Стаканы – темные, с каймою по краям... Мы до утра с тобою – старые друзья, ну, что ж ... А завтра утром будет пир для воронья, И друг у друга мы в прицеле – ты и я. Поговорим, поговорим, поговорим... Алькор "Ночной разговор"
1.
Робина разбудило ощущение чужого пристального взгляда. Он приподнял голову и встретился глазами с Гисборном. Тот лежал, опираясь на локоть, и внимательно рассматривал Хантингдона. - Очнулся? — На лицо сама собой выползла радостная улыбка. - Хантингдон. Так это был не бред, — полуутвердительно отозвался тот. - Конечно, нет, — в доказательство Робин ткнул пальцем в Гая, но спросонок попал по едва поджившему ожогу. - Да, это точно ты, — криво усмехнулся Гисборн, отдышавшись от боли. — Скажи честно, Хантингдон, ты сошёл с ума? Или настолько сильно меня ненавидишь? - Почему — ненавидишь? — опешил Робин. - Потому что ты меня лечил. Каждый раз, как я приходил в себя, видел твою рожу. Ну так что? Будешь отрицать? - Нет. Но с чего ты взял, будто я тебя ненавижу? Гай отвернулся, лёг обратно и уставился в потолок. Теперь Робин не мог видеть его лица, слышал только голос. Спокойный, даже слишком. Как будто мёртвый. - Один человек сказал... — Гай замолк, видно, было то ли трудно вспоминать, то ли говорить, — сказал, что прощение — самая лучшая месть. Когда не дал Локсли меня вздёрнуть. Я не хочу быть обязанным жизнью своему врагу, ты это понимаешь, Хантингдон? Кем был этот один человек, Робин не знал и знать не желал. Хотел только набить ему морду. - Я не враг тебе, Гисборн, — он окончательно проснулся и сел так, чтобы видеть лицо собеседника. — Уже нет. Я не желаю тебе зла. - Ну да, всего лишь лечишь. И смеешь говорить, будто не желаешь зла. Будь это так, ты бы оставил меня подыхать от горячки. А так... слишком жестоко для благородного Робина, не находишь? - Дурак ты! — Робин чувствовал досаду и почти детскую обиду. Вот так, лечишь-лечишь, ночей не спишь, добиваешься, чтоб к больному пригласили лекаря — и вот благодарность! Хотя Гисборн прав: лечить, чтобы затем повесить — это издевательство. На вторые сутки сидения в камере стало ясно, что если ничего не предпринять, важный узник сдохнет прямо там. И Робин добился-таки встречи с де Жискаром. Новый шериф, хоть и брызгал слюной от ярости, хоть и ругал Робина, Гисборна, неумёх-палачей и эту чёртову лихорадку, всё-таки согласился с доводами молодого Хантингдона, особенно когда больного осмотрел врач. Правда, перед этим он долго грозил самому Робину плетьми и двинул кулаком так, что синяк под глазом до сих пор не прошёл. К счастью для Гисборна, новоиспечённый шериф Ноттингемский слишком боялся навлечь на себя гнев Его величества. Он скрепя сердце позволил не только снять узника с цепи (куда ж он уйдёт-то?), но и освободить ему руки (чтоб было легче менять повязки) и перевести наверх, в какую-то каморку. Она была маленькой, всего три на четыре шага, зато под потолком имелось крошечное — только кошке и пролезть — окошко. Массивная дверь, охраняемая снаружи стражей, была низковата, зато в ней имелся маленький ставень, через который подавали еду. Ну и подглядывали, естественно. Робина это не занимало. Куда важнее был соломенный тюфяк, на который уложили больного, кинув на пол рядом несколько охапок соломы и покрыв их мешковиной — постель для самозваного лекаря. Врач, кстати, тоже приходил раз в день, с помощью Робина менял повязки, вливал больному в рот какие-то снадобья, мазал ожоги и раны. То ли лечение помогло, то ли уход Робина, все эти дни не отходившего от своего подопечного, а то ли Гисборн оказался слишком живучим — но лихорадка пошла на убыль. Гай всё чаще приходил в себя, послушно глотал лекарства и засыпал. А вот теперь с любопытством осматривался. - Помнится, меня отволокли вниз и приковали к кольцу в стене после допроса. Это я очень хорошо помню, — Гай разглядывал руки, свободные от цепей. — Где мы, Хантингдон? - Здесь же, в замке. Я потребовал от шерифа выделить тебе более удобную комнату, и врач сказал то же самое. В тюрьме ты бы уже сдох. - Какая трогательная забота, — невесело усмехнулся Гисборн. — Обо мне так матушка не тревожилась, как ты, Хантингдон. - Я знаю, — ляпнул Робин и тут же прикусил язык. Но было поздно. - Я бредил, — полуутвердительно и на удивление спокойно сказал Гай. — Ну что же, тебе повезло, Хантингдон — теперь ты знаешь о моей жизни лучше меня, а? - Не думаю. Ты вспоминал родителей, детство. Просил мать посидеть с тобой, — Робин очень тщательно подбирал слова. - Не говори мне о ней! — Разом помрачневший Гисборн резко оборвал разговор. Робин мысленно проклял свой длинный язык. А ведь так хорошо всё начиналось. Сам он видел леди Маргарет всего раз в жизни и не собирался вступать с Гаем в бессмысленный спор. Не всем так повезло с матерью, как ему самому. К тому же Робин боялся проговориться и намекнуть Гаю на его незаконное происхождение. А вот об этом он никак не мог узнать из горячечного бреда — даже в эти часы Гай хранил свою тайну. - Не называй меня Гисборном, — неожиданно попросил тот. - Хорошо, — миролюбиво согласился Робин, радуясь, что обошлось. — Но и ты не зови меня Хантингдоном. У меня есть имя. - И как же тебя звать? Роберт или Робин? — Гай с трудом перевернулся на живот, подперев голову руками. - Робин, — твёрдо ответил тот, — граф Хантингдон заявил, что я не гожусь в сыновья, и потому он собирается снова жениться. Они некоторое время помолчали, и Робин заметил, что Гай заснул. Он поудобнее переложил больного, стараясь не потревожить раны, и задремал сам. Гай проснулся только к вечеру, когда за окошком стемнело, и Робин, не дожидаясь просьбы, помог ему добраться до поганого ведра. А потом осторожно придерживал за плечи, пока Гай ковырял взявшуюся холодным комком ячменную кашу и пил воду. Чашка была одна на двоих. - Спасибо, — поблагодарил Гай, откидываясь на тюфяк. Видно было, что ему здорово полегчало. Про себя Робин за эти шесть дней (семь, считая сутки в камере) не раз поражался выносливости и живучести Гисборна. Он очень сомневался, что смог бы такое пережить. И уж вряд ли лорд Дэвид позаботился бы о его лечении. Робин всмотрелся в лицо задремавшего Гая, ища признаки родства. Но особого, бросающегося в глаза сходства с Хантингдонами в чертах Гая заметно не было, и Робин разочарованно опустился на своё ложе. - Что ты там такое разглядывал? — сонно пробормотал Гисборн. - Да так, ничего. Просто показалось... Что показалось — Гай переспрашивать не стал и заснул уже по-настоящему, хорошим, глубоким сном выздоравливающего. Отросшая за время заточения светлая бородка не шла ему совершенно, и без неё лицо спящего Гая казалось особенно юным и беззащитным.2.
Наутро, когда завтрак был съеден (узников кормили дважды в день) и в этот раз аппетит Гая не уступал аппетиту Робина, Гисборн вдруг задал неожиданный вопрос: - И как же зовут твоего Эдварда? - Кого? — Робин непонимающе уставился на брата. - Того, кто тебя предал. Никогда не поверю, что тебя захватили в бою. Локсли предал Эдвард из Уикема. Но не думаю, чтобы ему захотелось повторить подвиг Иуды. - Амос Скэтлок, брат Уилла, — настроение сразу испортилось. — Ему хорошо заплатили за мою голову. Так что я очнулся уже в Ньюарке. - Понятно. Значит, де Жискару удалось то, что не получалось у де Рено, — протянул Гай, и Робин поправил: - Не де Жискару. Амосу заплатил граф Хантингдон. Ему так надоели слухи о моих преступлениях и «разбойничьих выходках», что он решил избавиться от паршивой овцы, — Роберт попытался усмехнуться, но вышло неубедительно. Гай смотрел на него с пониманием и сочувствием. - Ты не один такой, Хантингдон, — наконец сказал он, выделив фамилию Робина. И делано-небрежно поинтересовался: - И чего ему от тебя нужно? Робин пожал плечами. Говорить про ту ночь с тремя женщинами было стыдно. - Толком не знаю. Сказал, что увезёт меня в замок после твоей казни, — он осёкся, поняв, что сказал. И кому. Но Гай не выглядел удивлённым. - Я так и предполагал. Король, должно быть, уже заждался. Да и де Рено... Надо было прирезать шерифа, как требовал Грендель, но я не мясник. В поединке бы сошёлся, а ножом по горлу... Робин не нашёлся что ответить. Да Гай и не ждал от него подобного. Ну не утешать же, в самом деле, и не подавать напрасную надежду, твердя о королевской милости и великодушии! На том их беседа и завершилась. Гай, ещё слишком слабый, чтобы много говорить и тем более вставать, снова заснул, а Робин сидел рядом и думал, как же трудно разговаривать с братом. Одно неверное слово — и хрупкий тонкий мостик взаимопонимания, протянувшийся меж ними, сломается как весенний ледок, оставив после себя глухую стену вражды и недоверия.3.
Так прошло ещё несколько дней. Гай начал понемногу вставать, потом ходить, держась за стену. С каждым разом это давалось ему всё свободнее, и силы понемногу возвращались. Оба они понимали, что недалёк тот час, когда Гая признают здоровым и отправят обратно в камеру. Но не говорили об этом. Как и о родственниках, и о предстоящей казни — таков был молчаливый уговор между братьями. Зато они много и долго беседовали о другом. Робин расспрашивал Гая о его службе у графа Глостера, о войне с Францией (тот как-то обмолвился, что воевал под Аржантаном), и Гай сначала неохотно, а потом всё больше увлекаясь, рассказывал о проказах мальчишек-пажей, о друзьях-наёмниках, пересказывал смешные случаи, происходившие с ним или с кем-то из приятелей. Робин смеялся от души и немного завидовал старшему брату. Они вместе перемыли косточки братьям де Рено, особенно шерифу. О Марион заговорили только раз. Услышав, что она ушла в монастырь, Гай протянул: «Понятно...» и больше не приставал с расспросами, за что Робин был ему благодарен. Состоялся у них разговор и о Хёрне. - Если не родной отец, так названый поможет тебе спастись, — заметил как-то Гай, когда они ненароком затронули тему женитьбы лорда Дэвида. — Ты ведь сын Хёрна. - Я уже думал об этом, — Робин нахмурился, вслушиваясь в что-то слышимое ему одному, — но раньше Хёрн всегда подавал знак. А теперь я не слышу его, не чувствую. Хёрна будто нет. - Или тебя нет для Хёрна, — жёстко закончил Гай. — Кто отдал на смерть одного сына, отдаст и второго. Локсли же он предал. Возразить на это было нечего, и Робин осторожно заметил: - Тогда, в бреду, ты говорил о Локсли. Кричал ему: «Уходи!»4.
Гай отвернулся, помолчал, а когда вновь заговорил, Робин пожалел, что затеял этот разговор. - Это не бред. Вернее, не только бред. Если б ты знал, — голос Гая дрожал от волнения и... слёз? — Если б ты знал, как часто он мне снился. Там, на холме... Меня там не было, я стерёг твоих аутлоу, пока Хёрн их не вытащил. Это же не ты прострелил мне руку, — Гай коснулся пальцами шрама. — Шериф явился радостный, ликующий, сказал, с Локсли покончено. Я не поверил — ведь Локсли столько раз оставлял нас в дураках. Потом де Рено сказал, что даже если мы предъявим труп, выставив его на площади или насадим голову Робина на кол, нам никто не поверит. Что всё напрасно. И тогда я понял, что Локсли действительно нет. Больше нет, — Гай почти шептал, а его глаза лихорадочно блестели. — И я напился, ох, как же я тогда напился... Без Локсли стало пусто, неправильно, нечестно. Будто от меня откромсали кусок, и рана не даёт покоя. Мы так долго сражались друг с другом... Он несколько раз мог меня убить, но всегда оставлял в живых. Представляешь, этому сумасшедшему взбрело в голову обменять мою жизнь на жизнь мужа одной ведьмы, что был у шерифа в заложниках. Мы тогда использовали Дженет как подсадную утку. Он явился в в замок в моих доспехах, на моём коне. А меня тогда по его милости чуть не утопили. Хорошо хоть монах вспомнил, а то б я уже сидел в чистилище, — Гай смотрел куда-то вдаль, погружённый в воспоминания. — И потом Робин вечно куда-то лез, кому-то помогал. А эти крестьяне его предали. — Можно ли кричать шёпотом? Оказывается, можно. — И я не мог успокоиться, когда расспрашивал солдат, бывших в тот день у холма. Двое признались, что им было стыдно стрелять в спину. В спину, понимаешь? Вас не возьмёшь в честном бою, только предательством, только подлостью. А я так не умею. И не хочу! Робин кивнул и собирался что-то спросить, но Гай ещё не кончил: - Робин... Знаешь, мне часто снился последний бой Локсли. И во сне я был там, рядом с шерифом, и кричал этому аутлоу: «Уходи! Спасайся!» А он не слышал или не понимал. А может быть, не верил. Не знаю. И он снова и снова падал на землю, пробитый болтами, и я бежал к нему. Просто бежал, и всё. Будто что-то гнало на этот холм. А он лежал ничком, и я не мог заглянуть в его глаза. Почему-то во сне это казалось очень важным — успеть попрощаться. А иногда я отшвыривал де Рено в сторону и бежал к холму. И кричал: «Не стреляйте!», звал Робина, а он... он не мог выстрелить в меня. Вместо этого он снова пускал в небо последнюю стрелу и ломал лук... и тут я наконец добирался до вершины и валил его с ног. И арбалетные болты летели поверх наших голов. А порой я успевал только сбить его с ног, а сам оставался стоять. И болты попадали в меня. Я слышал ругань шерифа внизу, но было всё равно. Да, я умирал во сне, как Локсли наяву. Но в моих снах он оставался жить. Он брал мой меч и сражался с арбалетчиками. Или мы сражались вдвоём. И де Рено отступал, уводя остальных и проклиная «ненормального Гисборна». Он кричал, что я предатель. Может, я и вправду дурак и тупица и не гожусь в помощники шерифа, как любил повторять де Рено, но я... я чувствовал облегчение, когда падал на траву. Потому что успел спасти Локсли, — Гай перевёл дух и замолчал. - Тебе его не хватает, — Рассказ Гая о предшественнике задел Хантингдона за живое. - Не хватает, — Гай, запрокинув голову, смотрел в окошко. Там виднелся краешек облачка. — Это другое, Хантингдон. Это... всё равно что отрубленная рука или нога. Локсли был всего лишь вилланом, разбойником, но он... — Гай обернулся и Роберт заметил слёзы в его глазах. — Он был мне как брат. Не знаю, у меня никогда не было братьев и сестёр, но почему-то так кажется. В каморке повисла неловкая тишина.5.
Робин не взялся бы определить, чего больше испытывает к покойному Локсли — обиды, что тот лишил его брата, или зависти. Каким же был этот человек, если его все так любили и уважали! И не только Марион, не только шервудцы, но и, оказывается, сэр Гай Гисборн! Кто бы мог подумать... А тот истолковал его молчание по-своему. Улыбнулся, словно извиняясь: - Роберт Хантингдон, ты тоже славный парень. Но — другой. Понимаешь? Наверно, с Локсли было интересней, он же был первым сыном вашего проклятого Хёрна. Ну вот... опять всё то же самое! «А Локсли был лучше...» Локсли — был, а он — есть! И Робин, будто бросаясь с обрыва в реку, спросил: - Гай, а тебе живой брат не нужен? Или мёртвый удобнее? Гай несколько раз непонимающе моргнул, а потом рассмеялся, но как-то невесело: - Хантингдон, ты хочешь, чтобы мы стали братьями? А просто дружбы тебе уже мало? - Да! — С вызовом ответил тот. Гай вмиг посерьёзнел: - Прости, но я не могу назвать тебя братом. - Не можешь или не хочешь? Боишься, Локсли станет ревновать? — не удержался обиженный Робин. - Не могу, — Гай отрицательно мотнул головой. — Я не тот, кого стоит брать в родню. Да и зачем тебе это? Нам и так осталось недолго жить. Как всегда, напоминание о том неотвратимом, что ждало обоих (и в первую очередь Гая) и что они пытались позабыть за весёлой болтовнёй, положило конец разговору. «Не могу...» В эти минуты Робин особенно остро почувствовал, что Гай стыдится своего происхождения. Он до сих пор в глубине души ощущает себя ничтожным ублюдком, недостойным побрататься с Хантингдоном. Что же ты наделал, отец, что же ты наделал...