Песня самоубийцы. 1.1.

Я шёл молча. Было чертовски холодно. А мне было 6. И да, я уже знал слово «чертовски». Оно было чем-то похоже на фамилию техасского головореза родом из Польши. Я не знал, есть ли в Польше серийные убийцы, поэтому решил, что паренёк был из Техаса. По дороге сновали машины, я наступал на мокрые камни. Наверное, недавно прошёл дождь. Но уже пели птицы. Мне всегда казалось, что если птицы поют, в ближайшее время дождя не видать. Тогда я хотел стать писателем. Но кем я стал? Я точно помню, что было со мной в 10-ти и 12-ти летнем возрасте, но не уверен, сколько мне сейчас. В зеркале я вижу зеркало, в нём ещё одно, и ещё, ещё… Я вижу стекла, спадающие с моих щёк на рубашку и исчезающие в ней, как пальцы в меху перчатки. Я всегда любил прятать руки, потому что раз руки – часть меня, значит, это нечто личное. Я и весь любил прятаться, это правда. Иногда я представлял, будто меня не существует. Словно есть тело – и я смотрю на него откуда-то снаружи – и есть моя душа, отдельная от тела, но имеющая с ним шёлковую связь. Я думал, что мы как шелкопряд и его кокон, как улитка и раковина, если вы понимаете, о чём я. Я иду молча. Камни под ногами до сих пор мокрые, хотя мне уже не 6 и даже не 15, наверное. Я бы дал себе не меньше пятидесяти. Но судя по тому, что на улице ко мне обращаются со словами: «Аккуратнее, молодой человек!» и «Постой, парниша», могу судить, что я несколько моложе. Будем считать, что мне двадцать. Меня бы это вполне устроило. Итак, мне двадцать, я стар и слаб, совершенно не знаю, куда бреду. В одном я уверен – у меня нет жены. И у меня нет девушки. Это второе, в чём я уверен. Мне нравится танцевать, когда остальные спят. И вообще, я не люблю делать что-то тогда, когда это делают другие. Например, мои соседи завтракают – я узнаю об этом, слыша звяканье вилок о бокалы и печальные голоса, произносящие утренние застольные тосты – такая смешная привычка у моих соседей, каждое их утро начинается с бокалов и взаимных пожеланий; так вот, в это время я засыпаю. На самом деле я могу уснуть в любое время, если ничем не занят. А статистика говорит, что в основном я занят ничем. Ничто – любимое из моих занятий. Я просто ложусь на пол – такой холодный и гладкий – и начинаю. Я не вижу ничего, у меня во рту его вкус, каждой клеточкой оболочки я чувствую его, им же заполняются внутренности моего кокона – приторная волна захлестывает и уносит меня в глубины, где нет звуков голоса и прикосновений человеческих ресниц. Не подпускайте ко мне людей – и всем будет лучше. Нет, я не злой. Я никакой. Но всё так только в это конкретное мгновение, и пока я произношу эти слова, моё восприятие и воспоминания искривляются в пространстве и времени – я это точно знаю. Дайте мне поплакать, и мгновение немного растянется, а я смогу запомнить, что уже сказал. Но я всегда буду помнить тебя. Ты смеялась так, будто твой возлюбленный покончил жизнь самоубийством на твоих руках в тот момент, когда ты улыбалась прохожему. Ты говорила со мной таким тоном, будто через лёд проходило лезвие, чтобы добраться до сердцевины и поцеловать её. Но сама ты никогда меня не целовала, я не позволял тебе. Мы стояли у края в то мгновение, что я смог запомнить, потому что задержал дыхание, ты посмотрела на меня – и я взял тебя за руку, потому что нам нечего было терять. Разве что всё и сразу. И где ты теперь? Кто ты? Мне 19. 19? Я лежу в грязи на обочине. Камни мокрые и колючие, они цепляются, как репей. Я смотрю в стёкла машин через стёкла очков и я помню, как позвать тебя по имени. Но не сделаю этого, потому что ты далеко. А где «далеко» я не знаю, карты не говорят мне, как туда идти и на чём можно доехать. Уходя, я оставил письмо с координатами – «никогда» и «прости». Я надеялся, что это поможет тебе отыскать меня.