Ты можешь нарисовать море?

Лукас видел море.       Солёная вода с грохотом пробивалась сквозь гальку, приветливо стелилась вокруг ног мальчика, ласкала прибрежные камни и снова уползала вдаль, увлекая за собой сверкающие ракушки. И почему в глазах большинства людей море всего лишь синее? У самой кромки, там, где стоял Лукас, вода была прозрачной, на отмели казалась нежно-изумрудной с золотистым проблеском, потом — тёмно-бирюзовой. И лишь вдали, на той глубине, которую смог бы преодолеть корабль, массивный водный пласт из голубовато-серого превращался в пронзительно лазурный, съедая фиолетовую полосу горизонта. «Здесь, наверное, целых сто цветов!» — подумал мальчик, приподнимаясь на цыпочки. Волна, таинственно шурша, облизнула его пальцы и ускользнула обратно. — «Или, может быть, даже тысяча!»       Лукас прищурился и взял в руку воображаемую кисть. Оглянулся, чтобы проверить, не наблюдает ли кто-то за ним, и снова повернулся к манящему морю. С чего обычно начинают художники — с берега или линии горизонта? Или правильнее рисовать с неба? А как же различить небо и море, если всё вдали одинаково голубое, да ещё и солнце отражается в воде, прокладывая себе сверкающую тропинку почти до самого пляжа?       Мальчик стоял, задумчиво глядя перед собой, когда очередная волна едва не сбила его с ног. Лукас пошатнулся, шагнул вперёд, но не смог удержать равновесие и плюхнулся прямо на мелкую гальку, где его тут же настигла вторая волна. Он тут же зажмурился и принялся тереть лицо руками, смешно отфыркиваясь, как мокрый кот. Поднявшись на ноги, мальчик обернулся и встретился взглядом с другим мальчишкой. — Привет, — крикнул Лукас по-итальянски, но тот только покачал головой. — Hallo? Эй! — Доброе утро, — ответил второй мальчик на едва узнаваемом английском, — я не говорю итальянский. Меня зовут Контан. Я француз.       Лукас попытался вспомнить хотя бы ещё одно слово вместо засевшего в голове «мерси», которое явно сюда не подходило, но не смог. Он растерянно пожал плечами и пробормотал: — Я рад тебя встретить. Моё имя Лукас, и я итальянец. — Итальянец? — недоверчиво переспросил мальчик. — Ты очень белый! — Я из Южного Тироля, это совсем рядом с Австрией.       Судя по недоумению на лице французского гостя, тот снова ничего не понял. Лукасу вдруг стало неловко за то, что он и вправду слишком белёсый для знойного итальянского пляжа, тем более — на фоне этого пришельца со странным именем. Тот был примерно такого же роста, но смуглый и темноволосый. Не обращая на несостоявшегося художника никакого внимания, он уверенно прошёл к воде и остановился на мелководье, давая ногам привыкнуть. — Как, говоришь, тебя зовут? — опомнился Лукас. — Кон-тан, — повторил француз по слогам, слегка приподняв бровь, что тут же придало его грубоватому лицу надменное выражение. — Вы здесь говорите Квентин.       Лукас неопределённо махнул рукой, и второй мальчишка тут же потерял интерес к нему, устремившись навстречу волнам. Он хотел продолжить разглядывать манящую синеву, но вдруг понял, что та разом потеряла всё своё очарование. Мальчик снова попытался разглядеть, как море меняет цвет, но вместо этого видел лишь Квентина, который штурмовал прозрачно-бирюзовые гребни, резко вскидывая руки вверх. Воображаемая кисть выпала из руки и закатилась в воображаемую щель в воображаемом щербатом полу. Лукас расстроенно пнул камешек, похожий на рыбный крекер, и побрёл обратно к маме и сестре, которые уже наверняка хватились его.       Лукас не помнил, что приснилось ему этой ночью, но сон, очевидно, был не из самых приятных — мальчишка проснулся весь взмокший, а простынь оказалась сбитой ногами до такой степени, что наполовину сползла с кровати. Обожжённую солнцем кожу на спине противно щипало от пота, но Лукас не решился проскользнуть в душ вперёд старшей сестры — она обязательно закатила бы истерику. На самом деле, сестёр у него было целых две, но вторая нашла себе подработку на лето и осталась дома. Впрочем, Лукас подозревал, что виной тому были вовсе не дела, а черноглазый красавец Федерико, который подозрительно часто проезжал мимо их дома на своём мотоцикле.       За завтраком мальчик привычно отключился от реальности, чтобы не слушать бубнёж матери и нытьё Мануэлы, и, задумавшись, едва не пролил сок на юбку сестры. Вся женская часть семьи Хофер набросилась на него с двойным усердием, поэтому Лукас предпочёл сбежать обратно в комнату, даже не доев десерт.       К большому сожалению, отсидеться в тени ему не удалось — мама потащила детей на рынок. Лукас хоть и любил шумные узкие улочки южной Италии, но терпеть не мог бродить по разным торговым лавкам: его мама Клара была твёрдо убеждена в том, что самые лучшие фрукты растут именно на юге страны, а до их региона доезжают только те, которые были предварительно обработаны химическими добавками. С тоской проводив взглядом очередную весёлую компанию местных подростков, Лукас отыскал в толпе пёстрое платье матери и мысленно приготовился к скандалу, который та непременно устроит в процессе охоты за идеальными дынями.       Внезапно что-то сильно толкнуло его в бок, и мальчик вскрикнул от неожиданности. Тщедушная девчонка лет семи, больше похожая на собаку породы чихуахуа, чем на нормального ребёнка, зацепила его слишком большим для её роста железным велосипедом. Тут же из людского потока вынырнул мужчина (по всей видимости — отец девочки) и стал громко возмущаться, крича что-то на непонятном Лукасу языке. Больше всего на свете Хофер ненавидел спешку и конфликты, поэтому предпочёл отступить куда-то в переулок, где было темнее и прохладнее, чем на площади. Привалившись к шершавой стене, мальчишка внезапно заметил в толпе знакомую фигурку. Он даже прищурился, чтобы убедиться — глаза ему не врут. По щербатой местами брусчатке шагал вчерашний француз, так же уверенно и прямо, словно до этого проглотил шпагу, несмотря на то, что руки его были заняты тяжёлыми матерчатыми сумками. За ним бежали сразу трое ребятишек, путаясь друг у друга под ногами, а замыкала эту процессию бедно одетая женщина с длинными тёмными волосами, неаккуратно убранными назад. Один из детей споткнулся, и мама тут же рывком поставила его на ноги, что-то возмущённо крича. Какой-то торговец одёрнул её, но женщина гневно ответила ему, с силой толкнула Квентина в плечо, и семья поспешно скрылась за углом.       Лукасу стало стыдно — его охватило ощущение, будто он только что специально подслушал чужую семейную ссору. Он почувствовал, как щёки заливаются краской, и поспешил к лотку, где его мама уже растерянно осматривалась вокруг. Мальчик подхватил пакет с фруктами и пропустил дам вперёд.       Дома, пока мама накрывала на стол, Лукас неотрывно наблюдал за ней. До сегодняшнего дня мальчик не задумывался о том, как живут люди, у которых мало денег. Семья Хофер была совершенно обычной по его меркам — крепкий дом в два этажа, трое детей, машина, собака, кот и кошка (мама разводила котят), семейный отдых летом и на рождественские каникулы. Вот Лукас сейчас может выбрать — творог или сыр, овсянка или бутерброды. В конце концов, игровая приставка на день рождения, который уже скоро, или же новые лыжи. А французский мальчик может? У них же там, по всей видимости, как минимум пять человек на одну крохотную дыньку! — Ты почему не ешь? — забеспокоилась Клара, видя, что сын грустно смотрит в тарелку. — Перегрелся? Плохо себя чувствуешь? — Мам, а я вот думаю, — робко начал Лукас, — мы можем купить продукты, а кто-то нет. Разве честно есть, когда другим не хватает? — Луки, — резко оборвала его мать, — если в современном мире человек, имея руки, ноги и голову, не может найти себе работу, то это исключительно его проблемы. А инвалидами должны заниматься их родственники, ну или наше государство. Но никак не мы с тобой, ясно? Думай о себе, у тебя важный год в школе. — А если в семье много детей, и они… — попытался отстоять свою точку зрения Лукас, но мама снова перебила его: — Ну и кто заставлял таких людей рожать их, не имея денег? Я решилась стать мамой только после того, как вышла замуж и проработала достаточно, чтобы заслужить хорошую репутацию, — в голосе Клары отчётливо прорезались нотки гордости. — Запомни, Луки, ты не должен волноваться за чужие ошибки. Тем более, если эти люди совершенно тебя не касаются. Ты можешь помогать друзьям, если они вдруг попадут в беду, но объявлять голодовку из-за того, что ты столкнулся с нищими на рынке, очень неразумно!       Легче Лукасу не стало, но он всё же принялся за обед, чтобы не нервировать маму ещё сильнее. — Лучше расскажи, где ты пропадал вчера? — Клара села напротив сына и сцепила пальцы в замок. Мальчик ненавидел, когда она так делала. Он сразу начинал чувствовать себя максимально некомфортно, словно он — государственный преступник, и его допрашивают карабинеры*. — Я… просто… — Лукас замялся, потому что знал — мама и слышать ничего не хочет о рисовании. В её представлении занятие живописью могло быть исключительно девичьим хобби. Все великие художники были мужчинами, однако, в большинстве своём, стали таковыми лишь после смерти, да и вообще, всё это было давно и неправда. — Познакомился с кем-то? — подсказала мать. — Да, — с облегчением выдохнул Хофер, — с мальчиком. Он француз. — Как его зовут? Он старше тебя? — Кайен… Кантон… Не помню, по-нашему будет Квентин, — отмахнулся Лукас. — А сколько ему лет, я не спрашивал. — Приведи его к нам, если снова встретитесь, — заулыбалась Клара, и по спине у мальчишки вдруг пробежал холодок. Отчего-то ему совсем не хотелось, чтобы мама увидела Квентина. — Зачем? — с подозрением спросил он. — Чтобы узнать, могу ли я отпускать тебя с ним, — пояснила женщина. Лукас в который раз пожалел, что у него старшие сёстры, а не братья — мама могла бы хоть иногда переключаться на них, а не клевать постоянно вместе с девочками его и папу. «Я точно никогда не женюсь!» — пообещал себе мальчик, выходя из-за стола.       На следующий день Лукас снова стоял у кромки воды, выписывая ногой узоры на блестящей глади. Волн практически не было, так же, как и облаков на высоком ясном небе. Он специально пришёл в то же самое место, где позавчера столкнулся с французом, но тот не появлялся. «Ты напрасно тратишь время», — внутренний голос Лукаса говорил по-немецки, противным, въедливым тоном. — «Он уже улетел домой, так что лучше вернись к маме, может быть, она сможет найти тебе правильных друзей, которых не стыдно будет показывать». — Пошёл ты, — буркнул мальчик себе под нос и швырнул плоский камешек так, чтобы тот ещё дважды отскочил от воды, прежде чем утонуть. — Мне не стыдно! — Салют, — послышалось из-за спины. Лукас обернулся и увидел, что Квентин стоит позади него, скрестив руки на груди. — Ты кого-то ждёшь здесь? — Нет, — торопливо обронил Хофер, с ужасом понимая, что врёт. — Просто мне здесь нравится. — Покажи мне, как..? — француз дёрнул рукой, словно бросая камень, чтобы Лукас понял, о чём речь. — Сначала повтори своё имя, — попросил мальчик, — а то я опять забыл. — Кон-тан, — насмешливо отозвался иностранец. — Вы всегда говорите так, будто бы у вас насморк? — поинтересовался Лукас, разворошив ногой гальку в поисках подходящих снарядов. — И лягушек едим ещё,— добавил Контан с таким серьёзным лицом, что Хофер не понял, шутка это была или нет. — Смотри, — Лукас выхватил из-под ног добычу, — камень должен быть плоский, такой… как пицца! И бросать нужно легко, вперёд, а не в землю.       Контан поднял камешек, похожий на застывшую каплю теста, и задумчиво провёл большим пальцем по горячей бархатной поверхности. — Да, этот подойдёт, — кивнул ему неправильный итальянец и жестом поманил его ближе. — Смотри!       Серовато-бежевое пятнышко вылетело из руки Лукаса и поскакало по водной глади, пока не ушло ко дну с тихим «плюх». Контан размахнулся и швырнул свой камень следом, но тот сразу же утонул, взметнув вверх кучу мелких брызг. Хофер засмеялся. — Ты что, хочешь подбить рыбу? — На пляже не бывает рыбы, — с видом знатока заявил француз, бросая следующий камень. Тот тоже скрылся в толще воды. — Ты раньше видел море? — Лукас разом посерьёзнел, вспоминая вчерашний поход на рынок. — Только однажды, когда я был совсем маленький. Я живу в горах. — Я тоже! — обрадовался Хофер. — Хочешь, я попробую бросить твоей рукой?       Контан хмыкнул, но протянул Лукасу свою крепкую, сильную ладошку. Тот схватил его за запястье и замер, смотря, как вырисовываются его бледные пальцы на смуглой коже француза. Мальчика охватило какое-то странное чувство, но он не смог бы подобрать ни одного слова, чтобы описать его. — Ты заснул? — Лукас поднял голову и увидел, что новый приятель с опаской смотрит на него. — Извини, — Хофер стряхнул с себя наваждение. — Примерно вот так нужно делать, — он замахнулся вперёд, направляя руку Контана. Камешек слабо отпрыгнул от воды и пошёл на дно, но это явно была победа. Лукас дал французу «пять» и беспокойно оглянулся. — Мне нужно идти, пока мама не начала меня искать, — замялся он. — Ты придёшь сюда завтра? — Наверное, — пожал плечами Контан. — Я не знаю. — Давай снова увидимся здесь? — предложил Лукас. — Хорошо, — согласился француз, — я буду здесь, если смогу.       Контан долго смотрел новому знакомому вслед, а когда тот скрылся из виду, резким и отточенным движением запустил очередной морской камень в бирюзовую даль. Тот изящно проскакал по воде и неохотно упал вниз. Мальчик усмехнулся и взъерошил волосы ладонью.       К счастью для Лукаса, Мануэла слишком увлеклась разговором с каким-то турецким парнем, и всё внимание мамы переключилось на неё. Мальчишка приземлился на горячие камни и принялся возводить античный городок. Клара лишь мельком взглянула на сына: — Ты что, не ходил купаться? — Нет, я просто гулял. — Тебе вредно так долго находиться на солнце, — укорила его мать, — ты же знаешь, что у тебя очень светлая кожа. Тебя никто не беспокоил? — Мам, ну я же уже не ребёнок, — рассердился Лукас. — Я знаю, с какими людьми не стоит разговаривать! — Подросток, — уточнила Клара. — И возьми солнцезащитный крем!       Хофер закатил глаза так сильно, что ощутил неприятное покалывание. Что мама будет делать, если он найдёт себе подружку? Наблюдать за ними в замочную скважину или подслушивать из соседней комнаты? Честно говоря, его немного пугала мысль о том, что он когда-нибудь начнёт ухаживать за девочкой. Его одноклассницы уже пробовали носить макияж, надевать короткие юбки и акцентировать внимание на ставшей заметной груди. Но Лукаса они не привлекали. Зачем ему ещё одна женщина? Он так уставал от излишнего внимания слабого пола, пока находился дома, что не хотел заниматься этим ещё и во время прогулок. Когда какой-нибудь одноклассник начинал хвалиться тем, что зажал девочку в углу около кабинета физики, и она дала ему потрогать свою грудь, Лукасу хотелось заткнуть уши. И что такого особенного, в конце концов, в этой самой девичьей груди? Это просто часть тела, такая же, как нога или ухо.       Вечером, сидя на полу у открытого окна, Лукас мысленно рисовал свои пальцы, которые так чётко выделялись на смуглой руке Контана. Он не мог понять, почему эта картина так сильно его беспокоит и совсем не желает уходить из головы. В школе вокруг него было полно коренных итальянцев, значит, дело было не в цвете кожи. Да и за руки он друзей хватал, наверное, миллионы раз. Мальчик вдохнул прохладный ночной воздух и привалился к стене. Ему хотелось, чтобы завтра наступило как можно скорее. Может быть, если он увидит француза ещё раз, то сможет найти ответ.       Но на следующий день вернуться к морю ему не удалось. После обеда Клара повела детей на экскурсию в центр города, и Лукасу отчего-то было тоскливо, как никогда. В другой день он зарисовывал бы в своих мыслях каждое необычное лицо, причудливо изогнутое дерево или экзотический цветок, но только не сегодня. Он думал только о том, что не сможет попасть на пляж, а дни бегут невыносимо быстро. Мальчику уже не хотелось ни моря, ни солнца — только мира и покоя в своей голове. Возможно, друзья могли бы отвлечь его от печальных раздумий, но все они остались в Больцано, а рядом были только мама и сестра, надоедливые голоса которых проникали в самую душу.       Когда семейство Хофер вновь вернулось на морской берег, Лукас едва смог дождаться момента, чтобы улизнуть. К его неописуемой радости, Контан уже ждал в условном месте — сидел в тени, выкладывая из камней высокий круглый колодец. Увидев Лукаса, он чуть заметно улыбнулся и наклонил голову, будто бы ожидая оправдания. — Я тебя ждал вчера, но ты не пришёл, — сообщил француз. — Да, прости, я не смог, моя мама… в общем, ей очень трудно отказать, — растерялся Хофер. — Бьёт? — поинтересовался Контан. — Нет, — испугался Лукас, — просто она... такая… надоедает. — А меня моя раньше била, — как ни в чём не бывало ответил мальчик, — но теперь я уже слишком большой. — Ты не жаловался никому? — Нас у неё много, — пояснил Контан, — ей с нами тяжело. Она просто устаёт и не знает, что делать. — А папа? У тебя есть папа? — Он ушёл в другую семью, — француз нахмурился, и его лоб прорезали две вертикальные складки. — Я бы ни за что так не сделал, если бы у меня было много детей. — Все проблемы из-за женщин! — вырвалось у Лукаса. Контан ударил ребром ладони по основанию колодца, и вся конструкция рассыпалась на разноцветные плоские камешки. — Давай лучше искупаемся, — смуглый мальчик поднялся на ноги, — я не знаю, когда теперь увижу море. — Ты, конечно, извини меня за вопрос, — робко начал Хофер, — но как ты здесь оказался? Я имею в виду… — Я выиграл деньги, — равнодушно ответил француз, — и решил, что если я заслужил их, то могу распоряжаться ими, как хочу. — В лотерею? — Нет, за соревнования.       Лукас хотел уточнить, что это за важные такие соревнования, в которых призовых денег хватает на отдых всей семье, но решил, что это не его дело. Они с Контаном долго барахтались на волнах, доставали со дна камни и водоросли, брызгались, смеялись. — А кем ты хочешь стать? — спросил француз, когда уставшие ребята выползли на берег и улеглись прямо на гальку. — Художником, — честно ответил Лукас, — но моей маме будет проще взять нового сына из детского дома, чем разрешить мне рисовать. — Разве плохо быть художником? — удивился Контан. — Она думает, что да, а папа делает грустные глаза и говорит то же самое, — вздохнул Лукас. — Я уверен, что он не возражал бы, но у нас в доме мама за главного. — Я подрабатываю у столяра по вечерам, — вдруг сказал Контан, — и недавно он показал мне, как выпиливать узоры на дереве. Для меня это просто. Я думаю, что тоже смог бы рисовать, но на это совсем нет времени. — Мама стала бы кричать, что я останусь без пальцев, — усмехнулся Хофер. — Peux tu peindre la mer? — Пу-тю-чего? — не понял Лукас. — Ты сможешь нарисовать море? — повторил Контан по-английски. — Вряд ли, — расстроился итальянец. — Оно слишком сложное. А ты? — Нарисуешь его для меня? — Я, ну, то есть, не знаю… — от удивления Лукас резко сел и посмотрел на приятеля. Тот так же спокойно лежал на пляже, раскинув руки в разные стороны. — Буду смотреть на рисунок и вспоминать это лето, — отозвался тот. — Я попробую, — Лукасу вдруг стало тяжело дышать. — Когда ты уезжаешь? — В воскресенье. «У меня есть ещё два дня», — подумал Хофер, прикидывая, где же ему взять краски. Пожалуй, в его случае оставалось только украсть их у какого-нибудь ребёнка, да ещё и рисовать ночами в свете уличных фонарей, чтобы этого никто не заметил. — Тебе не обязательно, — Контан тоже поднялся и уставился на Лукаса своими глубокими тёмно-карими глазами. — Не делай этого, если не хочешь. — Нет-нет, я точно нарисую, — заверил француза Хофер, — но сейчас мне пора. Сегодня я отсутствовал слишком долго. — Тогда до встречи, — отозвался Контан. — Увидимся, — кивнул Лукас.       Первая часть коварного плана Хофера осуществилась гораздо легче, чем он предполагал. Соседские ребятишки охотно предоставили «взрослому» несколько альбомных листов и остатки акварели, в комплект к которым шли аж две кисточки — одна с длинной ручкой и мягким ворсом, а другая явно знавала лучшие времена. Теперь же её хвостик был обкусан практически до состояния птичьего пёрышка. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Лукас едва дождался ночи и уселся на подоконник так, чтобы мягкий электрический свет падал прямо на его лист. Такое освещение сильно искажало цвет, но Хофер с этим ничего поделать, увы, не мог.       Первый набросок Лукас отверг сразу, как, впрочем, и второй. Часам к трём ночи он убедился, что с берега начинать не стоит, и с неба тоже. Все цвета, что он представлял себе, закрывая глаза, на листе сливались в одно зелёно-буро-фиолетовое пятно, и мальчик снова сминал бумагу, заляпанную с обеих сторон, кидая её на пол. Уснул Лукас только с рассветом, оставив на последнем листе делящую его пополам полосу горизонта.       Следующий день тянулся невыносимо долго, да ещё и Контан купаться не пришёл. Однако, для Хофера это было даже к лучшему — ему не пришлось снова волноваться слишком сильно. К вечеру, когда мама улеглась спать, а сестра вновь уткнулась в ноутбук, не замечая ничего вокруг, Лукас прокрался в комнату и вытащил из-под кровати последний листок. Он работал долго, старательно, высунув от напряжения язык. Мазок за мазком он расписывал своё полотно, добавляя насыщенности цветам. Вот он, охристо-зелёный берег, бирюзовое мелководье, лазурная глубина. Его рисунок был далёк от совершенства, но даже при первом взгляде становилось ясно, что в эту работу вложено столько вдохновения, сколько вообще может поместиться в подростке, слишком белом для итальянца уставшем подростке.       Он свернул лист в трубочку и подложил в пакет с вещами, чтобы достать его, когда Клара наконец-то уйдёт купаться. При дневном свете нарисованное море казалось слишком ярким, и мальчик расстроился — а вдруг Контан не оценит его старания? Подходя к назначенному месту, Лукас долго думал, что же ему сказать, но так ничего и не решил. — Ты что, и вправду это сделал? Серьёзно нарисовал? — округлил глаза француз, когда увидел друга. — Да, но ведь ты же просил... — С ума сойти, — пробормотал Контан, выхватывая работу. Пару секунд он смотрел то на бумагу, то на море.— Похоже… — Тебе нравится? — Да, да, мне очень… — французский мальчик запнулся, и Лукас заметил, как сильно он покраснел. — Мне очень нравится. Знаешь, ты пришёл в последний момент. Мне уже пора уходить. Моя сестра слишком много плавала, и теперь она болеет. Я должен помочь маме с вещами.       Лукас растерянно переминался с ноги на ногу, не зная, что люди обычно говорят на прощание. Он ещё никогда ни с кем не расставался навсегда. И тут Контан вдруг подошёл к нему и прислонился к его губам своими, сухими и горячими. Лукаса словно облили кипятком — он знал, что нельзя так делать, что это неправильно, и никто не должен об этом узнать. Но самое страшное было в том, что ему понравилось это внезапное прикосновение. Он стоял бы так целый день, ночь, вечность. Контан наклонился к его уху и что-то прошептал на французском. Мальчик понял, что это было «прощай». — Addio, — в тон ему ответил Лукас.       Очередная волна разбилась о гальку и, шурша, потащила россыпь мелких камешков в море.

***

      Лукас Хофер неторопливо разминался перед стартом. В итальянской юниорской сборной он был самым сильным, и это вдохновляло его на каждую новую гонку. Любопытно осмотревшись по сторонам, он подошёл к краю трибуны, чтобы снять куртку, но тут сзади послышался смутно знакомый голос: — Peux tu peindre la mer? — Э? — Лукас медленно обернулся, боясь встретиться взглядом с призраком из прошлого. Но чуда не произошло — или же это оно и было? Перед ним стоял Квентин, тот самый Квентин, который тянул звуки через нос и смешно коверкал звук «р»; тот французский мальчик, для которого он нарисовал последний в своей недолгой жизни пейзаж. — Нарисуешь море для меня, Лукас Хофер? — Ты настоящий? — итальянец всё ещё не верил своим глазам. — Потрогай, если хочешь, — усмехнулся француз. — Но... — Я же говорил тебе, что выиграл тогда приз за соревнования, — покачал головой Контан, — так вот, по биатлону. Меня гораздо больше удивляет твоё присутствие здесь. Не сложилось с живописью? — Передумал, — засмеялся Хофер. — Знаешь, каждый раз, когда я брал в руки кисти, то видел твоё лицо. Думал, что с ума сойду. А тут друг предложил вместе с ним заниматься лыжами, и оказалось, что я чертовски талантлив! — Ты изменился, — на ещё сильнее погрубевшем лице Контана отразилось недоумение, смешанное с уважением. — Я рад, что ты нашёл себя. — Сам не ожидал, — признался Лукас. — Я ведь даже по телеку не любил спорт смотреть. — А теперь статистика твоего хода меня пугает, — Контан тоже залился смехом. — Когда я увидел твои фотки в Сети, то сразу узнал. — Ты что, следишь за мной? — усомнился Хофер. — Можно и так сказать, — опустил взгляд французский биатлонист. — А ты совсем соперниками не интересуешься? Мог бы тоже найти меня по имени. — Ты что, единственный Квентин в стране? И фамилию твою я не знаю! — Кон-тан! Контан Фийон Майе. — Филе кого?       Ребята посмотрели друг на друга и звонко расхохотались. Лукас подошёл к французу и крепко обнял его. — Зря прощались, да? — прошептал Фйион, так же тихо, как в тот последний день отдыха на морском берегу. — Ах ты… — Хофер толкнул Контана в грудь, и биатлонисты, смеясь, направились туда, где работники в ярких куртках проверяли экипировку спортсменов.       И им обоим было всё равно, кто из них сегодня окажется выше в турнирной таблице.