С чужого плеча

В чужой одежде Ацуши смотрится не так уж и нелепо, как казалось Акутагаве на первый взгляд. Хотя, вполне возможно, что дело тут изначально совсем не в этом — сразу припоминаются и застиранная до пятен рубашка, и болтающийся за спиной неукороченный ремень, совсем как хвост, за который так и тянет дернуть. И чудом не разваливающиеся ботинки, подобранные наверняка на той же помойке, где и все остальное. Ну одного взгляда хватало, чтобы понять — чертов тигр ни одной шмотки не имеет лично на себя! Вот и выглядит как огородное пугало, то ли для страха, то ли для смеха — не слишком большая разница. Чувство юмора Акутагавы всегда прихрамывало на обе ноги. Он и сам прихрамывает сейчас. Ковыляет осторожно среди каменных обломков, разбросанных то там, то тут, так и норовящих попасться прямо под заплетающиеся ноги. С виду они казались такими крепкими, а на деле рассыпались так быстро, будто изначально были сделаны из бумаги, не более того. Кому как не Акутагаве, так любящему собирать фигуры из бумажных листов, знать, насколько обманчив может быть материал под руками мастера. Даже тот материал, что сам по себе безумно хрупок. Акутагава сейчас ощущает себя именно таким. Особенно после того, как его единственное оружие перекочевало в руки Накаджимы Ацуши. Даже с большого расстояния хорошо ощутимы его азарт, увлеченность, жажда схватки и крови, по-животному яростные, во сто крат усиленные созвучными желаниями Расемона, которого и самому Акутагаве иногда тяжело обуздать. Зверь, примеривший на себя звериную шкуру. Ха, лучше и не скажешь. Лучше и не придумаешь — а ведь Акутагаве казалось, что до такого бреда его голова дойти не способна. Похоже, он слишком сильно склонен к заблуждениям. — Прости, я увлекся, — виновато первым выдавливает из себя Ацуши, весь перемазанный светлой каменной крошкой — хотя даже она начинает темнеть на ткани сыто урчащего Расемона. Довольного как никогда Расемона, к своему раздражению понимает Акутагава и едва ли не задыхается от странной, сжавшей все внутри ревности. Только вот к кому именно в первую очередь — к тупому тигру или к собственной чересчур переменчивой способности? — Акутагава до самого конца не понимает. Лишь одно он знает совершенно точно: без привычной тяжести на плечах, привычного ощущения чужого присутствия где-то на грани мыслей, он чувствует себя как никогда обнаженным. Совершенно, абсолютно беззащитным! Осознание этого злит Акутагаву гораздо сильнее собственной беспомощности, неожиданной хрупкости — а ведь вон как рассыпаются под каблуком каменные ошметки. — Я сейчас… — снова раздражающе невнятно бормочет Ацуши и тут же тянется руками к успевшим каким-то образом сцепиться пуговицам. Да так крепко, словно бы одолженная на сравнительно недолгое время сила и вовсе не пожелала возвращаться обратно к своему непосредственному хозяину. Акутагава, к собственному удивлению, и сам не уверен, что хочет получить ее обратно. Только теперь в относительном спокойствии у него есть возможность как следует разглядеть Ацуши, никчемного, нелепого тигра, с такой легкостью принявшего на себя то, что сам Акутагава уже давно привык считать второй кожей. — Не спеши, — пальцы Ацуши удивительно сильно дрожат, когда Акутагава накрывает его ладони своими. И замирает так, прислушиваясь, как довольно ворчит Расемон, как вплетается в его ровный рокот взволнованно-частый пульс Ацуши, уже растерявшего, видимо, былую уверенность. А теперь-то — смутившегося донельзя, будто бы совершенно беззащитный Акутагава сейчас может заглянуть ему прямо в сердце. Для этого, конечно же, пришлось бы лишить чертова тигра нескольких ребер, но… Акутагава не может отрицать, что и без лишней крови способен услышать. И что Ацуши, заимевший себе в союзники такую способность, ставший во много раз сильнее и благодаря ей, и благодаря самому Акутагаве, сам того не ведая, оказался у врага на раскрытой ладони. Акутагава совсем не прочь сомкнуть вокруг него пальцы еще сильнее. Но вместо этого лишь неторопливо распускает из петлиц недовольного Расемона пуговицы. — Не думал, что тебе настолько пойдет черный, тигр, — говорит он Ацуши, ощущая, как мучительно сводит губы в совершенно не подходящей моменту улыбке. — Но пора бы и честь знать. Ацуши согласно качает головой, застывает в напряжении под руками Акутагавы, но ни мгновения не дергается. Его дыхание заглушает в ушах частый стук собственного сердца. Акутагаве уже сейчас — до ломоты в пальцах — интересно узнать, а каково это будет ощутить тепло тела Накаджимы Ацуши на своем собственном.