В этом весь ты

Билеты в один конец раздавали бесплатно. Похоже, мы были единственные в очереди, верно? Стоя на богом забытой заправке недалеко от города N, я пытаюсь надышаться эфемерным чувством свободы. Ее запах сладкий, едва уловимый — жаркого марева, пыли и дешевого бензина. Из-за бессонной ночи и воздуха, насыщенного кислородом, чуть кружится голова. Что же мы наделали, Твелв? Какого черта мы оказались здесь? Куда мы едем? Протираю снятые очки краем пыльной футболки и, вернув их на место, растерянно озираюсь вокруг: несколько покосившихся домов, старая заправка под ржавым козырьком, чуть дальше, у дороги, вижу узкую тропинку, уходящую куда-то вверх по склону. Пытаюсь сконцентрироваться и вспомнить встречавшиеся на пути указатели. Мы гнали из города больше шести часов, проехали Фукусиму, Сендай, дальше свернули в сторону Тендо — и еще около двадцати километров по северной объездной дороге. Куда же мы едем, Твелв? Ты, как никто, должен понимать, что мы не сможем сбежать от себя — результат будет все равно один. Наверное, впервые в жизни у меня нет ни цели, ни плана. Эта мысль почему-то одновременно вызывает дрожь и какое-то эмоциональное возбуждение, заставляя сердце биться чаще. Все бросить, переиграть, изменить одним порывом, одним неосторожным действием — это так в твоем характере. Но, черт возьми, что нашло на меня? Как я мог бросить все, чем жил столько лет? С того самого момента, как нам удалось бежать, я мучился постоянными ночными кошмарами, испытывал жуткие головные боли и продолжал дышать только ради осуществления нашего плана. Я думал об этом почти все время, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю… Ты понимаешь, что мы предали их? Не себя, нет. Мы предали всех, кто остался на том проклятом импровизированном кладбище, в богом забытом месте. Все те таблички с номерами вместо имен, которые некогда были детьми. Ради чего, Твелв? Мы предали всех ради секундной надежды на счастье. Сколько нам отпущено? День, неделя, месяц? Теперь мы все будем преданы забвению и никто не узнает о нашем существовании — ты осознаешь это? Я не уверен до конца в своем предположении, но думаю, что стремление к цели, как мне казалось до сегодняшней ночи, нашей общей, удерживало мой разум от разрушения все эти годы, и теперь, отказавшись от нее, я скоро исчезну. Но что поддерживало тебя, раз ты так легко смог все забыть, отбросить, остановиться? Я наблюдаю, как ты, виновато улыбаясь старушке за прилавком, ищешь мелочь по всем карманам — конечно, откуда в этой глуши может быть сдача с десятитысячной купюры? Выискивая необходимую сумму, ты что-то рассказываешь ей. Такой счастливый и беззаботный… Черт, Твелв, что же мы наделали? Я не хочу верить, что цепную реакцию, которая привела нас на эту заправку, вчера вечером запустил я, сжав твой локоть в попытке остановить. Мой голос гулко отдавался от бетонных перекрытий, когда я повторял, словно мантру: «Пожалуйста, не уходи». В тот момент я остро понимал, что, переступив порог и выйдя в ночь на поиски Лизы, ты больше не вернешься. «Пожалуйста, не уходи». Прости, что мне нужно было столько времени. Осознание пришло мгновенно, когда ты вздрогнул от неожиданности моего прикосновения, резко повернулся и впился взглядом в мое лицо. Боже, какой же я был дурак, думая, что дело в ней. Я никогда не видел такой жесткости, злости и решимости в твоих глазах. «Пожалуйста, не уходи». Не знаю, на что я надеялся, повторяя, как заезженная пластинка, одни и те же слова — ты же знаешь, выражение чувств и эмоций никогда не было моей сильной стороной, возможно, я просто пропустил этот этап развития. Неожиданно ты опустил взгляд, резко вдохнул, как перед прыжком в воду, и подался вперед — твои губы, сухие, горячие, невесомо коснулись моих. Ты застал меня врасплох. Пока мы стояли, просто соприкасаясь губами, в этом темном коридоре, я находился в каком-то вязком оцепенении. Наверное, прошла вечность, прежде чем я очнулся и прижал тебя к себе. Я сделал это неосознанно, как-то интуитивно, мне показалось, что более правильного поступка в данный момент и быть не может. Даже через одежду я чувствовал пальцами, как твое тело прошивает мелкая дрожь. Я касался острых ребер, проводил по выпирающим позвонкам, обхватывал узкую талию… Эти прикосновения были настолько естественны, что я терял всякое ощущение аморальности происходящего. Черт, мы потеряли так много времени. Ты медленно провел кончиком языка сначала по моей верхней губе, потом по нижней, как будто пробуя на вкус, чуть прикусил ее и углубил поцелуй. Твой язык, горячий, сначала такой аккуратный и нежный, становился все более напористым и ускорял изначально заданный тобой же темп поцелуя. Мой милый мальчик, ты весь в этом. Когда я пропускал пряди твоих мягких волос между пальцами, я уже не думал ни о чем, потому что в глубине души точно знал: ты не уйдешь. Когда в очередной раз легкие начало жечь от нехватки кислорода, ты, резко отстранившись, взял меня за руку и потянул к двери. Мы молча вышли и спустились к паркингу. Трижды подкинув ключи и ловко поймав их в воздухе, ты завел байк и вопросительно посмотрел на меня. В твоем взгляде больше не было колючей злости, только решимость. Единственный раз в жизни я разрешил. Я все сделал по другому сценарию — не смог, не захотел искать аргументы. Что же мы наделали, Твелв? Ты выжимал из байка больше двухсот километров в час, заставляя двигатель работать на пределе, и в тот момент мне было действительно неважно, что будет дальше — с городом, с миром, с нами. А теперь меня душит липкий страх. Я не знаю, сколько мне отпущено, но остаток времени я проведу в постоянном аду мучений из-за своего предательства. Наконец, расплатившись за бензин, ты резко разворачиваешься и чуть пружинящей походкой направляешься ко мне. Твоя улыбка, такая искренняя, счастливая, светлая, бьёт картечью в самое сердце. Глядя на тебя сейчас, я, кажется, начинаю понимать, что именно удерживало все это время твой разум от естественного для всех нас финала. И если моя теория верна, то я уйду первым. Ты же простишь мне эту слабость? Хотя я думаю, ты уже догадывался об этом, когда исступленно прижимался ко мне в том темном коридоре. Что же мы наделали, Твелв?