Заключенный

      Место сплошь пропитано ядовитым коктейлем разнообразных ингредиентов: темнота, мрак, смрад, безумие, отчаяние, агрессия. Немногие потянут подобное пойло.       Ким Чонину было все равно. В этом человеке не было сожаления к заключённым или же позыва к тирании. Он полагал, что это забытое Богом место гармонирует с его внутренним состоянием. Единицы могут позавидовать работе надзирателя, но Кай действительно наслаждался ею. Ничто здесь его не тревожило, в его ночные смены единственным звуком были систематически падающие капельки воды с протекающей трубы.       Он медленным, размеренным шагом отсчитывал расстояние от одной решетки к другой, визуально разделяя пространство на шахматную доску. В его царстве царил перфекционный порядок. Он довольствовался созданной идиллией, в которой спящие арестанты были лишь дополняющим декором.       Отработанным годами действием, он осматривает очередную кровать со спящим телом, поднимается дальше. Внезапно, режущий его слух, голос заставляет обернуться. В один момент что-то пошло не так, сталкивая со своих мест, так скрупулезно расставленные фигуры.       Едва слышимый звук, доносящийся эхом, растворяется где-то между ферзём и пешкой, за который Кай желал ухватиться, чтобы сковать и заставить молчать.       Он привычным шагом движется по квадратикам, только уже заметно быстрее. На середине коридора становится возможным разобрать доносящиеся звуки. Чонин поражается, голос человека был внеземным, мягкой волной воспроизводя слова и отправляя их в плаванье в море: Follow the bright light stretching far ahead, feel the overflowing brightness. When I reach your world I awaken, I make you bloom, eh eh eh. I wandered here to your out reached hand, found you to protect you, be your savior. In the pitch black darkness I’ll take your hand. A life saver, Lightsaber, Lightsaber, Lightsaber, Lightsaber...       Поющий в камере человек оказался красивым парнем, со смоленными волосами и под стать им глазами. Он закончил петь и обаятельно улыбнулся, а его губы приняли очень красивую форму, напоминающую сердце. — Ты ведь в курсе, что нельзя шуметь в комендантский час? — внешность Кая соответствовала не только его внутреннему миру, но и голосу — ровному и холодному, словно с зимнего королевства.       Услышав его, преступник улыбнулся глазками, словно счастливый ребёнок. — Я подумал, что тебе она понравится, — парень изображал детскую невинность, что заставляло насторожиться, ведь такие места как это, невинности не содержат.       В это же время, заключенный рассматривал своего надзирателя. Он заметно отличался от многих других. Большинство были огромными амбалами средних лет, расхаживающие хозяйственным маршрутом, насвистывая что-то себе под нос и противно светя фонариками по камерам, демонстрируя свои широкие лбы и ни чуть не эстетической красоты внешность.       Стоящий перед ним Кай был полной противоположностью. Кёнсу давно его приметил и запомнил, по складному и подтянутому телу, по чистым чертам лица, без малейшего изъяна.       Этот охранник никогда не позволял себе лишнего, в одно и то же время он проделывал путь вдоль коридора 5 этажа, с беспредельной точностью, останавливаясь лишь на 2 секунды около каждой камеры. Какого было его удивлением, когда обнаружилось, что и голос его нельзя было сравнивать с грубыми басами надзирателей.       Кёнсу любил провожать его взглядом, с каждым разом подмечая те или другие его особенности, какие возможно было заметить сквозь металлические преграды. — До Кёнсу, — читает на бумажке, приклеенной к стене камеры 303, Чонин. — Ты можешь звать меня ДиО, — он припадает к решетке, обхватываясь за неё и приближаясь непозволимо близко. — Мне не позволено с тобой разговаривать, — отчеканивает Чонин, словно робот и разворачивается, нервируясь, что позволил заключенному отвлечь его от графика, спешит на проверку следующего этажа.       Кёнсу забавляется, наблюдая за сбитым с толку охранником.       Ночи в подобных местах кажутся бесконечностью, в тюрьме нет ни жизни, ни смерти. Ты словно застреваешь во времени и пространстве. Этот железный муравейник был одновременно и тесным и огромным. Один за одним приходили сторожи, тревожа сон, своими прожекторами.       Кёнсу молился, чтобы очередной обход состоялся как можно позже, но в случае с Чонином, дождаться не мог, когда тот доберется до 7 этажа и вновь будет спускаться.       Бодрый и ровный шаг, будто у солдата, человека, ходящего так, спутать было невозможно. Кёнсу, от нетерпения кусает себя за большой палец и покачивается вперед. Кай проходит, как и всегда, останавливаясь лишь на 2 секунды. Он освещает место, в котором был заключен Кёнсу, хотя и без того видел, что тот на месте и не спит.       Чонин проводит рукой, освещая лицо парня, замечая отблеск слюны на губе, язык, еле касающийся пальца, из-за зубов, длинные ресницы и родинку у виска, а затем заметно сглатывает. — 'Блять, что я делаю', — он отрывается от затянувшегося осмотра. Но Кёнсу успевает уловить это. — Я кажусь тебе красивым? — вопрос вводит Чонина в ступор. — Нет, — бросает он, что естественно, правдой не было.       Кёнсу был самым красивым преступником, встречавшимся ему. Тут же отчитывая себя за очередную задержку, он следует дальше по этажу, но внезапный клац змейки вынуждает обернуться.       Кёнсу замедленно расстегивает свой комбинезон, выдающийся всем арестантам, и оголяет верх, запуская руку в трусы. — 'Только не это. Остановись. Не делай этого.' — молил разум Кая, предчувствуя собственную бессильность и соблазн. Но Кёнсу и не думал останавливаться, начиная движение.       Чонин мог бы остановить его, мог бы уйти или предпринять ещё какие-либо действия, если хотел. Но он не хотел. Его ноги приросли на месте, не давая пошевелиться, глаза магнитом прикованы к силуэту, очертания которого, в темноте он видел достаточно чётко, чтобы уследить за рваными движениями руки в трусах.       Он роняет выключенный фонарик, до которого теперь никому и дела нет. Приближаясь к 303 камере. — 'Что. я. делаю.? Что. делает. он.?' — не переставая терзать себя, Чонин заглядывает Кёнсу в глаза, в которых читалась эйфория.       С губ слетали еле слышные выдохи, грудная клетка поднималась и опускалась чаще, чем должна была. Кай никогда не допускал оплошности. Сейчас в нём точились смятения, должен ли он позволить этому беспорядку продолжиться. По его телу пробегало тысяча мурашек, заставляя прильнуть кровь к полову органу, что изрядно мешало принимать решение.       Голос Кёнсу — красивый, когда он поет — прекрасный, вперемешку со стонами — божественный.       Заслушавшись, до Кая не сразу доходит смысл сказанного, — Если я не красивый, то почему же у тебя стоит? — задается вопрос полушепотом, не прекращая мастурбацию, а Чонин загипнотизировано не прекращал внимать это зрелище до того момента, как парень расставляя шире ноги, кончает себе в руки, а Чонин, кажется, себе в штаны. И только сейчас он анализируя происходящее, ненавидит себя за проявленную слабость, быстро сообразив, он из кармана достает пачку салфеток и постыдно потупив глаза на свой мокрый пах, просовывает салфетки за решетку, вопреки всем правилам.       Кёнсу подходит и принимает их, соприкасаясь пальцами с надзирателем, пачкая его руку в, оставшейся на коже, сперме.       Чонин, подрываясь, пятится назад, убегая в сан узел для работников. Он всматривается в своё отражение над умывальником. На него смотрел неодобрительно ледяной Кай, презрительно осуждая за сорванный порядок.       Всегда пустующее сердце Чонина, резко приняло в себя семя чего-то инородного и начало там прорастать, раскалывая глыбы. Он открыл кран, чтобы смыть этот позор со своей руки, но так и не сделал этого. Разглядывая липкое вещество, он вспоминает, как оно извергалось и повторно заводится. Не избавившись от спермы, он запускает руку под одежду, помогая себе разрядиться.       В логической обители шахматной доски нет места чувствам и гормонам, он проигрывает свою же партию. Сегодня первый случай, когда самый совестный работник схалтурил половину рабочей ночи.       На следующий день Чонин снова не осмелился пройтись тем самым коридором. Всё это время он провёл в самоанализе запутанных чувств. День его выхода на дежурство неизбежно приближался, но решение так и не приходило.       Поднимаясь по лестнице на 6 этаж, он репетировал в своей голове ту непоколебимость, с которой он задержится около 303 камеры на 2 секунды и продолжит свою работу. Их разделяет расстояние всего в несколько метров. 5 шагов. — '2 секунды', — напоминает себе Чонин.       2 шага. — 'Мне просто надо проверить, там ли он'.       1 шаг. — 'Всего лишь посмотреть на него'.       И он встречается с заветными глазами. — Я ждал тебя, — голос ДиО приравнивался к голосу опасности. Чонин мог бежать от него сколько угодно, но звук ловил его и оставался в нём. И снова его парализует. Here we go. Danger, it’s dangerous. Figures of light lingering in the darkness, hurry, faster, before the day breaks, I’ll bring you to my side before anyone else can see. Lower your head, just follow my shadow burning white. Briefly close your eyes to the slowly sharpening moment on our orbiting ship. Light light light light light woo oh woo oh. Light light lightsaber. — Почему именно эта песня? — Чонин возвращается в реальность постепенно, потому, что голос ДиО способен уносить за её пределы. — Потому, что ты моё спасение, мой меч во тьме, который помогает сражаться, — Кёнсу добился своего, Чонин краснеет, терзает себя, колеблется, взвешивает каждую крупинку своих чувств. Заключенный полностью доволен сказанными словами и ожидаемая реакция приводит его в восторг.       Кёнсу был гением с самого рождения, все его действия были спланированы и обдуманны во имя манипуляции над людьми, в чём он безошибочно преуспел. Всю ночь он перебирал слова, менял порядок, подбирал синонимы, раздумывал над смыслом, лишь бы строчки, выброшенные из его уст волнами, затопили Чонина с головой. И ему это удается. Получать желаемое, возбуждает его, в особенности, когда он может получить это, играясь с таким податливым и чутким парнем.       Медленно, будто перед публикой, он расстегивает змейку. — 'Нет, только не снова', — Чонин не должен допустить повторения.       Кёнсу продолжает, а руки дежурного трясутся, сердце стучит как проклятое, по ощущениям, все органы внутри него переворачиваются и меняются местами. — Остановись! — это всё, что способен выдавить из себя, но такие слова — ничто, перед уже возбужденным Кёнсу.       Он обхватывает свой член. Чонин рывком открывает решетку, заходя внутрь 303 камеры, а ДиО, не успев отреагировать, оказывается прижатым к стене с руками за спиной. У него на лице растягивается дьявольская улыбка, обнажая острые зубки. — Я хочу тебя... — своим голосом ангела, окутывает он слух Чонина, на что чувствует ещё сильнее давление на свою спину. — Я же сказал тебе остановиться.       Кёнсу и в правду гений, раз смог привести непоколебимого до этих пор Кая в такое состояние, вывести из строя, надломать, возбудить. Просто. Гений. И это служит оправданием тому, что Чонин ведется на все провокации, теряя голову, он запускает руку в штаны своего заключенного, обхватывая влажную и потную плоть, в твердом и напряженном состоянии, впиваясь губами в шею парня.       Да, Кёнсу удалось. Вперемешку с моральным оргазмом, от успешных манипуляций и от приближающегося физического оргазма, от усердных движений руки Чонина, он начинает стонать.       Надзиратель боится, что эти стоны будут услышаны и лишь сильней, словно ребенок в грудь матери, впивается в шею, лопатки, плечо, быстрее надрачивая Кёнсу, но не прекращая.       Последнее движение и он чувствует теплую, липкую жидкость в своей ладони. Он отпускает Кёнсу, поворачивая того к себе и целует в мягкие губы. Затем резко замах руки и боль. Перед глазами темнота. Что ему снилось, он слабо помнит, потому что очнувшись, он чувствует головную боль, как от похмелья, перед глазами нечеткие картинки расплываются, как пластилиновые. Кажется, у него сотрясение мозга.

*Спустя год*

      Чонина, о чём тут разговор, уволили тем же днём, при том, изрядно потаскали по судам. Как он выпутался и нашел достойную замену — хрен его знает, везение, не иначе.       Он чувствует себя порядком счастливее, работая там, где не было его перфекционизма, а лишь хаос. Но с новой работой, он будто оживился, приучился контакту с людьми, испробовал иные коктейли, с разнообразными сладкими привкусами.       Уставший, но довольный, в обмякшем состоянии, он рассекал ночными пустыми улицами. Не смотря на то, что сейчас ночное время, а он отработал смену, в душе его не было такого холода, как раньше. Чонин замирает, услышав знакомый голос, который заставляет остановиться его всегда и везде. Spilling forth like stars, defying the darkness. It’s time for me to make you bloom, make even the tears you’ve hidden shine. The dawn has come, everything is going back in place, and it’s here and now I will give you my everything. I wandered here to your out reached hand, found you to protect you, be your savior. In the pitch black darkness I’ll take your hand. A life saver, Lightsaber.       Его сердце пропускает один удар и снова возобновляет движение, ускоряясь, покалывая в груди. Волосы встали дыбом. Как давно он не слышал этого человека.       Разворачиваясь, он видит перед собой сбежавшего заключенного 303 камеры.       Кёнсу был гением, психологом, убийцей, который проворачивал немыслимое. Кай обладал талантом, о котором и не подозревал. Его шаги, дыхание, касания, выражение лица, всё это действительно спасали тогда Кёнсу и продолжают спасать сейчас.       Неуловимым трепетом, ДиО отслеживал все неприятности, предотвращая наказание, боль, которые навалились на Чонина по его вине. Он незаметной тенью, шаг за шагом, освещал путь Кая в этой тьме. Начиная с того, что вытащил его с того затхлого места и по сегодняшний день. — Life saver, — проговаривает он, приближаясь. — Lightsaber, — выдыхает Чонин, перед тем, как его губы накроют.