Where is my love

Мертвые кости, да, это моя любовь, Она скрывается, как призрак, Знает ли она, что мы скорбим точно так же? Шерлок не помнит точно, что сегодня было: морфий или кокаин, а может, пара сигарет, выкуренных второпях, — мисисс Хадсон не любит сигаретный дым. В общем-то не важно, что убивать: мозг или легкие. Проще все сразу, за компанию, чтоб без обид. Шерлок сидит в кресле. Усталым, полным боли и тоски взглядом окидывает комнату, что-то ища. Маленькую коробочку, что решит все проблемы, вышвырнет пинком из реального мира, строя, словно прекрасный замок, мир иллюзий. Другая реальность, где все хорошо: Джон не винит его, а лишь иногда беззлобно журит за беспорядок в гостиной, за огромное скопление бумаг на рабочем столе. Здесь Джон всегда рядом — протяни руку. Только это иллюзия, бред наркомана. Шерлок медленно встает с кресла, слегка теряет равновесие, словно тело совсем перестало его слушаться. Наверное, так оно и есть. Тело перестало подчиняться мозгу, одурманенному психотропами. А мозг начал новую жизнь — веселую, полную ярких иллюзий, счастливых воспоминаний. Жизнь без горя и печали, жизнь от дозы до дозы. Шерлок пытается ровно встать, вспомнить, как это — ходить грациозно и легко. В покрывшимся толстым слоем пыли и — кое-где — паутины зеркале Шерлок видит отражение, и оно пугает. Отросшие волосы, бедновато-безжизненный цвет лица, огромные мешки и темные синяки под глазами, щетина, покрывающая впавшие щеки, подбородок, немного шею. Становится противно от одного своего вида, от своей никчемности, ненужности. Шерлок морщится, цокает, отворачивается от мерзкого отражения и, шатаясь во все стороны, направляется к заветной коробочке, что стоит на журнальном столе, возле дивана. Голова кружится и ломит кости, хочется кричать и палить в стену. Вот только мисисс Хадсон будет напугана и зла. Хочется закрыться где-нибудь и не выходить оттуда никогда, никогда не видеть мир, где нет Джона. Мир, где нет его любви. Не хочу плакать, но я так тоскую, Остывшая постель, но где моя любовь? Шерлок цепкими пальцами подхватывает коробочку и, покачиваясь, медленно волочится в спальню, собирая все углы по дороге. Постель холодная и неуютная. Шерлок падает на нее и скручивается клубком, дрожащими руками стирает выступившие слезы. Слезы обиды и тоски. Они солеными ручейками скатываются по щекам, падают на темный материал постельного белья и остаются там, пока не впитаются. С каждым днем без Джона становится все хуже, ужаснее. С каждым днем все сильнее хочется прийти к Джону домой и просить прощения до тех пор, пока он не простит. А после крепко-крепко обнять и остаться так, сидеть с ним в обнимку на диване. Ощущать тепло родного тела и биение любимого сердца. Только Шерлоку ясно дали понять — он не нужен, как и его объятья. Я искал везде, я искал даже ночью, Знает ли она, что нам так же больно? Шерлок всхлипывает и тянется к коробке, оставшейся на прикроватной тумбочке. Она, как волшебный ларец, полна тайн и чудес, ее содержимое способно дать радость, наслаждение, только за это придется вскоре платить. За все в этом мире нужно платить. Только Шерлок это понял слишком поздно. Когда уже почти все потеряно и остается верить в чудо. Но ведь чудес не бывает, не правда ли? Шерлок спешно открывает коробочку и достает шприц, перетягивает жгутом руку, сжимая ладонь в кулак. Вены синими ниточками покрывают конечность. Холмс, улыбаясь, как безумец, подносит шприц к вене. Легкая боль пронзает кожу, быстро уходя на второй план. Шерлок опускает поршень, медленно вводя раствор. Жидкость растекается по венам, смешиваясь с кровью, а после приносит Холмсу удовольствие. Шерлок лежит на кровати, смотрит в потолок и чувствует, как отступает боль, что терзала все внутренности целый день. Она тихо прячется в маленький чуланчик где-то в груди. И дает надежду, что больше не придет. Только это ложь, обман. Она придет. Она будет немой спутницей Холмса, будет терзать все тело, и от нее вряд ли избавишься навсегда по своей воле. Перед глазами появляется Джон, милый, добрый, заботливый. Шерлок знает: это иллюзия. Но она так похожа на реальность. И Шерлок тянет руки к нему, но Джон лишь улыбается, как всегда: мягко, добродушно, что-то говорит, говорит. Шерлок не слушает, ему достаточно слышать родной голос, видеть дорогое, до одури любимое лицо. Но Джон, как всегда, уходит не понять куда — действие наркотика подходит к концу, а Шерлок хотел так много еще услышать от Джона, хоть что-нибудь, так много попытаться сказать. Он зовет его, кричит, пытается встать с кровати, пойти искать его, но сил не хватает, и громкий отчаянный крик дополняет сильное падение на пол. Не хочу плакать, но я так тоскую, Убежала ли она, убежала ли она? Я не знаю, Если она убежала, если она убежала, пусть вернётся домой, Просто придёт домой, На пороге, как всегда, появляется мисисс Хадсон, она уже привыкла к крикам и падениям. Она пытается помочь сесть Шерлоку, опереться на кровать. Тот бормочет что-то и вытирает слезы рукавом халата. — Джон, вернись, вернись, просто приди домой, — быстро и сбивчиво, словно заклинание, шепчет Холмс, будто обезумевший глядя на пол. Мисисс Хадсон с болью смотрит на своего квартиранта, гладит его по голове, успокаивая. Тот лишь заходится дрожью и шепчет, шепчет, будто это поможет. Страх, ох, в моей крови, Она была унесена в облака, высоко над ними Мисисс Хадсон куда-то ушла. Она осталась единственным другом, помощником, советчиком. Добрая, иногда строгая, она как мать, которая будет рядом в трудную минуту. Она прекрасно знает о испорченных отношениях Джона и Шерлока. Она уверена в преданной, безусловной, почти помешанной любви Шерлока к Джону. Она хочет помочь им, но у нее не выходит. Они просто не хотят, а может, не могут смотреть друг другу в глаза. И она просто в очередной раз позволяет Холмсу принять новую дозу. Она понимает, как Шерлоку плохо, поэтому, наверное, позволяет. Действие наркотика закончилось, не принеся ничего нового: каплю радости и уйму разочарования. Впрочем, как обычно. Холмс, злобно ворча, встает с пола, шатаясь, направляется в гостиную. Кресло мягкое и удобное по сравнению с полом. Хочется залезть в него навечно и сидеть, сидеть до тех пор, пока Джон не вернется в свое. Только Шерлок боится, что это никогда не произойдет, никогда он больше не услышит звонкий смех и мягкий голос. Никогда. И этот страх разъедает душу с каждым днем. Медленно вгрызается, оставляя после себя дыры, которые ничем не закрыть. Он крушит воспоминания, разбивая на мелкие осколки; их не собрать. Если тебе больно, мне тоже, Если ты напугана, то я уже иду Снова становится ужасно больно. До дрожи в руках, коленях. И боль не физическая: от нее не примешь обезболивающее. Она зреет где-то в груди, далеко под рёбрами, может, в сердце? А затем приходит, как ураган: неожиданно, резко, и сметает все на своем пути. И очередная доза помогает хоть как-то забыться, почувствовать себя любимым, нужным. Ты убежала, убежала ли ты? Мне не нужно знать. Шерлок смотрит на входную дверь, будто ожидая дорогого гостя. Только он не придет. Любовь ушла, покинула квартиру 221-б по Бейкер-стрит навсегда. Она уже не вернётся, наверное. И Холмс уверен в этом. Такие, как он не нужны миру. Если ты убежала, если ты убежала, вернись домой, Просто приди домой. Шерлоку отчетливо слышится уверенная знакомая поступь на лестнице. Он ее никогда ни с чьей не спутает, разве что в сильном наркотическом бреду, но ведь он прошел. Прошел же? Сердце замирает на долю секунды, а после скачет, словно оголтелое. Все внутри замирает, а в голове уже складывается речь, которую нужно произнести, когда появится он, Джон Хэмиш Ватсон. Любовь, что была здесь когда-то, теперь снова на месте, в строю. Холмс задерживает дыхание, будто перед прыжком в воду. Дверь со скрипом открывается… …в комнату входит мисисс Хадсон, решившая принести чашечку чая.