Если честно, сначала Кассандра не обратила на него много внимания.
Она была увлечена своей работой настолько, что ничего из того, что не касалось бы ее проекта, не представлялось ученой достаточно важным. Сидя за столом, Кассандра смотрела словно бы насквозь; поддерживая беседу, девушка ни разу не думала о предмете разговора — ибо все одна лишь пыль, шелуха, незначительные мелочи, приходящее и уходящее. Ну, стало в особняке на одного человека побольше — черт с ним, пусть живет. Слышала про трагедию, случившуюся с родственниками по папиной линии, но детально не интересовалась. В клане Аррилари даже между очень близкими кровными родственниками не было особой эмоциональной привязанности — они защищали друг друга, отстаивали общую честь и общую знатную фамилию, но в то же время заботы и участия проявляли не больше, чем это полагает внешнее приличие. Что говорить о двоюродных и троюродных?.. Кто их вообще считает? Кто о них волнуется?
Это уже потом, позже, ученая стала мимолетно приглядываться к нему — исключительно по причине того, что он совершенно невольно выделялся среди остального семейства. Каждый Аррилари был по-своему исключителен, потому что гордость рода обязывала к незаурядности. Из восьми детей Лорда, среди которых девятнадцатилетняя Кассандра являлась третьей по старшинству, никто не зарекомендовал себя в качестве посредственности. Будь то политика, экономика, наука, магия или какой-либо вид искусства, но талант, сдобренный, разумеется, чувством собственного достоинства и величественной, строгой, аристократичной внешностью, неизменно присутствовал в ее братьях и сестрах, составляя как правило основу характера. А вот кузен…
Его звали Марселл. Дерганное, нервное, зашуганное существо, метр с кепкой ростом в свои четырнадцать, внешне — помесь сказочного эльфа-дистрофика и девочки-куколки. Ну ладно, мог бы быть в столь женственной хрупкой наружности хоть какой-нибудь шарм, если бы упомянутая трагедия не оставила ему травм, сделавших положение еще хуже: первое время у него почти не было видно лица из-за бинтов, он плохо слышал и видел только одним глазом. Он не умел вести беседу, постоянно путаясь с окончаниями, родами и лицом, и, более того, что вызывало у многих усмешку, заикался. Естественно, его довольно быстро начали позиционировать как домашнего шута, несмотря на то, что официально Марселл, перенимая титул погибшего дяди, тоже считался Лордом. Серьезно его никто не воспринимал хотя бы из-за его дурной манеры вечно рыдать по пустякам — слезы, как и любые слишком явные проявления эмоций, слабости, в их семье безмолвно, но единодушно презирались.
Если бы мальчишка не смотрелся в их кругу столь дико и неуместно, Кассандра бы, пожалуй, и не удостоила бы факт его существования хотя бы пару секунд размышлений.
А по большому счету, так это все случайно вышло. Нильтвейт — следующий за ученой по старшинству, четвертый ребенок Лорда Аррилари — в силу особенностей своего мировоззрения и профессии мальчишку-кузена не любил особенно сильно. Он регулярно шугал его, что было, в сущности, проще-простого, и нередко с его губ ненароком срывались оскорбления. Кассандра просто проходила мимо, и ей как-то немного ударило по восприятию подобное поведение.
— Ну что ты его дергаешь? — уронила она, в кои-то веки отрываясь от планшета, чтобы посмотреть на брата. — Ему и так досталось. Пусть живет уже, не трогай.
Как и все члены семьи, они с Нильтом относились друг к другом со спокойным вежливым равнодушием. Если бы они не были детьми одного отца, скорее всего они никогда бы не пересеклись и не заговорили. Сейчас же юноша тихо фыркнул, поджимая тонкие губы.
— Ты знаешь, кем была его мать?
— Высшим Вампиром. Разумеется, знаю. Ну и что же теперь? — она слабо пожала плечами. Ее не интересовала политика и тонкости взаимоотношений с другими влиятельными кланами, но, дабы не выставить себя в глупом свете, основы она усвоила и заучила уже давно. — Ну попытались мы с Темным Кругом помириться через династический брак. Ну не получилось. Что ж, мальчишка в этом не виноват. Не трогай ты его, — с обычной для себя мерной сухой четкостью повторила девушка, устало отбросив назад собранные в тугой хвост волосы. — Что за избиение младенцев, в конце-то концов?
В ту секунду ее несильно волновал отчаянный до странности взгляд, которым в ее удаляющую фигуру вцепился единственный не закрытый глаз кузена.
Приблизительно спустя три дня, поздним вечером, Кассандра, отстукивая ухоженными ногтями по клавишам и часто черкая ручкой в блокноте, работала в библиотеке, с головой зарывшись в свои записи. Дело у нее не шло — она не могла декодировать запись, не могла найти принципа. Это немного раздражало ученую, потому что данный нюанс стопорил весь ее проект. Хотелось побыстрее закончить с этим и перейти на следующий этап. Однако времени было потрачено порядочно, Аррилари устала (это уже само по себе служило показателем, ибо она была вынослива к нагрузкам), и бесконечные цифры уже расплывались перед мысленным взором.
Ну же. Давай. Давай, чтоб тебя.
Ошибка.
Да черт побери.
Кассандра долго выдохнула, скрипнув зубами, и с нескрываемой злостью глянула в экран, запуская одну руку в волосы и поправляя очки. Откинулась назад, пялясь в экран. Да что же это такое, а? Один-единственный проклятый код. Просто. Один. Гребанный. Код.
— Семнадцать, триста шесть, восемь, двадцать три, шестьсот сорок два, — внезапно тихо произнесли у нее за спиной.
Она, честно уверенная, что находится в помещении одна, и не уловившая ни единого признака чужого присутствия, вздрогнула от неожиданности и быстро повернулась. Марселл шарахнулся назад, испуганно на нее вылупившись. Повисло секундное напряженное молчание. Кассандра моргнула и, опомнившись, слегка тряхнула головой, садясь прямо.
— Прости, я тебя не услышала, — просто сказала ученая. У нее не было намерения искать общий язык с кузеном, но девушка не испытывала пренебрежения или неприязни к больному нервному подростку. — Очень тихо ходишь.
— Из-звини, — спотыкаясь, как всегда, пробормотал он. Этот юный голос мог бы быть приятным и даже красивым, если бы постоянно не звенел, как натянутая до предела, готовая порваться струна.
— Да ничего, все в порядке, — меланхолично заверила Кассандра. — Не волнуйся так, пожалуйста. Что ты там сказал?
Видимо, ее более-менее дружелюбный, миролюбивый настрой его несколько удивил — и странным образом успокоил. Во всяком случае если до этого он стоял, весь напряженный, как ждущее удара животное, то после совершенно незамысловатой фразы сумел встать нормально. Голову только в плечи немного втянул, явно неосознанно, и пальцы за спиной сплел.
— Код. Тебе нужен. Он… оно… я хочу сказать, ты, к-кажется, устала. Вот. Семнадцать, триста шесть, восемь, двадцать три, шестьсот сорок два.
Кассандра посмотрела сначала на неожиданного собеседника — потом в монитор, потом в блокнот, слегка нахмурившись. И снова на кузена — тот неуверенно смотрел в ответ с робким, боязливым ожиданием, все еще втягивая голову в плечи. Не понятно на что рассчитывая, девушка попробовала ввести названную последовательность цифр. Аппарат слабо пискнул и подмигнул, подтверждая, что в кои-то веки попытка удачная. Задумчиво помолчав с секунду, Кассандра снова обратила взор на кузена, выдавив из себя ту легкую кривую ухмылку, которая являлась самым теплым для нее выражением ее холодного в правильности жестоких черт лица.
— Спасибо, Марселл. Откуда ты взял эти цифры?
Он слабо-слабо, опять же, испуганно, с явным сомнением в правильности выражения, улыбнулся ей в ответ. Эта улыбка выглядела жалкой на его искалеченном детском кукольно-эльфийском лице.
— Мне неплохо это да-дается.
— Коды, ты имеешь в виду?
Он отрывисто, с каким-то смутным то ли смущением, то ли стыдливостью кивнул, продолжая стискивать пальцы. Из-за своей неуклюжей манеры речи он, что ожидаемо, предпочитал выражаться словами максимально коротко — было весьма нетрудно догадаться, что ему неловко.
— Цифры. Где над-до считать.
Кассандра задумчиво покусала губу, продолжая, однако, удерживать ухмылку. Ни о каких особых успехах своего кузена в какой-либо области она не слышала. Он, конечно, где-то заочно учился, был, вроде бы, у него учитель по нескольким предметам, но ничего выдающего мальчик никогда не демонстрировал, насколько было известно ученой. Однако.
— Ну, если ты вот так, с одного взгляда, все посчитал за минуту, не делая никаких заметок и ничем, кроме головы, не пользуясь, то это называется не «неплохо удается». Это совершенно поразительно, — она усмехнулась и, стараясь быть помягче, что несколько не подходило ее цепкой сдержанной природе, поманила его рукой. — Подойди, пожалуйста.
Он явственно насторожился, но все-таки, помедлив немного, подошел — шаги и впрямь беззвучно таяли в тишине библиотеки, совсем не порождая эхо. Кассандра, немного помыкавшись, вывела на экран еще кое-что интересненькое. Не то, чтобы она намеревалась безвозмездно использовать в своей работе детский труд, — ученая всего-навсего ощутила любопытство и извечную потребность проверить и уточнить.
— Сумеешь декодировать? — без требовательности, но с интересом уточнила она, стараясь не позволять своему голосу по обыкновению быть сухим и деловитым.
Марселл едва воспринимаемо, робко наклонился к экрану и, очень быстро пробежавшись взглядом по ровным строкам чисел, кивнул, замерев в таком положении. Весь вид этого странного грустно-несчастного создания выражал собой кроткую тихую вопросительность. Ученая уступила ему ноутбук — и мальчик, поколебавшись, опять же, несколько мгновений, ввел нужную последовательность цифр. Тонкие-тонкие белые пальцы пролетели над клавиатурой буквально в два стремительных легких движения — и раздался короткий звуковой сигнал, подтверждающий правильность. Кассандра красноречиво сощурилась, снова переводя глаза на кузена, — тот явно не думал, что свершил что-то исключительное и достойное восхищения.
— Удивительно, — без особенных затей, но абсолютно честно прокомментировала Аррилари. — В самом деле удивительно. Невероятно. Почему же ты не пользуешься своим потенциалом? Садись, что ли, неудобно, — мельком добавила она, слегка рассеянно постучав пальцами по деревянной лакированной поверхности стола.
Он послушно сел, опять сложив руки между собой, и слабо пожал плечами, надо понимать, в ответ.
— А за-зачем?.. — почти не слышно прошелестел он.
Была странна сама формулировка. Зачем пользоваться своими мозгами? Зачем чего-то хотеть? Зачем показывать всем, что умеешь больше других?.. Кассандре такое казалось чуждым и неестественным. Она была из того сорта ученых, которым знания важны хотя бы ради самих знаний, ради получения удовлетворения от проделанной работы и осознания возможности достигнуть то, что никогда не достигалось ранее. Ну и, в конце-то концов, семейная гордость.
— Ну не знаю, — довольно непринужденно для себя протянула девушка. — Пользы больше принести — обществу, истории, науке. Да и обычно людям приятно получить признание своей исключительности. Что, ни капли не прельщает?
— Оно… она… я захотел помочь тебе, потому что ты устала. Я это сделал. Бо-большего ничего не хочу от этого. Эти бесконечные цифры и так… — он осекся, как-то весь съежился, словно бы от внезапного сквозняка, и низко опустил голову. Порядком отросшие светло-пшеничные волосы, в которых то тут, то там ненароком мелькали совершенно белые пряди (еще одно неприятное последствие трагедии) наполовину спрятали его лицо.
— Что?
— Ни-ничего, — торопливого отозвался он, как-то довольно нелепо вскакивая с места. — Ничего. Спасибо.
Вроде бы, Кассандра не жаловалась на недостаток мозгов — но именно сейчас она не поняла. Девушка зачем-то поднялась, осознавая, что его может спугнуть все, что угодно. Мальчишка шарахнулся назад, цепляясь за диван, словно в страхе упасть.
— За что ты меня благодаришь? — снова постаравшись быть мягкой, пробормотала ученая.
— Ты за это… его… меня заступилась. Спасибо. Он пойдет. Я по-пойду.
Оставшись в одиночестве, Кассандра еще несколько минут гоняла в своих ловких пальцах ручку, напряженно размышляя и методично прокручивая у себя в голове этот неожиданный разговор. После она, разумеется вернулась к работе, предварительно слегка махнув ладонью, — пусть будет, как оно будет. Проект тоже не ждет.
У девушки не возникло твердых намерений подружиться с Марселлом: это случилось довольно стихийно, без четкого планирования и дотошных расчетов, к которым она питала склонность. Кассандра ни за что не сказала бы про саму себя «добрая», «сострадательная» или хотя бы «жалостливая» — ясно же, что это не так. Правда в том, что не существовало какого-либо железного обоснования во всех ее действиях, касающихся кузена.
Просто так получилось, что она стала чаще и резче осаждать других за насмешки над ним, что он стал часто обнаруживаться рядом с ней, если вечно занятая в центральном исследовательском институте ученая возвращалась домой. Кассандра пыталась разговаривать с ним, показывала свои разработки, интересовалась его мнением — это оказалось неожиданно занимательным и, что странно, не напряженным для нее. Случалось им даже вместе гулять или пить чай. Правда, нередко Аррилари ловила кузена плачущим где-нибудь в темноте под лестницей или на чердаке — ей, человеку сдержанному и даже сухому, было диковато от этих слез, но тем не менее она успокаивала его. И это заставляло его воспринимать ее по-особенному. Родные относились к этой дружбе с насмешливо-безразличным недоумением.
Не слепому было очевидно, что при всей стыдливости, робости и внешней нелепости, Марселл нуждался в ком-то — в Кассандре, в общем-то. Он был одинок и несчастен со своими душевными болезнями, болью, физическими недугами и нелепостью характера, поведения и речи — и потому отчаянно тянулся к ее протянутой руке, хотя и боялся чего-то.
— Бо-больно, постоянно больно, невыносимо, — бормотал он иногда, даже если (так даже чаще) рядом никого не было, подтягивая колени к груди, обнимая их трясущимися руками и жадно терзая свои сухие холодные губы. — Все в огне, все горит… больно, больно, больно…
Если Аррилари находилась рядом с ним в подобные моменты, он смотрел на нее жалобным, влажным, прозрачным от страдания взглядом, загнанно повторяя пустую просьбу помочь. Она обнимала его и гладила по голове, чувствуя, что он трясется и сердце его стучит с лихорадочной смертельной быстротой.
— Что болит, нар`у? — «нар`у» означало что-то, вроде «птичка». — Где?
— Все, все, все… цифры, эти бесконечные ци-цифры рвут мою голову изнутри. И она не замолкает. По-почему она постоянно говорит, почему?.. Не могу выносить этот голос!
— Чей?
— Женщины. Голос же-женщины в моей голове, — он цеплялся за нее испуганно и оттого крепко, с силой, которую никак нельзя было ожидать от его тонких, ломких, белых-белых слабых рук. — Замолчи, замолчи!
Естественно, рассказы о голосах в голове ученую напрягли — магических причин для чего-то такого не было. Все проблемы психики. Данная область науки не являлась сильной стороной Кассандры и девушка не была специалистом, однако ей хотелось знать, что происходит с Марселлом и что делается для того, чтобы это прекратилось. От его врача ученая получила исчерпывающее короткое сообщение, что по личному распоряжению Лорда Аррилари старшего любая информация о состоянии его племянника не подлежит огласке. Кассандру такое положение вещей не устроило. Ее конфликт с доктором Келлержен был в разгаре, когда одно происшествие окончательно его усугубило.
Они случайно встретились на кухне поздней ночью — ученая только что вернулась домой и была голодна, а мальчишка наливал себе воды. Кассандра пронзительно сощурилась.
— Что ты пьешь? Что за таблетки?
Он вздрогнул и виноватым, пристыженным тоном, будто прося у нее прощения за необходимость принимать лекарство, пробормотал:
— Феатит*.
Аррилари слегка вскинула бровь, легким прикосновением разжав его стиснутые пальцы — на маленькой узкой ладошке лежало три темно-бурые, словно в засохшей крови измазанные, таблетки. Он вскинул на нее отчаянные глаза, стиснув зубы на губе, — а Кассандра злилась. Не на Марселла. На того, кто приписал и без того далеко не здоровому ребенку экспериментальные психотропные препараты с кучей побочных эффектов. Хотя он сам тоже хорош — совсем не изучал, что принимает, что ли, черт побери?.. Но она не имела привычки выплескивать свой гнев наружу — поэтому лишь спросила, мерным, спокойным, обычным для себя тоном:
— Почему сразу три? — это намного превышало суточную норму физически крепкого взрослого человека.
— М-мне предписано три раза по три за двадцать четыре часа, — запинаясь, выдавил он. Его единственный глаз влажно и судорожно блестел в тускловатом освещении. Его выражение свидетельствовало о каком-то внутреннем опасении, будто обсуждение подобных тем могло плохо сказаться на расположении старшей двоюродной сестры.
Аррилари, однако, промолчала, переваривая последнюю фразу. Три раза по три — девять таблеток. Девять чертовых таблеток феатита в сутки. Девять. Конечно, тут и голоса будут, и истерики, и головные боли… это еще удивительно, как он при таком прекрасном лечении зеленых человечков до сих пор не видит и об стену лбом не бьется. Кассандра нахмурилась и крепко взяла кузена за ледяную руку — он диковато дернулся, продемонстрировав без слов удивление и недоумение.
— Ч-что?..
— Не пей. Не нужно тебе их пить, — она без особенных усилий отобрала препарат, мысленно напряженно размышляя и прикидывая. — Много слишком.
Он стиснул губы — какое-то жалобное выражение отразилось в его тонких резких чертах.
— Кассанд-дра, я не могу без них. Я не сумею уснуть и опять прорыдаю всю ночь. Они мне нужны, — угасающе и одновременно звонко прошелестел Марселл, жалобно опуская плечи, вытянув было руку. — Это единственное, что спасает меня от кошмаров.
Ученая замерла всего на мгновение — и сердитая серьезная складка на ее высоком гладком лбу разгладилась. Она уже мягче, теплее, насколько это слово вообще применимо к ней, сплела свои пальцы с чужими, с негромким, внушающим доверие и уверенность, рассудительным твердым спокойствием уронив:
— Я могу лечь с тобой в одной комнате, если вдруг ты не против.
На следующий день она с треском грохнула полупустой темный пузырек с феатитом перед доктором Келлержен, сухо и безэмоционально считывая изменения в его мимике.
— Как объясните?
Он поднял голову, сверкнув из-под очков стальными пронзительными очами.
— Ваш кузен болен. Вполне логично, что ему требуется принимать лекарство. Что вы просите объяснить, профессор Аррилари?
Ученая нехорошо сощурилась, небрежным жестом отбросив упавшую вперед длинную платиновую прядь. Она была похожа на выхоленную породистую кошку, готовую сомкнуть холодные железные когти.
— Объясните, какого черта мой четырнадцатилетний кузен, чей вес вряд ли превышает сорок килограмм, по вашему рецепту принимает слоновью дозу
экспериментального психотропного препарата?
— Вы лезете за пределы своей компетенции.
— А вы лезете в большие неприятности, доктор.
Конечно, были в ходе данной беседы и прочие фразы, но смысловая нагрузка их легко умещается в уже приведенные.
Прошло, однако, довольно порядочное количество времени с начала общения с Марселлом, прежде чем Кассандра, которой на тот момент уже доводилось пару-тройку раз ночевать с кузеном в одной комнате (от кошмаров он совсем не мог спать), узнала о том страшном химическом ожоге на его теле. Это тоже вышло случайно, но это ее, откровенно говоря, несколько шокировало. Поразило.
— Постоянно, всегда, обязательно болит, — пробормотал мальчик. — Словно горит. И выглядит просто отвратительно. Н-но сделать ничего нельзя.
— Доктор сказал?
Он стыдливо кивнул, глядя в другую сторону. Кассандра вытянула руку, но так и не дотронулась, слегка нахмурившись. Он отчего-то мелко, незаметно задрожал, стискивая пальцы и пытаясь спрятать полубезумный, ищущий, просящий, жалобный взгляд.
— Я непременно сделаю, нар`у, — пообещала девушка. В чем смысл ее работы, все их этих отвлеченных знаний, если она не сумеет помочь важному для себя существу?
Как-то раз, когда она увлеченно копалась в планшете, разрабатывая какую-то модель, Марселл, задумчиво глядя в потолок, лежал, положив голову на ее колени. Она рассеянно гладила его по мягким растрепанным волосам, будучи на самом деле целиком сосредоточенной на своих задачах. Мальчик же скорее всего о чем-то думал. Лишь когда Аррилари со вздохом отложила прибор, юный лорд чуть приподнялся и слегка отстранено поинтересовался у нее:
— Джонатан ведь твой жених, верно?
— Ну да, — слегка озадаченная этим бесполезным (он явно знал эту информацию и без того, к чему было спрашивать?) уточнением, отозвалась Кассандра, протирая очки. — А что такое?
— Ты же его н-не любишь ничуть, — между делом, весьма спокойно для своего эмоционального темперамента заметил кузен. В этом высказывании не промелькнуло ни недоумения, ни непонимания, ни осуждения. Просто он зачем-то на это лишний раз указал.
— Он меня тоже. Это довольно нормальное явление, — Кассандра пожала плечами. Она всю жизнь равнодушно относилась к предстоящему браку, ровно как ко всему, что ее не интересовало. Джонатан был вежливый, сдержанный, деловой молодой человек, и она никогда не видела необходимости настаивать на какой-либо другой кандидатуре. Но сейчас… она, напрягая зрение, вгляделась в кипучую лазурь глаза Марселла. — Он тебе не нравится? Ну я его брошу, коли так.
Он засмеялся — это был, черт побери, вполне мелодичный, нежный, ласковый звук, похожий на далекий перезвон колокольчиков. Профессору Аррилари он слегка пощекотал нервы, разойдясь горячим током по венам. Она ведь не шутки ради предлагала — хотя этот больной, вечно служащий объектом для насмешек подросток явно не сумел бы воспринять, что его мнение может быть настолько весомым в столь значимом вопросе.
— Что ты? — довольно мягко, уже без всякого внутреннего принуждения к этому, уточнила ученая. — Я ведь серьезно. Брошу, если ты хочешь. У нас с ним вообще ничего не было.
— Твой отец будет про-против, оно пола… я думаю.
— Ну так я уже большая девочка, — лаконично возразила Кассандра, внезапно осознав, что именно так она и поступит. И не только с Джонатаном. С любым потенциальным женихом. Никого у нее не будет. Точно.
***
— Профессор Аррилари сказала, что больше не желает вас видеть. Зачем вы пришли?
Если бы кто-то из семьи случился бы поблизости в данный момент, этот самый кто-то изрядно поразился бы. Никто никогда Марселла таким не видел — он вечно ежился, вечно втягивал голову в плечи, словно стараясь быть максимально незаметным и занимать как можно меньше места. У него вечно был пришибленно-потерянный, несчастный, болезненный вид, и он судорожно дергался на любое обращение к себе, никогда не вступая в разговор по своей инициативе.
«Ничтожество, ничтожество. Никчемная жалкая размазня, что ты сделаешь?.. Еще поплачешься?»
«Заткнись. Замолчи. Не мешай мне.»
Сейчас, однако, он стоял прямо, с расправленными плечами, и смотрел на удивление спокойно и даже холодно. Какая-то стальная твердая жестокость наметилась в глубине его взгляда, которым он смирял собеседника с совершенно несвойственной себе рассудительной уверенностью. Его голос ни разу не дернулся, не вздрогнул и не сорвался. Джонатан Крелефд остановился, повернув голову.
— Мне представляется, что во всем этом какое-то недоразумение, — осторожно отозвался он, отмечая, что все то, что он слышал о Лорде Аррилари младшем, несколько шло вразрез с тем, что он видел и чувствовал сейчас. — Она так и не прояснила…
— Моя сестра все прекрасно прояснила, — и вновь каждое слово зазвучало ледяным пронзительным уколом. Ему приходилось смотреть снизу вверх, немного задирая голову, но почему-то это отнюдь не успокаивало. От этого непоколебимого взгляда, буквально лезущего к сердцу через ребра и глаза, неудержимо хотелось спрятаться. — Помолвка разорвана, и она больше не хочет вас видеть. Что здесь может быть неясного, сэр?
«Как омерзительно — рыдающий капризный ребеночек цепляется за свою жилетку для нытья, пытаясь состроить из себя мужчину. Это выглядит жалко. Ты — ничтожное, жалкое, омерзительное… »
«Замолчи. Уйди. Как же ты мне надоела!»
— Прошу прощения, лорд… — поспешно беря себя в руки и прокашливаясь, попытался возразить молодой человек.
— Уходите, — резко оборвали его. — Не возвращайтесь. Не приходите к ней снова. Никогда.
Быть может, освещение сыграло злую шутку — или же расшалившееся воображение, или эффект психологического давления, или что-то еще. Имея желание, незатруднительно придумать отговорку, но правда от этого не изменится никак: под мимолетно приподнятой искусанной тонкой губой показались, отразив блик, белоснежные клыки. И, вроде бы, не было в этом никакой прямой угрозы, но что-то мигом расхотелось что-либо обсуждать и искать компромиссы — Джонатан мигом переоценил свои приоритеты и, вежливо попрощавшись, заторопился на совещание.
«Ну и глупо же это было. Ты мог бы поступить еще тупее — но я не знаю, как было бы более безмозгло. Ты же знаешь, что не справляешься. Что, одного урока мало?»
«Иди к черту. Это бы не я… тогда. Я никому не желаю плохого. Я никому не причиню вреда. Я лишь хочу, чтобы она была со мной. »
«Какие бессмысленно-сопливые слова — особенно для больного, во всех смыслах данного слова, малолетнего балбеса. Удачи, пф. Уверена, тебя вечно будут презирать. Ты омерзителен. Жалкое, жалкое, жалкое, вечно ноющее, разбитое создание…»
— Ах, замолчи-замолчи! — прошипел он, уже привычно прячась с тени под лестницей. Внутри закипела боль — и она заполнила все сознание до краев, словно ядовитый океан. Больно, так нестерпимо больно, все словно в огне… Он ненавидел эти слезы, но не мог ничего с ними сделать — они возникали сами и своевольно лезли сквозь веки. Если бы они могли замерзать на дне глаз. — Оно не хочет… я н-не хочу тебя слышать. Уйди, за-заткнись!.. — он вцепился в свои волосы, пряча омерзительное ему самому лицо в коленках.
Плечи затряслись — и он в очередной раз с собой не справился.
***
— Почему? — с некоторым недоумением уточнил Лорд Аррилари старший, отрывая седовласую красивую голову от записей. — С чего вдруг, Марселл?
— Я думаю, — ему пришлось прикладывать просто невероятные усилия, чтобы держать под контролем свой голос и не заикнуться. — Что это вполне в моих силах. Я желал бы вести дела своего отца самостоятельно.
— Ты еще очень юн — и, к тому же, будем честны, не совсем здоров. А это — большая ответственность и огромный труд. К чему тебе это?
Ступать нужно было осторожно — слишком резкий протест насторожил бы Лорда, а чрезмерная нерешительность убедила бы в нелепости претензии. Марселл сплел пальцы, опять-таки, едва удержавшись от того, чтобы начать по обыкновению выворачивать и дергать их. Он заставлял себя сидеть спокойно, с приподнятой головой и смотреть прямо. Все это с самого начала имело не слишком хороший оттенок — и сейчас, когда в голове стало немного проясняться и он ощутил в себе бледную тень готовности смотреть окружающему миру в лицо, паззл выходил все менее и менее приятный. Ах, больно, больно, словно все в огне…
— Я вполне готов к ответственности и труду. Передайте мне дела, дядя. Если возникнут проблемы, я непременно воспользуюсь вашей добротой снова и попрошу совета. Но все-таки это мое право и моя обязанность, — это было нелегко. Он отвык говорить сложными предложениями, а уж про то, что голос так и норовил своевольничать… черт, больно, больно… сжатые зубы отозвались дискомфортом — он понадеялся, что дядя не уловил их скрипа.
Лорд Аррилари старший — величественный красивый мужчина с резкими, аристократичными, холодными чертами внушающего уважение и трепет лица — вздохнул. Он был ухожен, выхолен, самоуверен и дьявольски спокоен. Марселл чувствовал себя жалким и маленьким рядом с ним, что, по большому счету, так и есть.
«Ничтожество. Поплачь. Давай — самое время.»
— Доктор Келлержен говорит, что ты отказался от встреч с ним.
Так. Осторожно, очень осторожно.
— Я чувствую себя гораздо лучше, — ну, собственно, исключительно благодаря Кассандре и тому, что он отказался от вышеназванных встреч. Но Марселл сейчас был не в том положении, чтобы бросаться обвинениями. Сам виноват. Стоило бы быть осторожнее с таблетками — стоило бы меньше вверять себя другим. Сейчас — осторожно, очень осторожно. — Вы сами, должно быть, видите, что есть определенные улучшения.
— Да, действительно, это очень трудно не заметить. По крайней мере ты не трясешься, — дядя криво ухмыльнулся. — Но доктор деликатно довел до моего сведения, что полностью здоровым тебя все еще никак нельзя считать, — он переложил какую-то длинную бумагу и, мимолетно просмотрев ее, сложил красивые, сухие, сильные руки на столе. — Касательно дел: буду откровенен. Ты ставишь меня в весьма щекотливое положение. С одной стороны, я не хочу умолять твоих прав. С другой будет справедливо заметить, что наши отношения с Темным Кругом весьма… натянутые.
— Моя фамилия Аррилари, дядя.
— А твоя мать — Вампирья Королева, — довольно сухо уронил он. — И ты сам — Высший Вампир. Я опасаюсь, как твое вступление в права наследства отразится на положении нашего клана. И если ты думаешь, что Темный Круг от тебя полностью отказался после случившейся трагедии, то ты думаешь об этом напрасно. Они видят в тебе ключ к усилению своих позиций. Но я все же подумаю над твоим желанием. Пока твоя главная задача состоит в том, чтобы набираться опыта и лечиться.
***
Кассандра в очередной раз протерла очки, будто бы надеясь, что это позволит ей скинуть пелену. Она была увлечена, но человеческие потребности начинали брать свое — спать все же хотелось. От расставания с женихом она не ощутила ничего, кроме смутного, неопределенного облегчения. Дверь беззвучно отворилась — зашел Марселл, передвигаясь, по своему обыкновению, тише крадущегося на цыпочках призрака. Ученая окончательно оторвалась от планшета и, подвинувшись, чтобы дать ему место, лукаво взглянула на мальчишку. Он казался серьезным, но немного потерянным — его взгляд скользил, не останавливаясь ни на чем.
— Та-так сложно, — с кроткой виноватой стыдливостью пробормотал он, поглядывая на девушку и в очередной раз пряча ладони за спиной.
— Что сложно, нару?
— Подарок. Выбрать тебе подарок.
Она тихо рассмеялась — этот звук с трудом вылезал из ее непривычного к нему горла — и с непринужденным легкомыслием взъерошила его волосы, мимолетно зарывшись в них пальцами. Она не представляла, в честь чего ей нужен подарок, но это почему-то обрадовало и несколько воодушевило ее. Она знала, что он заявил о своих правах на наследство. Слышала даже, что в высоких кругах стало изредка с полной серьезностью мелькать вполне уважительное «Вампирий Лорд». Но она все еще думала о нем, как о мальчике с чудовищными травмами, который прячется под лестницу, чтобы плакать, — которому она чувствовала острую потребность помогать.
— Да зачем мне. Я не романтичная.
— Я… просто хочу, — смущенно пробормотал он.
Когда он лег рядом, она почувствовала, что его сердцебиение не так судорожно и сильно, как раньше. Тепло рассыпалось осколками. Девушка задумчиво прикрыла глаза.
Каждый из них подтвердил свою мысль о том, что любой ценой будет защищать другого.
