Ждать

      Звон оружия стоит в ушах, перед глазами мелькают силуэты и тени, которые позабудутся еще нескоро. Нескоро они все смогут отойти от недавних событий и вернуться к нормальной жизни.       Нормальная жизнь? А разве у стран бывает нормальная жизнь? Хоть когда-нибудь? Ведь они кажутся всесильными, бессмертными, несокрушимыми – кто может уничтожить до основания целую страну? – но на самом деле они слабы и беспомощны. Они заложники своих правителей, царей, императоров, своего народа, своих мыслей, желаний и чувств.       Потому что как раз-таки права на чувства и предпочтения у них нет. Никого не интересует, что две страны обладают некоей долей человеческого и могут запросто подружиться и даже полюбить друг друга. Завтра одному из королей приспичит отхватить кусок земли у другого, и вчерашние друзья или возлюбленные вынуждены встретиться на поле боя против своей воли. И наоборот, когда двое терпеть друг друга не могут, их лидеры обязательно заключат какие-нибудь соглашения и заставят стран, по крайней мере, отобедать вместе или, хуже того, велят вместе работать, а то и жить.       Так что о нормальной жизни речь здесь не идет. Хоть бы успеть зализать раны, да восстановить торговлю и наладить дела дома, а там уже и до следующей войны недалеко. И все по новой. И никто не знает, кто чьим заложником, пленником или хозяином станет. Остается только драться, потому что больше прав у тебя нет. Дерись за то, чего хочет король, с теми, с кем велит король, тогда, когда надо королю. Вот и вся жизнь.       Так думал Дания, глядя, как Норвегия уходит вслед за неколебимым шведом, и как две такие разные фигуры растворяются в ледяной метели, превращаясь в призрачные тени.       Иногда он мечтал о том, как мог бы жить, если бы был человеком. Он, конечно, потерял бы бессмертие, зато мог бы выбирать, с кем жить, с кем драться, за что или за кого. Он бы обязательно подрался за Кетиля, спас бы его и они бы жили вместе. Пусть немного, зато, может быть, счастливо.       А теперь – как?       Когда он снова увидит Норвегию? Через век? Или через два? И где он его увидит? И что скажет? И захочет ли Нор его слушать, ведь он обидчив и нескоро забудет все, что произошло. И, наверняка, будет сам молчать, как ледяная статуя, из которой выбить хоть полслова – уже подвиг.       Дания умеет совершать такие подвиги, правда, Норвегия этого не очень любит, поэтому в особо тяжелых случаях потом может и поколотить. Но Хенрику это не страшно – он знает, его колотят не со зла, а так, для профилактики.       Теперь, наверное, Кетиль на него даже не посмотрит. Хоть бы обругал последними словами, хоть бы и поколотил, и даже просто выплюнул что-нибудь по-норвежски ядовитое – это все же будет лучше, чем просто равнодушие.       Но Хенрик знает, что сломать лед, уже в который раз, будет не просто. И не быстро.       Несмотря на это, он вглядывается в призрачные фигуры за вуалью вьюги и чувствует, что Норвегия едва уловимо обернулся, чтобы в последний раз поймать глазами широкую фигуру датчанина, сидящего на снегу. Дания чувствует на себе мгновенный взгляд и понимает – ему не осталось ничего, кроме как ждать. Ждать их следующей встречи и надеяться совершить еще один маленький подвиг, заставить Норвегию заговорить и обратить на себя внимание. Вернуть их многолетнюю дружбу и даже… не только дружбу.       Но это будет не скоро. И чтобы дождаться этой встречи, первого неловкого слова, удара, объятия, поцелуя, Хенрику придется жить дальше, пусть и нормальная жизнь проходит мимо. И значит, придется снова слушаться бесчисленных королей, драться, мириться и зализывать раны.       И ждать. Это единственное, что заставляет его жить.