один

      Когда понимаешь, что на самом деле один. Кровь в венах застывает от осознания, как и все вокруг. Как и в жизни.       Когда понимаешь, что все идет не так. Когда вся жизнь катится в ебеня, а ты можешь только наблюдать и задавать себе один вопрос, на который никогда не получишь ответ. Когда осознаешь всю безысходность и отпускаешь тормоза, которые все равно ничего не меняли. Думаешь, что хуже быть не может, когда сидишь в ванной с лезвием между пальцев. Наверное, остается только улыбаться.       Говорят, самоубийцы - трусы. Юнги так не считает. Он думает, что они намного смелее всех людей, потому что не побоялись самим решить, когда им умирать. Юнги трус. Знает, что нужно вдоль, чтобы быстро, но на запястье уже пятый красивый горизонтальный порез. Не так глубоко, чтобы задеть вены, но достаточно, чтобы красными пятнами в теплой воде распускались цветы. Завораживает. И отвлекает.       Он умер, наверное, еще в семнадцать. Когда впервые понял, что не нужен родителям. Когда на просьбу о помощи у отца услышал «не мое дело, разбирайся сам». Когда пытался действительно разобраться сам, но отчим только сказал «сдашь полиции, твоей матери конец, ублюдок». Когда сама мать могла только помочь обрабатывать раны на спине и добавлять «не лезь, я люблю его». Он не винит ее, она тоже была напугана.       А может он умер тогда, когда огонь наполнял квартиру. Когда невозможно было дышать, только непонятно, из-за дыма или слез, что скапливались где-то внутри, застревая в горле и перекрывая все пути к легким. Когда его душу вытрахивал чужой человек, оставляя место только отвращению к себе и возможности достать подготовленную заранее канистру с бензином. Он не жалеет о смерти матери. Он скорее жалеет, что не смог остаться вместе с ней. Потому что он мертв изнутри, но тело продолжает дышать. И это невыносимо.       Легкое головокружение доставляет, расслабляет. Внимание направленно на маленькое светлое пятно на стене. И это все, что сейчас беспокоит. Откуда этот свет? Сложно проследить источник, сложно понять под каким углом он падает на стену неровной кляксой. Свет слабый, вскоре пропадает, и Юнги уже не помнит, о чем думал. Это на самом деле уже становится не важным. Горло обжигает от очередного стакана, но уже не так сильно. Возможно, просто привык.       - Это тебе не аскорбинки, мудак. – ругается Юнги, замечая, как Чимин кладет себе на язык вторую белую за последние пол часа. Но тот улыбается, пересаживается на его бедра и, взяв лицо Мина в обе ладони, делится, отдает, не давая вздохнуть. Юнги рефлекторно глотает.       Почему-то обстановка напомнила детство. Только Юнги немного поменялся ролями. Теперь он лежит на диване и жмется к чужому телу, вместо того, чтобы подсматривать из-за поворота, как тогда, в девять лет.       «вот, что чувствовал тогда отец. вот почему он не видел меня»       Забавно, обычно у человека слово «детство» выдает в памяти площадку во дворе старого дома, первый велосипед и первое падение с него же, возможно, ту вкусную еду у бабушки или старые мультики, что показывали по телеку в десять вечера. Но этого Юнги уже никогда не почувствует.       Теперь он теряется в пространстве, чувствуя только чужую руку в своей ладони. Сознание уплывает к звездам, а в душе кажется что-то оживает. Но ведь только кажется?       Поцелуи выходят ленивыми, глаза давно закрыты. Личные звезды уже поселились где-то у сердца, украшая темноту, что постоянно преследует. Как долго они там продержатся? Как долго Юнги будет хотеть жить?       - Давай поедем на море? Я хочу купить тебе рубашку в красную клетку, чтобы ты носил ее, а я запускал под нее руки. Ты будешь покрываться мурашками…       - Ты обдолбался, Чимина. Когда отойдешь, даже не вспомнишь о своих словах и снова уйдешь от меня к нему.       - Даже если так, ты бы хотел?       - Знаешь... хотел бы. Но еще я знаю, что завтра мне будет все равно, как и тебе. Хочу, чтобы ты тоже знал.       - Я знаю, хен.       И он снова покрывает легкими поцелуями левое запястье.       Юнги бы хотел оставить свой космос в себе. Ощущать, как оно растворяется, оставляя только сплошную пустоту, в которой задыхаешься, жадно глотая воздух, сродни тому чувству, когда умираешь. Юнги чувствовал это не раз. Наверное, поэтому он так боится сейчас шагнуть, стоя на крыше двенадцатиэтажного дома. Боится, что будет в два раза больнее, потому что умрет не только душа. Просто Юнги трус, и это еще один повод не любить свою жизнь.       Юнги считает, что ему не нужен врач или какое-то лечение. Потому что у него уже есть личный психолог и свой космос, в котором есть место для Чимина. Он заполняет его пустоту, и в такие моменты кажется, что все не так уж и плохо. Но потом все равно просыпается один. Один в своем космосе, в котором на самом деле нету места ни Чимину, ни ему самому. И от этого кричать на самом деле хочется, потому что надоело, потому что тошнит от этого одиночества, от этих воспоминаний. Так хочется все забыть, хочется вновь окунуться в космос и переплести свои пальцы с чужими.       Юнги уже давно не плачет, потому что нет смысла. Он молчит, потому что знает, что никому нет дела до его проблем, никому нет дела до того, что он на самом деле мертв. Тогда понимаешь, что на самом деле один. И Чимин – это на самом деле лишний груз, который удерживает его здесь, даже тогда, когда казалось, что Юнги уже набрался смелости.       - Ты совсем жизнь не бережешь, хен? Больной придурок. – возмущается, пока оттаскивает его от переезда, где только что проехал поезд, где еще мелькают красные огни. А Юнги просто не хотел снова передумать. Снова бояться, что пожалеет, бояться, что будет пустота не только внутри. Вечная пустота, сжимающая, поглощающая в себя все живое.       Но сейчас вновь появляется иллюзия, что ты не один. Что в этом космосе у тебя есть право держаться крепко за руку, надеется, что на самом деле ничего в твоей жизни так много не значит, как эти звезды над головой. И снова можно допустить мысль, ложную надежду на то, что есть человек, которому не все равно, который на самом деле помочь хочет. Если бы такой человек действительно был, Юнги бы на самом деле не задумываясь принял бы эту помощь, потому что самому тошно. Самому хочется почувствовать, что человек испытывает, когда искренне смеется, хочет влюбится, хочет дарить любовь и принимать ее. Но Чимин прощается, говорит, что Хосок уже ждет и что они увидятся позже. Просит понять.       И Юнги понимает, что он все еще один.       И, наверное, в этот раз нужно попробовать продавить лезвие глубже.