: «не продается». Когда-то он действительно так делал: покупал белых яппи в костюмах, стоящих целое состояние, в вылизанных до блеска ботинках, и трахал их в собственных кабинетах: на узких диванах, на столах, на полу, — загонял как только мог глубоко, зная, что купил их целиком своими обещаниями выгодных сделок и хороших постов в совместных концернах. Зная, что его с радостью отправили бы обратно в конец автобуса, где на стене отпечатано большими красными буквами: «места для цветных». И Девер мог бы стать прекрасной последней покупкой перед тем, как мир изменится. Привычные условия, похожая сделка. Валентайн плотнее прижимает ногу к Деверу, пытаясь почувствовать его тепло. На секунду он прикрывает глаза, представляя себе, что делает это все так, как хочет: хватает Девера за галстук, тянет на себя, а потом — отталкивает, заставляя отвернуться, пристраивается сзади, чтобы не видеть ни морщин, ни блеска седых волос на висках, стаскивает штаны и засаживает ему, как будто снял за двадцатку. Валентайн почти чувствует, как замирает Девер под ним, неподвижный, слишком напряженный, чтобы получить хоть какое-то удовольствие; долбиться в такого — все равно, что трахать подушку, но мысль о купленной задешево гордости белого человека делает любой секс потрясающим. Валентайн открывает глаза и снова улыбается Деверу, который уже отбросил безнадежно смятый ломтик картошки и теперь водит другим по лужице горчицы, выдавленной у края тарелки. Он держится безукоризненно, но Валентайн знает наверняка: в мире есть миллионы мест, где тот бы предпочел сейчас оказаться, миллионы ужинов, которые тот предпочел бы гамбургерам с картошкой. Валентайн может попробовать опрокинуть его на стол — и, возможно, все пройдет именно так, как хочется. Но, с другой стороны, в Девере действительно есть что-то особенное и, значит, он заслуживает большего. Если Валентайн не облажается, то большее он и получит. Они оба. Газель говорит, что убийства интереснее секса — Валентайн с ней не вполне согласен, но сейчас это действительно выгодная сделка: отправив Девера, каким бы ни было его настоящее имя, в Кентукки, он купит не его гордость, а всю их суперсекретную суперорганизацию, вместе с надписью «не продается».