Вернусь туда, где сердце оставила

      Шифра начала помнить себя рано и уже тогда была сиротой под скудным присмотром деда. Мать свою она совсем не знала, а отец пропал во время охоты: ушел в леса за зверем и не вернулся.       Было ей тогда года три или четыре, сколько именно она еще толком не разумела, однако запоминать все подряд начала с того самого дня, как в деревню на санях привезли замерзшее тело безымянного охотника. Дед, весь побелевший, дрожащими руками пытался налить себе в кружку, да все не выходило у него это дело. Шапка съехала с головы, упала на пол. Тогда он стукнул по столу рассерженным кулаком и давай качать головой туда-сюда. Шифра испугалась, заплакала. А дед со злости подскочил, ударил ее по щеке, да так звонко, что девчонка даже реветь перестала. Потом, не глядя на внучку, он поднял шапку, отряхнул ее, натянул по самые брови и пошел на двор.       Этот день Шифра запомнила еще и потому, что с тех пор стало у нее все по-другому: голод. То, что зарабатывал Атрус, им едва хватало: небольшой кусок сыра и еще меньший кусок хлеба на целый день. Девочка все понимала, и все же голодать ей было трудно: она была мала, надо было расти, а расти не с чего. Дни и ночи Шифра разговаривала со своим беспокойным телом. Оно требовало расти.       Еще хуже голода был холод. Голод был только внутри, а холод — и внутри, и снаружи. На земле лоссотов именно его она запомнила больше всего. Постоянный, надоедливый, заливающийся за воротник холод. Он был настолько неумолим, что кусал сквозь одежду, заставляя дрожать от его прикосновений.       Хижина, где жила она вдвоем с дедом, стояла на возвышенности и хорошо продувалась. В мороз деревянная дверь разбухала, и Шифре было трудно ее отворять. Но приходил Атрус, дергал с силой за ручку, дверь распахивалась, и ветер ударял девочке в щеку.       В углу хижины стояла железная печка на четырех ногах с коленчатой черной трубой. Этой печки Шифра боялась, потому что походила она на присевшего черного тролля. Топили ее сосновыми чурками. Они были желтые, занозистые, пахучие, с каплями смолы на каждом конце, от которой на пальцах долго оставались липкие пятна. Пока печка топилась, в хижине было тепло, а когда прогорала — быстро становилось холодно.       Особенно холодно было по ночам. Шифра спала под старой отцовской малицей, всем телом ощущая на себе ее защитную тяжесть. Иногда среди ночи она просыпалась, чувствуя надобность пойти по своим делам, но не отваживалась ступать на студеный пол. Так и лежала до утра.       Порой дров было мало, и тогда топили чем попало: больше мусором — он совсем не давал тепла. По утрам дед разжигал масляную горелку, ставил ее на окно. А Шифра лежала под своей оленьей малицей, которая за ночь у рта обрастала инеем, и смотрела, как от огня начинали плакать и таять на слюде толстые наледи. Холод был огромен и занимал весь мир, а огонь был маленьким и ненадежным.       На островах же все было иначе. За холодным морским течением, омывающим мыс Форохель, следовало теплое. Оно будто отгораживало Альбион от остального мира, создавая совсем иные условия, где солнце было солнцем, а не белесым пятном на мутном небе.       Возможно, именно студеный холод, штормы и вечные ветра Фородвайта наложили на Шифру свой ледяной отпечаток, навсегда пропитав характер, который был не по-девичьи бойким: когда перед глазами вставала цель — сердце наполнялось тягой к победе, и девчонка, не задумываясь, шла на самый отчаянный риск.       Не удивительным было и то, что с детства ее окружали только мальчишки. Поладить с ними было гораздо проще, и в противостоянии полов она обычно была на мужской стороне. Это свое отличие от других девочек Шифра считала скорее преимуществом, нежели недостатком. Правда, со временем, когда тела и желания начинают меняться, у возмужавших юношей она не вызывала тех эмоций, что ее пышногрудые ровесницы, превратившиеся в очаровательных барышень. Угловатая миниатюрная фигурка никак не вписывалась в каноны женской красоты. От крепких и рослых дев с длинными толстыми косами она стояла особняком.       Впрочем, самодостаточность натуры позволяла не нуждаться в дружбе, на которую у нее порой не оставалось времени, поскольку весь ясный и пытливый ум был занят изучением окружающего мира, остро понимая его тонкую материю. Шифра создала собственную вселенную, в которую не пускала никого, ревностно относясь к ее границам. И причина крылась не только в инакомыслии и врожденном чувстве свободы: еще в детстве девочка обнаружила у себя необычный и довольно забавный талант, развлекавший ее в моменты хандры. Но талант так и остался бы просто забавой, не случись того, что закончило ее прежнюю жизнь и дало целый виток новой.

***

      Десять лет назад       — Шифра! Куда собралась? — низкий мужской голос, как гром, бахнул над ее ухом. Макнейл стоял позади приемной дочери, словно гора, и всем своим видом выражал недовольство.       Девчонка почти полностью вылезла в окно, чтобы незаметно улизнуть от своих прямых обязанностей, но этот грозный взор из-под могучих кустистых бровей кого угодно мог пригвоздить к месту. Пойманная с поличным, она не видела смысла оправдываться и нехотя втянулась обратно.       А на улице была весна, да еще какая! Пушистые лиловые шапки ранней сирени пьянили ароматом, но конюшня сама себя не очистит. В своем туате Макнейлы единственные занимались разведением лошадей. Их жеребцы, кобылы и жеребята пользовались спросом не только у местных, но и жителей с ближайших округ. Это был основной и единственный источник доходов семьи.       Шифра обиженно посмотрела на отчима, но тот был неумолим. Он пощипывал свой длинный рыжий ус, припичатывая девчонку назидательным взглядом, и осуждающе качал головой.       В этот день работа совсем не спорилась. Движения были халтурными и неуклюжими. Тело совсем размякло и не слушалось свою хозяйку, настойчиво требуя покинуть зловонные стойла. Наспех закончив уборку, Шифра скинула грязные сапоги и стрелой полетела на плато к белым утесам.       Океан был внизу. А над узкой полосой дикого каменистого пляжа, заваленного валунами, водорослями, ракушками и прочим мусором, поднимался отвесный гранитный клиф почти стометровой высоты. Это место было особенным — тихим, укромным, безлюдным, если не считать далекой, еле различимой одинокой башни из черного песчаника у края отвеса и ее обитателя, которого, впрочем, Шифра никогда не видела. Вдоволь наглядевшись на то, что именно выносят волны, девчонка неспешно побрела обратно. Она пересекла вересковую пустошь, густой пролесок с ручьем, пробежала через молодую поросль кустарника и уткнулась в небольшую деревушку, считавшуюся началом туата. Сегодня Бельтай, предварявший начало лета, и с главной площади уже лились веселые звуки волынки и флейты.       Шифра ленно петляла между домами и хозяйственными постройками, вдыхая пряные ароматы цветочных садов, потом свернула еще раз и вышла на прямую тенистую аллею, которая вела к развалинам языческого святилища, позже служившего храмом и общественным центром. Его неплохо сохранившиеся руины до сих пор хранили память о предках островитян. Некогда часть могучего, внушающего силу народа континентальных кельтов мигрировала сюда в поисках лучшей доли. Здесь они попытались создать видимость своей прошлой жизни, сооружая оппидумы и воздвигая статуи богам. Но века сменяли друг друга, и кельтские племена смешивались с другими пришлыми народами. Они перенимали новое у иноверцев, отказываясь от своей жреческой магии, претерпевали изменения в культуре и так постепенно растеряли свои корни.       Девчонка шлепала босыми ногами и вскоре поравнялась с западной стеной храма, которая местами была разрушена, обнажая один из залов и часть свода полуобвалившейся крыши. В зияющие дыры проникали яркие лучи солнца и ложились золотистыми пятнами на брусчатый пол, освещая только половину помещения, в то время как другая проваливалась в абсолютную тень. Но даже этого света было недостаточно, чтобы с улицы рассмотреть внутреннее убранство храма. Было видно лишь нагромождение досок и камней, упавших сверху. По обыкновению, Шифра подошла ближе и заглянула в пролом. Оттуда, как всегда, веяло сырой прохладой, контрастирующей с прогретым снаружи воздухом.       — Эй, девчонка Макнейлов! — внезапно раздалось из темноты. — Я знаю, что это ты! — вслед за голосом из внутренней арки показался его обладатель. — Ты конюшни их чистишь — от тебя за версту несет!       Лицо Шифры залил румянец стыда и обиды.       — Чего застыла? Присоединяйся! — это был Бедивер Бирн — самовлюбленный, заносчивый, грубый и симпатичный парень из поселения около Трапори-Лэйк, который протягивал ей флягу с элем. — Смелее! Никто не узнает! — и в качестве примера приложил свои губы к узкому горлышку стеклянного сосуда. — Превосходный эль! — причмокнув, добавил он.       — Ты идешь на праздник? — смущенно спросила Шифра.       — Чего там делать? Ненавижу, когда народ толпится. Да мне еще флягу надо вернуть домой, пока отец ее не хватился.       — Жаль, — она пожала плечами, но все же немного расстроилась.       — А ты, говорят, прибыла на пароме с дедом на заработки. Но на самом деле лоссоты выперли вас за то, что Атрус был не чист на руку, — хихикнул Бедивер, отхлёбывая терпкий напиток.       Слова ударили метко и больно. Они разом открыли старую рану, полную дурных воспоминаний, отозвавшихся в сердце девочки частой дробью. Будто вся несправедливость мира начала медленно затягивать ее в болото.       — Все говорят? — с угрозой произнесла Шифра, и в ее голосе зазвенел металл. — И ты веришь всем?       — Может да, а может и нет. Но до тебя краж в туате почти не было. У меня недавно как раз пару монет умыкнули. Признавайся, твоих рук дело? — подмигнул и громко заржал Бедивер.       — Дурак! — девчонка со злости выхватила из его рук флягу и сделала один большой опрометчивый глоток. Рот словно ошпарило кипятком. От горла до желудка разлился жар. Напиток оказался настолько крепким, что мысли в раз подернулись туманом.       Шифра хотела бы заметить Бедиверу Бирну злополучный эль, украденный им у отца, но был ли смысл отвечать и спорить об этом. В каждом человеке, если копнуть в него глубже, есть отрицательные черты, о которых он избегает вспоминать, а тем более говорить. Вот и у Бедивера они тоже были, только другие. Ее же собственная правда заключалась в том, что бежали они с континента не столько за воровство, сколько за чудаковатые проделки, которые она пообещала деду оставить, едва ступит на Альбион.       — Да, девчонка Макнейлов, мир жесток. И не всем находиться в радости и благополучии, — продолжал хмельные размышления Бедивер, смакуя в углу свой эль. — А ты совсем не похожа на лоссотов. И уж точно не похожа на нас. Кто ты такая?       Вопрос повис без ответа. Но Шифру он задел куда больше, чем предыдущий. Ее кольнуло самолюбие. Она сама часто задавалась им и не находила решения. Этот вопрос уже давно гирей лежал на плечах.       — Дай-ка подумать… ты похожа на полевую мышь! — насмешливо воскликнул Бедивер, видя как и без того красные щеки девчонки становятся пунцовыми от подступающего гнева.       — Видно, пьешь ты лучше, чем владеешь умом! — раздраженно бросила Шифра в перекошенную нетрезвую гримасу Бедивера, придававшую ему глуповатый вид, отступила и скорым шагом ушла прочь.       Пройдя еще пару улиц, девчонка очутилась на основной площади, где царило веселье — шумели лоточники, люди, наряженные в яркие цветные одежды, сыпали поздравления друг другу, танцевали, слушали сказителей и напевников, горланили песни и славили весну.       Но среди смеха и музыки босоногая отчетливо расслышала детский плач. Поискав глазами, она обнаружила его маленький веснушчатый источник в стороне от оживленной толпы. Никто совсем не замечали мальчугана лет пяти, размазывающего по лицу сопли, пока из его разбитой коленки сочилась кровь.       — Расскажешь? — подошла к нему Шифра, доставая из кармана кусок чистой льняной трЯпицы.       — Я упал, — заикаясь промямлил мальчик.       Девчонка осторожно промокнула вязкую жидкость. Всего лишь ссадина, но страха на мальчишку напустила. Он то и дело закрывал грязными ладошками лицо, дабы не видеть алого пятна, расползавшегося по платку. Плакал он больше от обиды. Ведь эта маленькая неприятность помешала планам великого воина в завоевании противника, рубя направо и налево головы желтых вражеских одуванчиков. А рядом с ним лежала дубинка, отдаленно напоминавшая меч.       Паренек немного успокоился, но продолжал хлюпать.       — С таким настроением на празднике делать нечего, — пожурила его босоногая.       — Это все дурацкая палка! Она и на меч-то не похожа! — мальчишка со злостью пнул ее ногой и надулся, отвернувшись от Шифры.       — Да, братец, так дело не пойдет, — девчонка подняла коряво обструганную дубинку и чуть ткнула ей Веснушку. Как ужаленный паренек обернулся и хотел было брякнуть еще что-то, но вместо этого застыл с открытым ртом. Его глаза распахнулись от удивления. Детский восторг не заставил себя ждать:       — О-го! — только и мог вымолвить он.       В руке Шифры деревянное острие игрушечного меча медленно покрывалось налетом серо-голубого лишайника, отливавшего стальным оттенком, а его гарду обвил тоненький стебелек вьюна с фиолетовыми бутонами.       — Как настоящий! — мальчишка схватил меч и начал размахивать им в разные стороны, рассматривая и любуясь.       — А мозно исё сто-нибуть? — пролепетала белокурая девочка, стоявшая чуть поодаль, но зорко наблюдавшая за происходившим.       Шифра растерялась. Она увлеклась, и ей совсем не пришло в голову, что кто-то кроме мог заметить это маленькое волшебство. Малышка подошла ближе и присоединилась к первой паре глаз, тоже ожидавшей "исё сто-нибуть". Подумав, босоногая зачерпнула ком придорожной земли и поднесла к Кудряшке. Вдруг из горстки показалась макушка зеленого ростка, как мотылек тянувшаяся к свету. С каждой секундой его ножка становилась все длиннее и длиннее, приобретая более темный и насыщенный цвет. Мгновение и круглый бутон раскрылся перед изумленными мордашками ярким оранжевым цветком, похожим на солнце. Детские лица просияли от счастья.       — Еще, еще, — просили подбежавшие ребятишки. Шифру обступили со всех сторон, требуя новых чудес. Их радостные улыбки и хлопки в ладоши понуждали не останавливаться. Веселье захватило и ее саму.       Вот под звучные ритмы уличных музыкантов она подбрасывает вверх одну за другой горсть земли, а вниз плавно опускаются, кружась вокруг своей оси, крошечные белые колокольчики. Вот на стене она мхом рисует изображение лошади, стоит ей только провести линию пальцем. А вот на еще только зацветшей яблоне моментально созревают красные яблоки, в сочную мякоть которых вгрызается малышня.       Шифра была так поглощена, что не заметила, как собрала толпу из взрослых зевак. К сожалению, некоторые не готовы открыть свое сердце чудесам. Все необычное казалось им чуждым, непонятое дремучим умом будило беспокойство и страх. Так простой порыв души в искреннем желании сотворить нечто прекрасное обернулся для девчонки большим разочарованием.

***

      Свесив ноги, Шифра сидела у обрыва и задумчиво вглядывалась в горизонт, наблюдая за полетом прибрежных чаек и движением облаков. Сегодня здесь было особенно хорошо. После жаркого дня в доме царила духота, и она все равно не смогла бы уснуть. Оранжевое солнце еще не село, но луна за ее спиной уже освещала усыпанное звездами небо.       Все мысли, все страхи и чувства — все это обычно терялось в безграничной, не поддающейся описанию шири горизонта, все это было так ничтожно мало по сравнению с ней и ее проблемами, но не теперь. Шифра невольно поежилась, припоминая событие двух недельной давности, и то, как быстро общество навесило на нее ярлык ведьмы. Впервые она посмотрела на себя с другой стороны, задумавшись о природе своего дара. А может проклятии? Сомнение и неуверенность поселились внутри.       Девчонка сунула руку в карман, наткнулась там на свой талисман и вынула его. Перламутровая ракушка была теплой, приятно гладкой и почти целой, не считая небольшого скола на самой верхушке. Она лежала в ладони, как что-то родное и близкое сердцу. По внутренней стороне тянулись слабые розовые прожилки, сверкающие в закатных лучах. В тысячный раз Шифра с любопытством смотрела на нее, вертела в руке, словно пытаясь найти ответ на вопрос, как вдруг почувствовала чье-то приближение. Тень неслышно подкравшегося маячила рядом.       Девочка в изумлении обернулась и увидела рядом с собой высокую фигуру, опирающуюся на клюку. Она была облачена в свободное ниспадавшее одеяние, подобное тем, какие носили когда-то кельтские жрецы, но серое и лишь несколько отличающееся по своему крою, чтобы его можно было безопасно носить там, где обвинение в магических ритуалах угрожало тяжелыми последствиями для всякого, кого можно было заподозрить в приверженности старой вере.       — Да будет тебе известно, что ракушку в твоих руках я нашла на острове Тиндрок посреди вод Нен Хитоэля и чуть не поплатилась за это жизнью!       Голос показался Шифре неприятным, но знакомым. Он был глухим, как шум прибоя. Девчонка подняла глаза. Это была мертвенно бледная, тощая, как скелет, старуха с потрескавшимися губами и коричневыми зубами, за спиной которой волочилась седая грива. Морщинистое, точно изюм, лицо обрамляли белые пакли, спускающийся до самых колен. Босые ноги ее были обмотаны тряпками, под желтыми ногтями виднелась забившаяся земля. Но в женщине, в которой все человеческое, кажется, умерло давно, еще можно было узнать незнакомку с парома.       — Ты! Это ты! — от неожиданности и восторга Шифра вскочила на ноги. Встреча оказалась настолько внезапной, что девочка совершенно забыла, как подобает себя вести.       Перед ней стояла та самая кельтская жрица, которая преподнесла ей однажды необычный подарок. Она уставилась на Шифру блестящим немигающим взглядом, словно знающим некую важную правду. Вокруг глаз появились лукавые морщинки. А глаза у нее были особенные — почти круглые, размытого серого цвета с небольшими светлыми крапинами, что еще в прошлый раз поразило девочку.       — Я, — скупо улыбнулась старуха, однако лицо ее не утратило строгого выражения, граничащего с суровостью. Она подалась вперед и чуть склонилась над Шифрой: теперь был ее черед приглядываться.       Шифра же, не сдерживая эмоций, затараторила обо всем подряд, одновременно стремясь освободиться от старого хлама, скопившегося в душе:       — ... А я искала... все надеялась сказать, что больше не краду кошельки, но...       — Это хорошо, — прервала ее душевные метания старуха. — Тогда идем, — она легонько стукнула клюкой девчонку по ноге и, не дожидаясь, быстрым широким шагом пошла вперед по одинокой горной тропе.       — Куда? — семенила за ней Шифра. Женщина была такой высокой и длинноногий, что на один ее шаг приходилось три маленьких, отчего девочка еле поспевала, постоянно запинаясь о камни, кусты и кочки.       — Вон там я живу, — хрипло, будто наглоталась песка, пробубнила старуха и указала на темное пятно, расплывавшееся вдали, — Будешь моей гостьей.       — Ты и есть та странная хозяйка башни, о которой столько судачат? — Ну, тебя тоже можно назвать странной, не так ли? — губы ее широко расползлись в довольной усмешке. — Мне понравились твои чудеса. Там. На площади. Покажешь еще?       — Я больше не показываю чудес, — горечь в голосе скрыть оказалось невозможно. Шифра поджала губу и проглотила чувство вины за то, что стала причиной сплошных забот в доме Макнейлов.       — Не нужно стесняться того, чем наградила тебя природа.       — Это ли награда? Стоит теперь выйти на улицу...       — Увы. Придется приспособиться жить с этим. Ты пойми — это не кара, а благословенный дар, доставшийся от пращуров.       — Нет у меня дара, есть только проклятие!       Старуха резко остановилась, выразительно приподняла бровь и укоризненно покачала головой:       — Сила подобная твоей уходит корнями глубоко в века, к друидам, когда те еще были хозяевами острова.       — Друиды, которые приносили человеческие жертвы богам?       — Глупая! Да что ты знаешь? — вспыхнула женщина. — Все, что тебе известно — гнусная ложь и домыслы потерявших истинную веру. Заблудшие, они избавились от своих жрецов — единственных хранителей истории и знаний. А теперь в душах их образовалась пустота, постепенно заполненная невежеством и отсталостью. Думаешь, жалко мне тебя? — бесновалась задетая старуха. — Я бы ни за что не подошла к той сопливой воровке на том проклятом пароме! Но Сеиха! Он что-то увидел в тебе. А Сеиха не ошибается в людях!       Держаться стало сложнее: Шифра шмыгнула носом и отвела покрасневшие глаза.       — Не смей плакать! Слезы — признак бессилия перед обстоятельствами. Никогда эмоции не должны помрачать твой рассудок. Прятаться вечно невозможно! Придется набрался храбрости и принять себя, чтобы однажды войти в мир с высоко поднятой головой. Я расскажу тебе как. Но на это потребуется время. Идем!       Старуха схватила девочку за запястье, и Шифре показалось, что ее руку туго стянули веревкой. Она попыталась вырваться, но та крепко держала, потянув за собой.       — Кто ты? — вдруг спросила женщина, проникновенно заглянув девчонке в глаза:       — Ш-шифра       — Это твое имя? Так ты представляешься? — в глазах старухи читалось разочарование. — Уже нет. Теперь ты Шифра, дочь Туатала, сына Гутора из рода Йорков!       — Туатал? — робко повторила Шифра, никак не ожидавшая услышать это имя вновь. Когда-то давно оно принадлежало ее отцу. — Вы были знакомы?       — Сеиха был. Но об этом потом. Идем же! Тебе многому предстоит научиться. Однако все не бескорыстно. Поработаешь у меня, взамен получишь мудрость и мастерство.       — Кто же ты такая? — прошептала напуганная девчонка.       — Я Уна. Так будешь меня называть.