corruption garden

А за Мироном стоят готические соборы и красные стены Кремля — так думает Слава, когда за окнами закат переливается малиновыми волнами в его зрачках, топящих в себе взгляды прохожих. А за Мироном стоит система, и — чувствует он, — работает на него, как самая преданная из псин, коими считает [она] весь народ. За Мироном не то чтобы роскошь; так роскошна загадка, которую он хранит в себе года с восьмого, если Слава не ошибается. Именно тогда мальчик видит перед собой Бога, который так близок, но так далек. В руках Мирона Слава видит букет из гиацинтов и чужих кровоточащих сердец, которые уже гниют, но так незаметно, что источают лишь едва уловимый, схожий с нитью, аромат. Мирон улыбается так просто, что зверем у забора приоткрывает глаза желание придушить его, вонзив клыки в артерию. Пустить кровь, которая даст плоды более яркие, чем вся фигура нынешней власти. Слава считает, что Мирон и есть власть, только лишь в более творческом ее проявлении. Горящие дворцы, тлеющие поля и потухшие глаза — Мирон видит все, думает Слава, но говорит лишь о том, о чем не говорит горящий стержень власти, [который горит так ярко, что ослепляет, а не светит]. Назвать Мирона оппозицией — много чести, — так считает Слава. Слава видит, как Мирон роняет букет на чей-то труп, и понимает, что все слишком просто: Мирона больше нет. А цветы раскаялись, напророчив бедствия. Слава видит, что тот Мирон [политического разлива] похоронил себя в коррупционном саду.