Котёнок

День начинался отлично: Юнги наконец-то отоспался за этот месяц, отодрал себя от кровати, заставив сходить в магазин и превратить образовавшееся мышиное кладбище в нормальный холодильник; позавтракал чем-то кроме кофе и рамёна и даже почувствовал прилив сил и вдохновения для написания новой песни. Или можно было бы сфотографировать необычайно красивый сегодня вид из распахнутого окна, выйти на баскетбольную площадку и сыграть несколько раз — да хоть чем-нибудь заняться. Кажется, именно в таком приподнятом расположении духа люди переводят бабушек через дорогу, помогают женщинам таскать сумки весом в несколько кило, снимают котят с деревьев и даже сидят с маленькими соседкими дьяволятами, коих в обыкновении хочется расстреливать долго и со вкусом. Да, всё было чудесно до того момента, пока этот прекрасной сон вмиг не рассеялся, выкидывая хнычущего и уставшего Юнги в суровую реальность, где долгожданного покоя хрен тебе кто даст. — Хён, — коротко и горячо выдыхает Чимин у самой шеи, почти невесомо поглаживая кожу. — Катись к чёртовой бабушке, — раздражённо цедит сквозь зубы Юнги, сбрасывая с себя чиминовские культяпки. Пак тянет обиженное «ну хё-о-он», нежно обнимает со спины, ведя носом от лопаток до затылка. Всё так же жарко дышит и игнорирует всяческие попытки вырваться. Пущенные в ход угрозы вроде «клешни отрежу и сварю на обед облезлым дворнягам» мастерски пропускаются мимо ушей, а лёгкие укусы не вызывают у наглого донсэна ничего, помимо тихого смеха. — Ну видишь же. Ты совсем как вредный маленький котик, хён. Что тебе стоит надеть эти ушки для меня? Всего разочек, я ведь не прошу больше. — Я ни за что не нацеплю эту дрянь на голову. Никогда. Ни при каких условиях, — упрямо отвечает Юнги, вертится, уворачиваясь от ловких ручонок с ободком. — Как часто ты смотришься в зеркало? Прямо сейчас взгляни — вылитый котёнок. Мне хочется погладить тебя, — тягуче медленно ведёт по спине вплоть до поясницы, чувствая, как Мин вздрагивает всем телом, чуть отклоняясь назад, и продолжает: — Хочется сидеть с тобой и часами играться, пока ты пытаешься куснуть меня или поцарапать. Чёрт. Серьёзно, ты ведь такой милый, хотя пытаешься казаться брутальным мужиком на свэге. Я ведь знаю, что ты чуткий и ранимый, хён. Неужто тебе жалко сделать приятное своему любимому донсэну? — разворачивает Юнги к себе лицом, льнёт ближе и так жалостливо смотрит прямо в глаза, что становится не по себе. Но задорные искорки где-то в глубине тёмных глаз отрезвляют, избавляя от всякого ненужного чувства. Он здесь самый настоящий мужик, он не прогнулся под систему и общество, так что стоит по доброте душевной отправить в пешее эротическое одного дурного Пак Чимина? — Ох, стой. Помнится мне, кто-то проспорил Хосоку-хёну и Чонгукки. Тогда ты не упрямился и стыдно тебе не было, — губы трогает широкая улыбка, а хитро прищуренные глаза вкупе с таким тоном явно не сулят нияего хорошего. — К чему ты клонишь? — Лгунишка ты, Юнги-хён. Я ведь знаю, что они заставили тебя надеть платье горничной с ушками. Этими самыми, кстати. Так чем я хуже? Не козли, побудь сегодня лапушкой. Ты так редко это делаешь… И быстро опускает ободок возмущённо пыхтящему Мину на макушку. Довольно окинув оценивающим взглядом «котика», Чимин коротко целует того в нос, заставляя резко замолчать. Затем поочерёдно в щёки, лоб и подбородок, аккуратно спускаясь ниже. Чёрт его знает — фетиш или ещё какая хрень, но Юнги хочется трогать, целовать, искусать всего. Шею, плечи, обвитые тоненькими стебельками вен руки с длинными пальцами, бёдра и ноги, кажущиеся невероятно тонкими по сравнению с собственными. Впрочем, этим он и занимается — с жадностью, будто месяц голодом морили, впивается в каждый открытый участок кожи, недолго посасывая и тут же прнимаясь за новый. Юнги шипит от боли и неприятных ощущений, легонько ударяя Чимина по плечу и игнорируя очередную фразочку про кота. Пак сжимает в крепких объятиях не то от любви большой, не то от ненависти страшной (мало ли раздавит), и припадает к губам, цепляя зубами нижнюю. В конце-концов это надоедает, и Чимин целует тихо выдохнувшего Мина уже по-настоящему, едва надавливая пальцами на челюсть. Уже вечером они расслабленно лежат на полу. Чимин изредка ёрзает, пока устраивается на острых коленках своего хёна, а тот в свою очередь перебирает рыжие волосы, периодичнски дёргая прядки в отместку. Ободок с ушками путём тяжких переговоров, во время которых были пролиты и пот, и кровь, и слёзы, снят не был. Иногда Пак действительно задумывается о том, что было бы неплохо, будь Юнги котом. Однако далеко идти не надо — ответ можно найти в действительности. Вредный хён любит подольше поспать, поваляться в кровати ввиду той лени, что присуща нашим домашним четвероногим друзьям. Он может внезапно стать активным и игривым, зависнуть с какой-то ерундой в руках, как кот с игрушкой. Да даже внешне. Есть что-то кошачье в глазах, в скромной улыбке, обнажающей верхние дёсна. Так и хочется затискать, пока не получишь по «своим грязным ручищам». А если правильно ласкать, будет ластиться в ответ и, кажется, даже способен будет замурчать. — Хён, можешь мяукнуть пару раз? — Ради всего святого, иди ж ты нахер со своими долбанутыми просьбами. Что на тебя нашло? Вот это я уж точно ни… — Что-что? Прости, я не понимаю, когда ты там мяукаешь. Скажи по-человечески. — Ах ты маленький говнюк! На лицо Чимина тут же приземляется подушка, а юнгиевы руки забираются под кофту, начиная щекотать зарвавшегося мальца. В ответ громкий хохот и разбившаяся ваза, после которой лишь усталое: «Пак Чимин, твою-то мать» и порезанные пальцы с кровоточащими мелкими ранками, накрываемые тёплыми хёновскими губами. Ещё бы лизнул шершавым языком. Совсем как котик. И Чимин, конечно же, скажет об этом чуть попозже.