Зверь

      Грязно-серые стены смотрят с тоской на любого, кто попадёт в их ловушку. По крайней мере так казалось первые несколько недель, но прошёл месяц, и я начала понимать, что буду безумно скучать по ним… если когда-нибудь смогу выбраться. Чёрт! Снова говорю о свободе, которой меня лишили как морально, так физически. Это угнетает, и потому, чтобы окончательно не растеряться, я отхожу подальше от двери, за которой всё ещё слышны голоса чужих людей.       Они двигаются по всему дому, что-то крича, а иногда и круша мебель, заставляя дом наполняться звучным эхом разбитых вещей. Это ещё один пункт в расписании моего ежедневного ритма. Каждый вечер я слышу их болтовню, топот тяжёлых ботинок и отчаянный стон моего хозяина, и еле сдерживаю слёзы. Я не могу помочь даже самой себе, что говорить о других людях. Что тогда говорить о Нём?       Грохот стихает ближе к одиннадцати ночи, когда за окном зажигаются фонари и соседи торопят домой заигравшихся допоздна детей. Они подгоняют несмышлёных малышей, опасливо оглядываясь в сторону ветхого дома в самом конце улицы. Знают, что происходит там этой ночью, но не смеют мешать — всё прекратится само, чтобы завтра начаться вновь. И так по кругу, до тех пор, пока у одного из звений этой цепи не хватит смелости разорвать цикл.       Снаружи шумит ветер, внутри — люди. В один момент мне даже кажется, что яростные порывы воздуха — это ответ на тот беспредел, который поглощает некогда уютный домишко на протяжении одиннадцати лет. За эти годы жильё изрядно потрепали; оно обветшало, стало серым и унылым, а внутри давно не чувствуется тепла и семейной заботы. Кажется, всё это осталось под обломками развалившейся семьи, под руинами тех крепких уз, что ранее сдерживали этого зверя.       На лестнице слышатся тяжёлые шаги. За семь месяцев и двадцать четыре дня я успела выучить его походку. Четыре шага вниз и затем тишина. Стоит и не решается вновь отомстить. После уже более уверенные три шага и резкий толчок двери. В проёме появляется высокий широкоплечий парень. Прямая чёлка спадает на лицо, но сияющие яростью глаза я вижу и без этого. Совсем как у зверя.       Он тяжело дышит, сжимая кулаки, а затем, сделав медленный выпад вперёд, закрывает за собой железную дверь, отрезающую последний путь отхода. Сжимаюсь в комок, подтянув ближе к животу колени, к горлу подкатывает тошнота, а страх сковывает конечности. Мы боимся неизвестности, но ещё больше нас пугает осознание того, что может случиться. — Пожалуйста, — тихо шепчу без надежды на спасение.       В ответ раздаётся нечленораздельное мычание, словно ты пытаешься говорить с заклеенным ртом. Я вижу, как из тёмных глаз, прикрытых от ощущения собственной мерзости, скатывается несколько крупных слезинок. Они падают на бледные щёки и мягко сверкают в свете уличных фонарей, лучи которых пробиваются сквозь маленькое решётчатое окно под самым потолком. Это единственный путь к свободе, которую я никогда не увижу. — Мэл, — раздаётся совсем невнятно, но я могу разобрать.       Я понимаю его без слов или же когда он безуспешно пытается говорить. Я знаю, о чём он думает. Признаться честно, иногда я думаю так же. — Чонгук, не надо, прошу, — отползаю вплотную к противоположной стене.       Спутанные волосы падают на обнажённые плечи, а тонкая материя разорванного в нескольких местах платья не может спасти от дрожи. Холод и страх — всё смешалось, и теперь моё тело покрылось мурашками.       Он подходит ближе, словно котёнок садится рядом, уткнувшись носом в моё плечо. Я слышу его прерывистое дыхание, вижу, как дёргаются в борьбе с самим собой плечи, а затем, едва вздрогнув, ощущаю на запястье крепкую хватку. Его рука медленно движется вверх, а грудь продолжает вздыматься на каждом вздохе. Губы дрожат, и он пытается что-то сказать, но в этот же момент с силой толкает меня к стене позади, впечатав в неё головой.       В глазах темнеет, и я неосознанно хватаюсь рукой за затылок, но к счастью крови не обнаруживаю. Он остаётся на своём месте. Чуть наклонив голову, наблюдает за тем, как я пытаюсь встать, а после медленно приближается.       Проводит рукой по волосам, затем по шее и ключицам и, достигнув груди, резко сжимает. От боли громко вскрикиваю, но мне тут же зажимают ладонью рот. Парень валит на пол, размещаясь сверху. Придавливает к холодному бетону своим весом, коленом раздвинув ноги. — Не нужно, — уже борясь со слезами, шепчу ему на ухо, — не нужно, Чонгук.       На мгновение парень замирает. Отодвигается и заглядывает в глаза. В них я вижу слёзы и страх. Словно загнанный в угол зверь он молча молит меня о помощи, в тот момент когда сам пытается лишить меня того же. — Остановись, — качаю головой, но так же, как и вчера, как и двести сорок ночей до этого, мои слова не находят отголоска в его сердце.       Руки пробираются к молнии платья, резко дёргая, отчего та с треском раскрывается, давая свободу его действиям. Чёрные глаза, в которых, кажется, утонула бы и бездна, смотрят с восхищением и вожделением, а член уже упирается в мой живот.       Пытаюсь отползти, дёргая ногами и отбиваясь руками из последних сил. Мне не страшно испытать боль в сотый раз, мне страшно, что он не сумеет сдержаться и эта ночь станет последней. Страшно больше никогда не увидеть родных и друзей, страшно остаться в этом подвале навечно. — Мэл, — снова мычит Чонгук, стягивая с меня одежду.       Руками принимается исследовать тело, которое полгода принадлежит ему больше, чем мне самой. В тот момент, когда я перестаю сдерживать слёзы, он вновь останавливается. Слишком нежно смотрит прямо в глаза и следом целует. Яро, напористо, заставляя сердце болезненно сжиматься, а руки дрожать.       Он пробирается языком в мой рот, проводя им по дёснам и сплетая с моим. Руками хватает запястья и сводит их над головой, отрываясь от моих губ. Несколько мягких касаний в область скул, затем губами стирает солёные дорожки со щёк. Левая рука пробирается вниз, очерчивая выпирающие рёбра и тазовые кости. Массирующими движениями он касается холодной кожи, опускаясь всё ниже и ниже, пока не достигнет промежности.       Когда два пальца резко входят в меня, открываю рот в беззвучном стоне. Прикусываю губу до крови, которую тут же убирает языком Чонгук. — Остановись, не нужно, — вновь пытаюсь оттолкнуть его, но парню это не мешает. — Жаль… мне жаль, — повторяет единственные слова, которые может без труда произнести, и, освободившись от собственной одежды, резко входит.       Кричу так громко, словно могу унять душевную боль. Затем беззвучно плачу, когда понимаю, что ни одно из моих действий не способно его остановить. Ногти впиваются в плечи парня, стараясь компенсировать страдания. Он терпит, молча прикусывает нижнюю губу и ускоряет темп движений.       Рваные толчки сопровождаются громкими выдохами. Я знаю, что это только начало, потому терпеливо ожидаю конца своей пытки. Чонгук не торопится кончить. Медленными резкими толчками погружает член до основания, а затем полностью выходит, доставляя больший дискомфорт.       Он шепчет моё имя, гладит по волосам и нежно целует. На несколько мгновений я даже забываю, где всё это происходит и по какой причине, а когда снова прихожу в себя парень уже изливается на пол.       Вновь поджимаю к телу колени, отползая назад и чуть привставая. Чонгук видит, что я пытаюсь отгородиться от него, поэтому резко дёргается вперёд. Хватает руками за талию и тянет на себя. Я кричу. Громко, со слезами на глазах, а он, уткнувшись носом в шею, обнимает.       Почти мурлычет, и я чувствую его беззащитность, ровно до того момента, пока острое лезвие не проходится по моему бедру. Кровавая полоска тянется от самого колена вплоть до таза, рассекая нежную кожу.       Молча принимаю удар. Чон тоже не двигается. Сопит мне в ключицы с придыханием, а когда отстраняется, я вновь вижу слёзы в его глазах. — Мэл…жаль, — снова взгляд запуганного зверя, которого заставляют это делать.       Я киваю в ответ головой, и новое движение кистью заставляет меня корчиться от боли. Прикладываю к небольшому, но глубокому шраму на животе руку, стараясь остановить кровотечение, и поднимаю голову вверх.       Парень останавливается. Медленно переводит взгляд с окровавленного лезвия на рану, которую им оставил, и отодвигается. — Жаль…— не может произнести ничего другого. Впрочем, даже эти слова не могут сейчас помочь. — Уходи, прошу, — боль во всём теле вызывает новый поток слёз. — Убирайся!       Вытягиваю вперёд руки и толкаю его в грудь, вновь и вновь повторяя слова. Когда голос срывается, а сил кричать больше нет, глубоко дышу. Всё это время он просто сидел напротив, сжимая руками охотничий нож, ставший подарком на совершеннолетие от отца. — Убирайся, — снова перехожу на шёпот, демонстративно отодвигаясь дальше.       Он сидит, смотрит на то, как я дрожу от страха, и молча глотает слёзы. Ему больно, больно от того, что я страдаю, страдаю из-за него. — Мэл, — шепчет перед тем, как уйти.       Двигается к двери тихо, словно боясь создать лишний шум в стерильно пустой комнате, где кроме матраца и небольшой лампы больше ничего нет.       Чонгук, стыдливо и боязливо опустив голову, скрывается за дверью, а я, оперевшись о стену спиной, часто и глубоко дышу, всё ещё зажимая рукой рану. Ещё одна ночь прожита, осталось совсем немного.

***

      В ожидании спасения проходит ещё четыре долгих недели. Наполненные страхом и болью для нас обоих, они тянутся чудовищно медленно, но всё же среди всех этих бед я могу разглядеть маленькой огонёк надежды для нас обоих. Быть может, меня всё же ищут?       Дверь в подвал с тихим скрипом отворяется, впуская парня внутрь. Он идёт медленно, постоянно смотрит под ноги и что-то бормочет, скручивая пальцы. Я сижу под самым окошком на полу, подняв вверх взгляд, и, устремив его далеко ввысь, перебираю пальцами вязаный свитер, который Чонгук принёс мне в ту же ночь.       Вместе с ним ещё лекарства, мази и бинты, чтобы обработать кровоточащие раны. Каждый раз так делает. То ли заботится после того, как сам мучает, то ли просто боится, что его очередная игрушка не доживёт до нового приступа. — Я не пойду, — заранее зная причину его появления, упрямо качаю головой.       Он молча кивает в сторону открытой двери, а когда вновь получает отказ, резко хватает меня за руку и тянет на себя. Поднимает на руки, заставляя обвить его шею, чтобы не упасть. — Зачем ты мучаешь меня? — задаю один и тот же вопрос изо дня в день.       Он виновато пожимает плечами, вновь прошептав неизменное «Жаль». Это одно из немногих слов, которое парень способен выговорить. Ещё один синдром врождённой болезни, мешающий ему говорить. Изредка парень пытается что-то сказать, но когда вместо слов получается лишь мычание, стыдливо опускает голову и вновь замолкает. — Отпусти меня. Я никому ничего не скажу, — крепко держусь за его шею, пока мы поднимаемся по лестнице.       На несколько мгновений он останавливается. Смотрит на меня в упор, прикусив губу, затем ослабевает хватку и опускает моё тело на землю. Мягко придерживает за талию, а затем, наклонившись, касается губ. Целует нежно, и мне кажется, что этот момент самый настоящий из всех, что когда-либо мне довелось прожить.       Я отстраняюсь, больше не прошу о свободе, лишь покорно принимаю его волю. Парень вновь берёт меня на руки, словно укутывая и скрывая под защитой. Жаль только, что защищать меня нужно от него самого.

***

      Уютная, но маленькая кухня находится на первом этаже вместе с гостиной. Этажом выше две спальни и гостевая комната. Всё оборудовано и содержится в чистоте, даже не смотря на то, что одиннадцать лет в этом доме не было чужих, а окна заколочены плотными досками, пропускающими свет лишь через небольшие щели.       Парень опускает меня на холодный пол. Мягко подталкивает к стулу, расположенному у стола, и, дождавшись, когда я сяду, устраивается напротив. Придвигает ближе тарелку с ещё горячей едой и тут же кивает головой, приказывая есть.       Молча повинуюсь, схватив со стола палочки. Горячая лапша приятно обжигает горло. Я медленно поглощаю пищу, делая вид, что не замечаю прямого взгляда на своём лице. Он без тени стыда рассматривает меня, даже не прикасаясь к еде. — Ешь, — также киваю в сторону тарелки.       Чон слегка приподнимает уголки губ и принимается за пищу. Ужин проходит в молчаливой, но к счастью спокойной обстановке. Это не только радует, но и расслабляет, ведь этой ночью вновь может случиться непоправимое, стоит только этим малолетним ублюдкам ворваться в дом. — Они придут сегодня? — стараюсь как можно тише спрашивать, словно это может смягчить вопрос.       Парень в ответ снова молчит, и это начинает действовать на нервы. Отложив палочки в сторону, сообщаю о том, что поела. Он осматривает содержимое почти нетронутой тарелки и качает головой. Я продолжаю стоять на своём, и тогда Чон не выдерживает, поднимается и направляется ко мне. Хватает за запястье и тянет обратно в подвал, попутно пытаясь то ли отругать, то ли в чём-то убедить.       Я не могу разобрать слов, но и не сопротивляюсь, вспоминая о том, как впервые оказалась в этом доме. Почти девять месяцев назад я была похищена прямо на улице, когда поздно возвращалась домой от подруги. Очнулась уже в подвале со связанными руками и туманом в голове. Обрывки одежды и боль во всём теле свидетельствовали о надругательстве, а синяки уже успели потемнеть.       Ближе к вечеру, когда я почти смогла убедить себя в том, что это сон, появился Он. Молча вошёл в комнату, неся в руках поднос с едой. Я опрокинула его в ту же минуту, как парень поставил его на пол. Пыталась кричать и даже бежать, но любые мои попытки заканчивались провалом.       На протяжении трёх недель я проводила круглые сутки в этом подвале, поднимаясь наверх лишь для того, чтобы поесть. Чон сам отводил меня на кухню, и тогда я вновь пыталась позвать на помощь или оглушить его, чтобы вырваться.       Вскоре парню это надоело, и он стал приносить обед в подвал. Я лишилась возможности хоть изредка чувствовать себя человеком и покидать эти стены. Честно говоря, мне стало казаться, что я схожу с ума. Тогда я впервые услышала шум поздно вечером. Списала всё на проделки парня, но голосов было несколько. Они смеялись, выкрикивали оскорбления и ругательства, и тогда я поняла, что не одна в этом доме жертва.       Он пришёл избитый, оскорблённый, злой. Выместил всю боль и обиду на мне, а после ушёл. Утром вернулся, чтобы обработать раны и ссадины. Даже позволил немного поколотить себя, но моих сил не хватило, чтобы почувствовать расплату. С тех пор всё повторялось почти каждую ночь.       Хулиганы стали приходить чаще, и тогда страдали мы оба. Через небольшую щель в стене я могла наблюдать за тем, как двое парней держат Чонгука, а третий избивает. Они издевались над ним, крушили дом, ломали мебель, а тот, терпеливо всё снося, ремонтировал и заново отстраивал.       Несколько раз мне удавалось оставаться незамеченной. Казалось, таким образом я смогу облегчить собственные страдания, но становилось только хуже. В один из таких вечеров он увидел меня. Глаза расширились от удивления, а из груди вырвался отчаянный рык. В ту ночь он больше не смотрел мне в глаза. Не поднимал головы ещё несколько дней, словно стыдился своей беззащитности.       Я злилась и страдала одновременно, считая его то психопатом, то убийцей, то беззащитным зверьком, попавшим в капкан. Боль в груди усиливалась, и каждый день я проводила в слезах, пока не научилась прятать свои эмоции и чувства, как делал это он.       Жизнь стала однообразной и тягостной, а мысли о свободе постепенно пропадали. Прошёл почти год — меня больше никто не ищет. Никто не ждёт. — Мэл, — остановившись у двери, тихо произносит Чон.       Я замираю, вслушиваясь в частое сердцебиение. Чон отпускает мою ладонь, а затем отходит на несколько шагов. Демонстративно приближается к двери, ведущей на улицу, и под мой удивлённый взгляд отворяет её.       Снаружи свежо и пахнет дождём. Парень кивает в сторону выхода головой, а затем, в последний раз взглянув мне в глаза, отступает. Не разворачиваясь, движется к лестнице, ведущей на второй этаж. Замирает у первой ступеньки, когда я делаю осторожные шаги навстречу своему спасению. Напоследок тихо вторит моё имя и следует наверх, не глядя на меня. Оказавшись у выхода, полной грудью вдыхаю свежий воздух. Чувствую лёгкость на душе, но в тот самый момент, когда делаю ещё один нетерпеливый шаг за порог, в голове проносится образ Чонгука.       Взрослый человек с характером ребёнка и повадками убийцы — тот коктейль, что носит в себе парень. Он не был таким с рождения, а стал по вине обстоятельств. Потерял родных и друзей, закрылся от внешнего мира и, лишь иногда перенося обострение, пытался найти выход.       Год за годом он воровал девушек, жестоко издеваясь над ними, а после убивая. Его руки запятнаны кровью, но больше меня это не тревожит. Оглянувшись назад, ещё раз обдумываю своё решение, а затем быстро направляюсь на второй этаж. В одной из комнат отыскиваю парня, усевшегося на пол у самой стены. Он сидел в углу, словно пытался так защититься, сжимая в руках фоторамку. На ней счастливая молодая пара с сыном и дочкой на руках. Улыбаются, заставляя даже моё сердце болезненно кровоточить. Страшно даже представить, какого тогда Чонгуку. — Чонгук, — тихо тяну, выставив вперёд руку.       Парень резко распахивает глаза и с непониманием смотрит на меня. Знает, сколько боли причинил, пусть и вынужденно, поэтому удивлён. — Мэл? — в глазах слёзы, что не удаётся скрыть от моего внимания.       Кончиками пальцев касаюсь волос, ещё не зная, зачем осталась. Почему не смогла уйти, если всё происходящее здесь приносит мне боль? Ответ на этот вопрос я пока не хочу озвучивать даже самой себе, поэтому просто прижимаюсь со всей силы к парню, утопая в его объятиях. За окном вновь ветер и гремит по крыше дождь, а я не замечаю этого. Сама тянусь за поцелуем, стиснув в пальцах чужой свитер.       Чон берёт инициативу в свои руки, усаживая меня на свои колени и нежно целуя. Этот момент кажется вечностью, пока шум внизу не отвлекает. Я вижу в глазах Чона страх, и то же испытываю сама. Надеюсь на то, что нас не найдут, но приближающиеся голоса не оставляют никакой надежды. Они насмехаются, словно это игра, каждый уровень которой приносит лишь радость и никому не вредит. — Мэл, — Чон прячет меня за своей спиной, а после кивает в сторону кровати. Я сопротивляюсь, и ему приходится буквально силой вталкивать меня под неё, пряча от незваных гостей. — Ну что, сучёнок? Скучал без нас? — на всю комнату разносится голос одного из пришедших.       Даже будучи в таком неудобном положении я вижу, как они настигают не успевшего спрятаться парня и одним движением заставляют его лечь. Затем сыпятся удары, и, чтобы спастись, Чонгук закрывает лицо руками, поворачиваясь на бок.       Я вижу его искажённое от боли и злости лицо. Зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать, но получается плохо. Один из хулиганов замирает, а после, прислушавшись, усмехается. — Да у нас джек-пот, здесь ещё и тёлочка, — сильные мужские руки вытаскивают меня из-под кровати.       Чонгук из последних сил пытается подняться, когда видит, как один из парней валит меня на пол, устраиваясь сверху. Все попытки сопротивляться обрываются на корню, оставляя за собой синяки и ссадины. В последний раз громко вскрикнув, получаю пощёчину и замолкаю.       Отвожу взгляд в сторону, чтобы не столкнуться со взглядом Чона. Его наполнен злостью и болью, мой — страхом. — М-мэл, — пытается вырваться Чон, но его грубо прижимают к земле ботинком.       Пуговицы на моём свитере летят на пол, а вскоре и сама одежда оказывается там. Я молю лишь о том, чтобы всё быстрее закончилось, даже если придётся умереть для этого.       Чон продолжает дёргаться. Они смеются, подшучивая над ним и называя «немым». Из последних сил поворачиваю в сторону Чона голову, поймав на себе его взгляд. Прекращаю слабые попытки вырваться и, когда он тоже затихает, шепчу тихое «Люблю».       Глаза Чонгука расширяются от удивления. Он открывает рот, словно хочет что-то сказать, но вовремя вспоминает, что не может. Я и не требую. Просто отворачиваюсь, чувствуя, что сил бороться больше нет. Закрываю глаза, в последний момент слыша отчаянный рык, вырвавшийся из груди парня. Уже перед тем, как окончательно отключиться, чувствую на своём теле руки, поднимающие с пола и прижимающие к себе. Он что-то шепчет, а я снова не могу разобрать, только своё имя в перерывах слышу, вяло улыбнувшись в ответ.

***

      Мы не всегда вправе выбрать свой жизненный путь, иногда за нас решают обстоятельства и другие люди. Я оказалась не в том месте и не в то время, став очередной жертвой серийного маньяка. Убийцы, который и сам испытывает страдания ежечасно, именно поэтому измываясь над другими.       В его груди также бьётся горячее тёплое сердце, которое, потрудившись, можно почувствовать. Можно убедиться в том, что и он не меньший человек, чем мы, пусть и не может об этом рассказать. Чонгук принёс мне слишком много боли, чтобы я смогла это простить, но всё же сумел влюбить в себя, сумел привязать.       Я знаю, что оставаясь с ним отказываюсь от всего, что некогда было дорого, но, чувствуя на волосах его нежные касания, ощущая горячее дыхание у шеи и тихий шёпот своего имени, ничуть не жалею об этом. Не жалею, что добровольно согласилась на эту гильотину, отказавшись от привилегий внешнего мира. Кажется, я в нём больше и не нуждаюсь. По крайней мере, пока рядом со мной есть Он. Мой зверь…