Mercy

- Скажи мне, Артано, - всегда начинал Мелькор обманчиво-мягким тоном, - какого хрена я должен возиться с твоими сраными псинами?! «Сраные псины» всегда при этом поднимали тяжелые морды и, злобно щуря опасно сверкающие глаза, глухо рычали. Гортхаур обычно на такие выпады не реагировал, за исключением тех случаев, когда он был уж совсем не в настроении. Бауглир же, матерясь сквозь зубы, цеплял псин на поводы и отправлялся на променад, закуривая на ходу сигарету. А после с мрачностью наблюдал, как блондинка, откидывая с глаз медовые кудри, воркует со своими «мальчиками». «Мальчики» радостно виляли хвостами и чуть ли не урчали, как сытые коты, от легких поглаживаний. Маразм и цирк, повторял про себя Мелькор, хлопая дверью в спальню на порядок громче обычного. К псам он питал особый вид неприязни, основывающийся на странном глухом чувстве ревности. В конце концов, с ним Артано так же ласково не разговаривал, предпочитая зачастую его обществу трех суровых псов. Бауглир терпел, стараясь не сорваться, не понимая, зачем он вообще все это терпит и делает. За каким хреном выгуливает трех монстров, которые, словно сговаривались подгадить на каждой прогулке. Во всех смыслах. Зачем терпит едва ли не каждую ночь тяжелую, обдающую жаром, тушу на своей постели, глухо рычащую при любой попытке встать. Выгнать Артано с его обожаемыми собачками было не мысленно, уйти самому - нелепо. Порой Бауглир думал упасть в ноги наверняка к крайне довольной блондинке и чуть ли не молить о пощаде. Но он всегда уходил в спальню, просто запираясь на некоторое время в привычной темноте, словно подпитывающей его некой энергией. Всегда, или почти всегда Гортхаур провожал его возмущенным взглядом и назло прибавлял громкости долбящим новостям. Почти всегда – не в этот раз. Блондинка, кажется, кривила губы в усмешке, из-под черных ресниц наблюдая за ним. - Тяжелый день, да, прелесть моя? «А то ты не знаешь» - озвучивать, однако, Бауглир не стал. - Отпусти меня, - приглушенно произнес Мелькор в темноту, ложась на кровать. Раздался смешок, и тут же ему на лицо упали тяжелые кудри. - Что ты, прелесть моя, просишь отпустить тебя? На жалость давишь? - Да, именно, идиот. Гортхаур помолчал; Бауглир кожей чувствовал его цепкий, обжигающий взгляд. - Куда же я отпущу, тебя, прелесть моя? Я же люблю тебя, - как-то непривычно тихо произнес Артано, целуя Мелькора в лоб. Тот промолчал. На утро все встало на свои места – обжигающий кофе, сгоревшие к черту тосты и истеричная блондинка, требующая выгулять его «пупсиков». Мелькор только хмыкнул, притягивая к себе до крайности возмущенного Гортхаура за тонкую талию, целуя грубо, но одновременно нежно, путаясь пальцами в рассыпанных кудрях, чувствуя холодные руки на своих плечах. Псы синхронно отвели взгляды; кажется, они добились своего.