Лезвие. Все, что я вижу перед собой – маленькое лезвие, блестящее на краешке раковины. Зачем я это делаю? Хах, да просто так. Просто в один момент накатывает такое состояние, когда кожей ощущаешь, насколько всё вокруг заебало. Хочется орать, биться башкой о стены, а потом залить в себя стакан-другой, свалиться на скрипучий диван и пролежать там до полного разложения.
Замечаю пачку сигарет. Да-а-а, как нельзя вовремя. Хватаю её и направляюсь на балкон. Там, прислонившись к испещренной трещинами балконной стене, пару раз чиркаю зажигалкой, и горький дым наконец-то заполняет мои лёгкие. «Курение убивает» - гласит черная надпись на белом фоне. На обратной стороне размещено изображение каких-то сожранных раком человеческих внутренностей, призванное заставить людей отказаться от пагубной привычке. Странно, что мне глубоко похер на эту блевотную картинку, и во мне она не пробуждает ни отвращения, ни желания выбросить сигарету и перейти на поедание одного лишь блядского сельдерея.
Откуда-то сверху доносится кошачий ор. У шерстяных ублюдков весна, все дела. Вот они действительно раздражают. И город, окутанный первой свежей зеленью, еще подернутый утренней дымкой, тоже раздражает. И вообще всё, сука, бесит.
Тушу недокуренную сигарету о железные перила и отправляю её в свободное падение. Наблюдаю за исчезающей белой точкой. Как там в песне, «состояние свободного похмелья»? Видимо, именно это сейчас и испытываю. Совсем не соображаю, что происходит вокруг.
Мучительно ломит тело, пред глазами какой-то туман, а в голове – блаженная пустота. Наблюдаю за своим телом будто со стороны. Вот я возвращаюсь в ванную с подыхающей лампочкой. Швыряю сигареты на стиральную машину, опираюсь о неё сам и прерывисто дышу. Что-то стучит в висках. Склоняюсь над раковиной, включаю воду, подставляю под неё голову. У-у-у, ледяная. Люблю Россию. Волосы намокают и начинают виться, прилипать ко лбу, лезть в глаза. Поднимаю голову и встречаюсь взглядом с помятым, бледным, заебавшимся лицом. Недолго раздумывая, подцепляю ногтями лезвие и направляюсь в комнату.
Звенящая пустота квартиры наваливается на уши. Откуда-то, как стук метронома, раздаются шлепки капель воды из незакрученного крана. Задумчиво гляжу на стену перед собой. Потом перевожу взгляд на руки, бессильно раскинутые на коленях ладонями вверх. Я практически их не чувствую, как и всего тела. Огромным усилием заставляю себя поднять правую переднюю конечность и нащупать где-то возле себя острую металлическую пластинку. Не понимая, что происходит, сжимаю её между пальцами и подношу к левому запястью. Веду ме-е-едленно, с интересом наблюдая, как поверх белых полос – уже зарубцевавшихся шрамов – выступают красные бусины. Кожу немного щипет, будто какой-то мелкий невидимый пиздюк делает тебе «крапивку» на каждом миллиметре. Отвожу лезвие и любуюсь своей работой. Бусинки крови уже слились в один небольшой ручеек и теперь стекают к ладони, таща за собой извилистый след поверх предыдущих взбухших ран.
Так зачем я это делаю? Не знаю. Просто так выходит. Блять, чувствую себя пятнадцатилетней школьницей. Вновь набегает волна самоненависти, оставляя за собой ещё одну красную дорожку. И ещё, и ещё, и ещё…
Откидываюсь на спинку, ощущая саднящую боль. Перепачканное лезвие выпадает из ослабевших пальцев и с легким звоном ложится на пыльный ламинат. Снова закуриваю, сжимая зубами сигарету. Выпускаю белёсую струйку в потолок и закрываю глаза, которые нестерпимо режет от едкого дыма. Очень хочется спать, и я с каждой новой затяжкой будто проваливаюсь куда-то ниже, меня обволакивает дремота.
Из полудрёмы, близкой к потере сознания, меня настойчиво вытаскивает сигнал телефона. Репетиция, мать её, совсем забыл. Потирая глаза, поднимаюсь и тут же хватаюсь за хлипкий подлокотник, потому что стены, окно, пол – всё вокруг ходит ходуном. В ушах звенит, в голове гудит, перед глазами стоят какие-то цветные пятна и всё больше хочется положить на очередное собрание группы хер и провалиться обратно. Однако заставляю себя отлипнуть от мебели и, шумно дыша и матерясь себе под нос, начинаю переставлять ноги в сторону кухни, то и дело подпирая стенку или дверной косяк. Где я нахожусь? Что это за квартира? Я не знаю. Точнее, не помню, да и нет сейчас ни сил, ни желания вспоминать. Существую тут и ладно. Пьян ли я? Тоже не знаю. Вливаю в себя какую-то чёрную муть из чашки, на поверку оказавшуюся остывшим крепким переваренным кофе. Звон в ушах сходит на нет, но рассудок возвращаться пока не торопится.
Зацепляюсь взглядом за исполосанную в мясо руку, на которой багровой корочкой запеклись ручейки крови. Бля-я-я-ять… Надо хоть что-то с этим сделать, люди же не поймут. Пизде-е-ец. Вернул себе дветыщиседьмой.
Раскручиваю кран и подставляю запястье под ледяную струю. Полосы начинают болеть, саднить и чесаться, но эти ощущения я чувствую слабо, будто вовсе не моё тело подаёт мне сигналы о том, какой я больной ублюдок. Поворачиваю кисть туда-сюда, и в металлический поддон с шумом падают розовые капли, которые все больше и больше красятся в багряный. Когда рука уже начинает неметь от холода, решаю таки убрать её, кое-как вытерев о кухонное полотенце, а затем и об штаны. Нашариваю в ящике пару таблеток аспирина и глотаю их залпом, пытаясь подавить внезапно появившуюся головную боль.
Уже не цепляясь за стену, но все еще пошатываясь из стороны в сторону, тащу свою тушу в коридор. Снимаю с крючка толстовку, накидываю капюшон, надеваю тёмные очки, беру с тумбочки телефон, ключи и бумажник. Вываливаюсь за порог, захлопывая ногой дверь, и набираю номер такси.
***
Ребята были уже в сборе и встретили меня оживлённым гулом. Кажется, приехал как раз к последним приготовлениям, когда все заняты настройкой инструментов или друг другом. Шура, не отлипающий от своей гитары, сейчас спорил с кем-то по телефону и даже не обратил внимания на моё прибытие. Вот так-то, Лёвчик, даже лучшему другу на тебя сейчас насрать.
Стягиваю толстовку и направляюсь к стулу, на котором свален ворох бумаг, и извлекаю оттуда какое-то расписание. Делаю вид, что увлечённо изучаю его, пока все остальные заканчивают маяться хернёй. Откуда-то справа в уши жужжит негромкий разговор Яна, щебечущего вокруг Макса. Да-а-а, у всех свои дела, свои заботы, свои важные люди.
Внезапно разговор обрывается на полуслове. «Лёва?» - Слышу я удивлённый оклик клавишника. Надо же, заметил. Лениво поворачиваю голову и встречаюсь с парой светло-серых глаз. Взгляд его выражает беспокойство, которое постепенно начинает наполняться огоньками гнева. Не успеваю проследить, в какую именно точку меня он так вылупился, как Николенко мрачнеет в лице, хватает меня за локоть и тащит к выходу из репетиционной, оставляя остальных охреневать от его выходки. А я-то и не особо отпираюсь, только вяло волочу ноги и заплетающимся языком пытаюсь поинтересоваться, с чего такое внимание, причём скорее для приличия, чем из любопытства. Ян прёт как танк, будто игнорируя меня, но не разжимая мёртвой хватки на моём локте. Уши снова закладывает каким-то гулом, и я собираю в кулак остатки рассудка, чтобы не вырубиться прямо в коридоре.
Дальше опять как в тумане. Вот я перед белой дверью с красным крестом. Вот меня сажают на кушетку. Прикрываю глаза и начинаю проваливаться в дрёму, предчувствуя какой-то феерический пиздец. Ян мечется по небольшому помещению с напряжённым лицом, ищет что-то на полках, то и дело оглядываясь на меня. Чувствую, что к моим губам подносят стакан, размыкаю зубы и пью прохладную воду. Более-менее прихожу в себя и приподнимаю верхние веки.
Яник сидит напротив и бегает взглядом от моего лица к рукам. Перевожу внимание на запястья и понимаю, что спалился. Сука-а-а. Вот и подумали не то, что нужно. Ну я и долбоёб.
На красные борозды выливается перекись, из-за чего то тут, то там появляется розоватая пена. Ян заметно волнуется, и руки у него сильно дрожат, но внешне он всё ещё пытается сохранить спокойствие. Он, который или молчит, или отшучивается, который ведёт себя серой мышью и редко встревает куда-нибудь, сейчас напряжённо наблюдает за тем, как перекись на распухших порезах перестаёт пузыриться, нервничает и еле заметно закусывает нижнюю губу. Смотрю ему прямо в глаза. Читаю в них тревогу и непонимание, немой вопрос «почему». И вдруг...
Вдруг накатывает такое блядское чувство вины. И что же я, сука, натворил?! И главное – нахуя?! Этот взгляд, который сейчас неотрывно следит за моими истерзанными руками, пробирает до самых глубоких каких-то там уголков того, что люди называют душой, и внутри становится до ебеней гадко, будто ты какой-то маленький непослушный выблядок, который снова нашёл приключений на свою мелкую задницу, и сейчас огребёшь знатных пиздюлей от мамки. Так легко, но в то же время противно становится внутри оттого, что буквально от безделья маешься такой хернёй, в то время как человек напротив может расценить это как нечто серьёзное, глубинное, опасное. Ёб твою мать, как же мне стыдно. Мне неебически стыдно перед совершенно чужим человеком, который проявляет… Заботу?
Из раздумий о самобичевании меня выводит его встревоженный оклик. Кажется, глаза клавишника уже поблёскивают, и я выдавливаю из себя подобие улыбки, лишь бы он больше не смотрел на меня, как на покойника.
- Лёв, зачем ты это делаешь?
- Я не знаю.
Виновато опускаю взгляд. Чувствую, как его рука легла мне на плечо, и от этой неожиданной участливости хочется разрыдаться. Ян сидит молча с полминуты, а затем осторожно сгребает меня в сильные объятья, устремляя мой лоб к своей груди в извечном чёрном свитере.
- Старик, не делай так больше.
- Мы ровесники, Яник.
Чувствую, как он горько усмехается мне в затылок.
- Я больше не буду.
***
Выходим из этой стерильной комнаты и направляемся обратно в зал. Ян крепко держит меня за правую руку. Становимся на места. Шурик даёт первый аккорд.
Друг дорогой…
Внезапно внутри что-то переворачивается.
… Что ты сделал с собой?..
Мне становится непривычно легко, приятно и тепло. Будто до сих пор кто-то улыбается в мой растрёпанный затылок. Запястье болит, я чувствую эту боль и радуюсь тому, что я могу вновь чувствовать. Слова вырываются сами собой, сливаются с мелодией и превращаются в знакомую песню, которая не раз уже зажигала многие сердца.
Сжимаю левую руку в кулак, хватаю микрофон, откидываю со лба взмокшие волосы и оглядываю ребят, которые сейчас вместе со мной творят то, что двигает души. На секунду торможу взгляд на клавишах.
Я для себя уже все решил. Улыбаюсь саднящим царапинам.
Я больше не буду.
