Человек в янтаре

Вернувшись домой после пробного экзамена, Таллукер запил обед водой и лёг с закрытыми глазами в на кровать, слишком взбудораженный, чтобы уснуть. Потом рассказал матери о своём успехе, выслушал все положенные поздравления и отправился готовиться дальше. Но дело почему-то разладилось. Нет, слова были знакомые и части речи сидели все на своих местах, но ближе к вечеру, когда рыжее солнце запуталось в ветках росшей в саду акации, он вдруг обнаружил, что смотрит в окно чаще, чем в книгу, а вместо того, чтобы переворачивать страницы, уже неизвестно сколько времени пытается перевести на лтаморский "зелёные глаза и русые волосы". Грамматика была ясна, но слов под рукой не было и поэтому казалось, что лтаморского он не знает, а всю жизнь учил какой-то другой язык, совершенно не на что не пригодный. Таллукер отложил перо и решил выйти в сад - вдруг вкус знакомого воздуха вернёт его мысли на место? На глаза попался лтаморский словарь цвета нового кирпича, но искать и выяснять не хотелось. В голове зудело; казалось, она забита шелухой от тыквенных семечек. До ужаса хотелось проветриться. В саду не оказалось никого, только из кухни доносились осколки голосов и звон посуды. Таллукер прошёл сначала по одной, потом по другой дорожке и только сейчас понял, какой сад маленький и насколько похож формой на "имзу" - последнюю букву лтаморского алфавита, которая использовалась только в конце существительных, чтобы показать их неодушевлённость. Остановившись перед калиткой (замок был в форме морды муравьеда, причём запирался он на язык), Таллукер долго-долго рассматривал засохший цветок, а потом распахнул дверь и оказался снаружи. Улицы были по-вечернему безлюдны: только кошки крались в сырых тенях и пёстрые воробышки порхали по заборам, выискивая кучи свежего навоза. Когда он шёл, мостовая подавалась то вверх, то вниз, словно спина опечаленного слона, а потом вдруг оборвалась перед полоской кустов и пологим песчаным склоном, перетекавшим в огромный пустынный пляж. Город закончился, дальше было только море: огромное, медно-рыжее, оно полыхало вместе с закатом, медленно-медленно растворяя в себе тяжёлое золотистое солнце. Песок ещё хранил тепло, он ласкал ноги, и в голову забрела мысль, что здесь, наверное, можно и спать - не так, конечно, сухо, как в кровати, но почти так же мягко и уютно. Он довольно долго так простоял, оцепеневший, среди песка и чёрных водорослей и ветер трепал его чёрную накидку, а потом где-то на краю слуха зашлёпали босые ноги, и его кто-то окликнул - без слов, одним голосом. Девушка - та самая, зеленоглазая и русоволосая - шла к нему по кромке прибоя, оставляя зыбкие следы, которые тут же слизывали волны. Платья с пионами на ней больше не было, мокрые волосы разметались по плечам и груди, словно диковинная узорная роспись, а из одежды осталось только ожерелье из янтаря. Крупные, дымчато-тёмные, цвета пива камни были нанизаны на простую верёвочку, какими связывают мешки или доски. Солнце, запутавшись в них, лежало на коже медово-жёлтыми пятнышками. - Привет,- сказала она, остановившись в двух шагах и закрыв спиной солнце,- А я и не знала, что ты тоже здесь купаешься. - Нет. Я... нет,- Таллукер попытался подобрать нужное слово, но вдруг сообразил, что девушка понимает и так,- Я здесь первый раз в жизни, да, честно. Здесь...- он ещё раз задумался,- Здесь красиво. Я никогда не видел... ну, ничего такого. - Ты много чего ещё не видел,- девушка зацепила пальцами ноги и подняла какой-то камешек,- И много чего не видишь. На, держи - это мой тёзка. Камешек янтаря был точь-в-точь такой же, как те, что на её ожерелье и тёплый-тёплый - Таллукер так и не понял, от руки или от песка. Если сжать его рукой, казалось, что камешек живой, он дышит и ворочается во сне. Таллукер пригляделся к золотым искоркам, а когда смог оторвать взгляд, оказалось, что девушки больше нет. Таллукер посмотрел в море, на пляж - и там, и там было пусто - и стал карабкаться обратно, так ни разу и не оглянувшись. Янтарь остался в руке; опустить его в карман почему-то казалось кощунством. Когда он пробрался в калитку и ступил на дорожку, выложенную восьмицветными терракотовыми треугольниками, солнце скрылось совсем. Небо потемнело, город оделся огнями фонарей и фонариков, а столовом павильоне уже расставляли посуду для торжественного ужина. Таллукер забрался в свою спальню через окно и успел сесть за стол за мгновение до того, как его позвали ужинать. - Я иду,- сказал он, заталкивая камешек в подставку чернильницы. Потом немного посидел, разглядывая так и неоткрытый словарь, погасил лампу и побрёл на кухню, абсолютно запутавшись в паутине собственных мыслей. Голова полыхала, всё в животе ходило ходуном, а перед глазами плясала какая-то чушь. Ужин оказался роскошным, с ароматным мясом в белом соусе, сыром, перемешанным с сочными шкварками, зеленью, хрустящими пирожками с нежной начинкой, серебряной посудой и скатертью, которую доставали из сундука раз в сорок лет. Таллукер сидел во главе стола, по левую руку от матери, дальше была тётка, которая, оказывается, приехала сегодня в полдень, ещё одна тётка, жившая на другом конце города, её муж с ухоженной бородой и сросшимися бровями, ещё какие-то люди, наперебой поздравлявшие его и пророчившие славное будущее... Таллукер кивал, улыбался, чувствуя, что губы бледные и улыбка получается постной, а сам тем временем обнаружил, что язык, на котором к нему обращались, был ему ничуть не понятней и не удобней лтаморского. Сидя над тарелкой, он наблюдал за мошками, кружившими вокруг завёрнутого в бумагу фонарика. Пища с трудом ворочалась во рту, словно и она была на незнакомом языке, а уши раз и за разом жевали рассказ Тамокни - этот Тамокни года два учился в одном классе с Таллукером, сын ювелира, отличник, отчисленный за что-то развратное. Рассказ касался классификации морских янтарей Оказывается, их разделяют на пять видов. Первым был Молочный - белый и непрозрачный, похожий на стеклянную форму, залитую белой водой; этот камень совсем прост и привычен, словно чашка коровьего молока и годен на что угодно. Вторым - Солёный, прозрачный и сверкающий, пахнущий морем, с оттенком лёгким и свободным, как воздух; пригодный на правильную геометрию подставочек, шаров и пирамидок. Дальше шли Лимонный - золотистый с зеленью и идеально круглый: незаменимый на ожерелья и кольца и сам себе на уме - и Медовый - сочный и яркий, годный на шкатулки, фигурки и подарки любовницам. Замыкал процессию морских чудес янтарь Имбирный или Горький - космически-тёмный, с крошечными искорками и такими насекомыми внутри, каких не встретишь даже во сне. От Горького пахнет всем сразу, он то тяжёлый, то лёгкий, не похож цветом ни на смолу, ни на песок, ни на древесину, почти не бывает правильной формы, и происходит, как предполагают, от упавших в море осколков звёзд. Камушек, который дала ему девушка, был, видимо, горьким - пробуя жаркое, Таллукер даже ощутил его вкус, - и почти полностью отбивал аппетит. Есть не хотелось совсем, стол казался огромным невспаханным полем. Когда подали зелёное вино в небольших кувшинчиках, Таллукер попросился к себе - всё вокруг казалось вырезанным их бумаги, а к горлу подкрадывалась тошнота. В спальне он долго смотрел в темноту, на ощупь пробираясь среди скачущих мыслей, а потом, не глядя, вытащил камешек, прильнул к нему губами и очень осторожно лизнул языком. Камешек был ещё теплым.