Локоны

– Опаздываешь, друг мой. На фоне темного вечернего неба медленно плыли белые облака. Они были беспорядочно разбросаны по всей ширине горизонта и почти не заслоняли собой появляющиеся звёзды. Онегин, смотря на них, лишь устало зевал, подпирая голову рукой. Мужчина стоял на крыльце своего имения, понимая, что эти слабые огоньки сияют не для него. А они все больше набирали яркости и краски, напоминая о приближении ночи. Многое носило очарование в этом крае. Самых различных поэтов привлекала живописная красота здешних мест. Сейчас же всё затихало. Природа готовилась ко сну. Каждый день, по вечерам, никто не тревожил покой тяжелого зеленого леса – лишь свежий ветерок нежно гладил густую траву, да тихо стрекотали ночные сверчки. Как же приятно было стоять и смотреть на очередной завершающийся день, который уходил по вечерам совсем тихо, на цыпочках, чтобы никто не услышал и не заметил его отсутствия. Над головой беспокойно взмывали и пикировали летучие мыши. Они появлялись неожиданно, слетали с веток деревьев и проносились над открытым полем, чтобы вновь скрыться. Именно одна из таких летучих мышей сейчас с шумом промчалась над макушкой Евгения, издавая высокий и непонятный для человеческого уха писк. Со стороны дома загорелся приглушенный желтоватый свет: это Гильо включил лампаду. Вскоре раздались быстрые шоркающие шаги, дверь в дом со скрипом отворилась, а в проходе появился сам слуга, держа в руках небольшую горящую свечу: – Барин, уже холодать н-начинает, – запинаясь, произнес мужичок, резко понизив голос, – да и стемнело давно-с, – силуэт Гильо немного качнулся, а его тень оживленно плясала из стороны в сторону. Огонек на свече так и прогибался под порывистым вечернем ветром, – надо бы лошадей расседлать и в конюшню отправить. Евгений обернулся на голос появившегося слуги и сразу же поменялся в лице. Свет ослепил дворянина на пару мгновений: мысль исчезла в его глазах. Зажмурившись и бросив на пришедшего косой взгляд, Онегин медленно отвернулся, возвращаясь в свою исходную скучающую позу: – Да, хорошо, – также протяжно ответил мужчина, проведя рукой по деревянным перилам и неприятно цепляясь пальцами за занозы. Ему сейчас все равно, и думал Онегин вовсе не о лошадях. – Может-с, прикажете накормить их? Да и вам не пора ли подать ужин? – немного устало вздохнул Гильо, продолжая сутуло стоять на пороге дома. – Нет, оставь меня, – Евгений сделал паузу, собираясь сказать что-то еще, но потом осекся и совсем отстранился. – А лошади? – А что с ними? – Их велено кормить, аль нет? – развел руками слуга. – Да, конечно, это же в порядке вещей, – уже более раздражительно заметил Онегин. – Слушаю-с, барин, – покорно вздохнул Гильо, закрывая за собой дверь. Свет после этого еще пару раз слабо сверкнул в окнах прихожей, а потом и вовсе потух, позволяя мраку вновь окутать парадное крыльцо. И настала тишина. Сегодня мужчина договорился с Владимиром Ленским на конную прогулку, но молодой черноволосый поэт так и не пришел, оставив своего нового друга без компании. Сначала Евгений хотел прокатиться в одиночку, но потом его что-то остановило. У Онегина никогда не входило в привычку волноваться или переживать за других людей, даже близких, однако у дворянина возникло подозрение, что с Ленским, возможно, что-то приключилось. Насколько уже понял Евгений, Владимир был хорошо воспитан и не разбрасывался обещаниями. Скорее всего, именно поэтому Онегин продолжал сейчас стоять на крыльце и ждать поэта, хотя сам не отдавал себе отчета, зачем именно он это делал. Ведь, наверно, этот мальчишка уже и не придет, а вечер будет окончательно потрачен впустую. Но на что приезжий дворянин потратил бы данный промежуток времени в своем обычном графике, когда он никого не ждет? Евгений задумался над этой мыслью, понимая, что все равно ничего бы не предпринял, а остался просто сидеть в своем кабинете. В последнее время он почти никуда ни с кем не выезжал, а Владимир Ленский уже успел сделаться для него той самой ключевой соломинкой в здешнем обществе, которая предоставляла общение и компанию. Почему-то мужчине не хотелось разрывать связи с юным романтиком, который своими, казалось бы, бесполезными речами все равно как-то приободрял Евгения. Именно поэтому Онегин сейчас и ждал его. Дворянин не совсем признавал данный факт, но продолжал стоять, опираясь о перила лестницы и смотря своим пустоватым взглядом на шуршащие деревья, ожидая увидеть где-то там своего гостя. Вечер пока так и был пропитан уютом, а воздух уже наполнялся мягкостью и влажностью после жаркого летнего дня. Лето – это самая благоприятная пора, особенно для северной стороны. Недолго она теперь продлится: уже приближалась и напоминала о себе предстоящая осень – игривый холодный ветерок покрывал спину Евгения лёгкими неприятными мурашками, а посреди живых зеленых листочков ненавязчиво покачивались уже желтые сухие. Скоро и это лето умрет. Надо было одеться теплее. И тогда на фоне, казалось бы, уже нерушимой тишины, раздался топот лошадиных копыт. Сначала этот звук был очень глух и легок, но постепенно набирал свою твердость. Скоро путники выехали на тропу. Хорошо вырисовывался отдаленный силуэт приближающихся: конь бежал рысцой, а всадник сидел спокойно и прямо, стараясь не прибавлять ходу. Евгений, увидев гостя, не сразу поспешил сойти с крыльца, а остался на месте, все так же продолжая стоять, оперевшись об перила лестницы своей широкой спиной и крепко сложив на груди руки. Когда имение оказалось совсем близко, человек слез с вороного коня. Черный плащ его развевался из стороны в сторону, а всадник глухими быстрыми шагами прошел к крыльцу. Поздним гостем, как и ожидал Евгений, оказался Владимир Ленский. Поэт сначала не заметил Онегина и быстро проскочил мимо приятеля. Поднимаясь по ступеням с другой стороны, Владимир на ходу стал отряхивать пыль со своего костюма и прочищать горло. Волосы у юноши растрепались после езды. Это придавало ему некоторой помятости и неаккуратности. Заметив неладное, Ленский провел по голове ладонями, заглаживая непослушные вьющиеся кудри, но тщетно, вид от этого у него не стал прилежнее. Поистине, он сейчас больше был похож на какого-то взбудораженного и испуганного зверька, чем на спокойного и самодостаточного дворянина. Отметив это про себя, Евгений чуть заметно улыбнулся. Потом подумав, что стоять в тени не очень тактично с его стороны, мужчина прикрыл свой рот кулаком и громко кашлянул. – Рад тебя видеть, Владимир. Ленский, который тем временем уже собрался постучать в дверь, вздрогнул и неуклюже обернулся. Руки, все еще до сей поры отряхивающие костюм, застыли в воздухе. Владимир сразу угадал по голосу, чьи это были слова, но никак не мог разглядеть в темноте приятеля. – Я думал, что ты не приедешь, – заметил Онегин, выходя из своего укрытия к другу, чтобы тот мог увидеть его, – здравствуй. – Здравствуй, Евгений. Ты меня напугал, – немного сбиваясь, засмеялся Владимир и смущенно заулыбался. Его застали врасплох, – извини, что я задержался и так сильно опоздал. Думаю, уже слишком поздно для прогулки. Я очень виноват перед тобой. Онегин внимательно взглянул на своего друга, как бы оценивая его положение. – Да, ты прав, уже поздно куда-то ехать. Ты выглядишь уставшим, – неторопливо продолжил Евгений, – но раз ты тут, то не отгостишь ли у меня этот вечер? – Конечно, спасибо, – Владимира еще сильнее смутило замечание Онегина касаемо его усталости. А у Евгения же теперь не оставалось сомнений, что с Ленским и вправду что-то произошло, но подробно расспрашивать об этом дворянин юношу пока что не собирался. Редкие и прозрачные облака постепенно стали заменяться массивными грозовыми тучами. Они почти абсолютно слились с черным ночным небом, и лишь редкие капли дождя напомнили, что скоро начнется гроза. Более приятели не стали задерживаться на улице и, последний раз посмотрев на потемневший пейзаж, Евгений открыл дверь, пропуская вперед Ленского. Проронив тихое "спасибо", Владимир зашел в дом. Друзья сразу же прошли в гостиную, где был оповещен слуга о пришедшем госте. Моментально накрыли стол, а по просьбе Онегина к пиршеству принесли его любимое красное вино. Онегин приказал поставить только один бокал для вина, помня об отрицательном отношении Ленского к алкоголю. – Подайте, пожалуйста, два, – подправил Владимир и как ни в чем не бывало посмотрел на Евгения. – Так один? Два-с? – растерянно повторил слуга, тоже посмотрев на своего дворянина. – Гильо, исполняй просьбы гостя и принеси сюда два фужера, – медленно и спокойно ответил Онегин, делая сильное ударение на слово "два". Искорки любопытства и легкого удивления блеснули в его глазах. Заметив это, поэт, закусив нижнюю губу, отвернулся. «Что за глупые игры?» Но после обменявшихся двух фраз про выпивку поэт больше не проронил ни слова, а стал лишь более задумчив, абсолютно противореча своему обыденному поведению. Вино было разлито по бокалам, отполированные приборы разложены, поэтому вскоре приятели приступили к ужину. Онегину, которому до этого особо не бросались в глаза такие вещи, как «неловкая пауза», эта тишина сейчас показалась весьма угнетающей. Обычно чаще всего говорил Ленский, а Евгений лишь слушал его, изредка вставляя свои комментарии, но сейчас Владимир молчал. Однако юноша весьма скоро опустошил свой винный фужер, а после первого сразу же потянулся за вторым. Алкоголь сделал свое дело, ибо вскоре поэт перестал чувствовать себя скованно, и Ленский, отбросив свое гнетущее состояние, ни с того ни с сего стал вспоминать какие-то старые анекдоты, которые он слышал еще в Германии, во времена своего обучения. Видимо, именно сейчас он почувствовал в них нечто забавное, поэтому весело улыбался, цитируя фразы на немецком и крутя перед собой бокал с вином. А Евгения в сей миг забавляли далеко не сами анекдоты, а картина в целом. Этот растрепанный юноша выглядел сейчас до того смешным и милым, что удержать свои усмешки Онегин уже не мог. Благо, Ленский настолько разгорячился, что перестал обращать на это внимание и, найдя в друге «внимательного слушателя», продолжил свои истории. Затем поэт стал говорить про своё иностранное обучение, а потом, как и следовало ожидать, окончательно перешел на стихи, от которых щеки Ленского раскраснелись еще сильнее. Но что-то в нем было не так. Какой-то истеричный смех, который украдкой мелькал меж его замечаний и взрывы импульсивности отталкивали Онегина. Хотя последний и не отрицал того, что когда Ленский был пьян, то он просто не мог им не любоваться. Вся сущность Владимира в такие моменты так странно и при этом хорошо балансировала с этим появляющимся неровным дыханием, азартом, краснотой и горячностью, которые сейчас так хорошо были выставлены наружу и, буквально, обнажены, что его внешней раскрепощенностью можно было только позавидовать. – Евгений, а какие стихи ты любишь? Ты так мало говоришь о себе, а мне ведь так хочется иногда тебя послушать. Про меня ты уже много знаешь, мои привычки, и что я сам люблю стихи о природе, о люб... ви, – Владимир осекся, а между его бровей резко появилась ядовитая морщина, – а знаешь ли ты, как она бывает порой несправедлива? Это так... отвратительно. – Вот как ты заговорил, – хмыкнул Онегин. «Нет, пожалуй, я не все про тебя знаю.» Последняя фраза, произнесенная Владимиром и вправду немного удивила Евгения, однако Онегин уже догадывался, что Ленский скорее всего просто вновь поругался с Ольгой, а теперь пришел излить ему душу. Отложив свое блюдо, Евгений встал из-за стола, чтобы пересесть на кресло у камина и закурить трубку. Владимир последовал за ним. – Ты просто никого не любил! – вновь с жаром возразил поэт. Такая грубость была несвойственна Ленскому, но Онегин пропустил ее сейчас мимо ушей. Поэтому Владимир продолжил, – а я любил. Онегин уже опустился в кресло, а Ленский все стоял сбоку, ожидая, что же ответит Евгений. Последний, сделав глубокий вдох и сразу же выдохнув, посмотрел на потрескивающий в камине огонь. Трубка задымилась. – Сядь на соседнее кресло, Владимир. Тот сел. – Что за срам. Откуда тебе знать, что я никого не любил? – Онегин понимал, что всерьез воспринимать слова юноши сейчас глупо, но промолчать не решился. Поэту нужна была помощь, а для этого надо разобраться, что случилось. – Я вижу. Ты сам рассказывал. Но не в этом дело, – лишь отмахнулся Владимир. – А в чем? Онегина немного завораживали яркие синие тени в камине, которые так контрастно сочетались сейчас с желто-оранжевым светом от огня. Ответ задерживался, поэтому дворянин перевел свой взгляд на Ленского. – Во мне, Евгений... Дело во мне, – прошептал тот. Этот голос был настолько переполнен какой-то печалью и искренностью, что мужчину в эту же секунду какое-то непонятное чувство заставило посмотреть в глаза Владимиру. Ему почудилось, что тот может заплакать, но взгляд юноши сейчас показался Онегину таким чистым, что он даже на мгновение усомнился, был ли Ленский этим вечером пьян вообще. Приятели не отвели взгляда, а продолжали смотреть друг на друга. – Тогда скажи, что случилось? – настаивал Евгений, не разрывая зрительного контакта. Лицо Владимира менялось каждое мгновение, не выдавая какую-то определенную эмоцию. Наконец он отвернулся. – Я расстался с Ольгой. Навсегда. Она меня больше не любит, – приглушенно произнес Ленский. Как же это было банально. Но все-таки Онегин думал, что причина смятения поэта не настолько весомая. «Давно пора было тебе опуститься с небес на землю, друг мой,» – лишь проскочила мысль в его голове. – С чего ты так решил? – все же ненавязчиво спросил дворянин, вопросительно приподняв бровь. – Потому что она ушла к другому. Что же еще тут решать? Боже мой, как же мне сейчас плохо, Евгений, как плохо!.. – завыл Владимир, откидываясь на спинку кресла. Некоторое время приятели сидели молча. Ленский не шевелился, как будто в те слова были вложены последние его силы, а Онегин все так же выжидал и курил трубку, смотря на своего несчастного друга. – Это я виноват. Во мне всегда было что-то не так, да и... Что же мне теперь делать?.. – еле шевеля губами, прошептал Владимир. А Онегин все не мог отвести взгляда от своего приятеля. Он как будто пытался что-то отыскать сейчас в нем, но никак не мог найти: – А что остается? Ты просто забудешь эту нелепость, а потом тебе, милый мой, придется лишь изредка вспоминать ее и смеяться, или же испытывать к ней лютое отвращение. И прекрати убиваться, просто пойми, какая она пустая. Разве эта девка заслуживает твоих мучений? – Что ты, – замахал руками Владимир, – не говори, не говори про нее так! Это просто я ее не достоин. – Что за глупости, Ленский. Почему ты ее недостоин? С чего ты так решил? – Ах, Евгений, я так сильно её люблю, я умереть готов ради нее, – Владимир уже ничего не видел перед собой, – но я. Раз она отреклась от меня, то это я виноват. Что я... Такой. Сейчас в Онегине боролись довольно противоречивые чувства. Он вроде и хотел помочь своему другу, но такое сильное накопившееся раздражение закипело в нем в сей миг, что это второе отрицательное чувство постепенно брало вверх над Евгением. – Да на здоровье, – зажмурился он, – тебе не нравится в себе что-то, то и меняйся, раз оно тебе надо. Ленский переместился на самый край кресла и облокотился руками о свои колени. Поэт ничего не ответил, и Онегин счел это за то, что юноша просто ждет, что же он скажет дальше, но все хорошие слова уже давно застряли где-то на пол пути: – А догадываешься ли ты, как жалко выглядишь, когда так убиваешься из-за нее? Ты даже не представляешь. Вся комната вспыхнула красками яркого белого света: молния бушевала за окном. Владимир устало повернул свое лицо к Евгению, который показался ему сейчас каким-то иным и безжизненным. – Продолжай. За стенами дома раздался оглушительный гром. – Ты приходишь поделиться своим горем, но пойми, что на самом деле ведя так себя... ты просто роняешь свою честь, – вывел Онегин, – потому что ты слаб. – Разве мне не позволено грустить о чистой любви? Поделиться этим с кем-то? Где я уронил свою честь? – непонимающе заморгал Ленский, – может ты сердишься, что я не сдержал сегодня свое обещание? – Чистой любви! – воскликнул Онегин, перебивая юношу, – что ты себе возомнил? Не оправдывай себя, друг мой. Нужна она тебе? Ты отравляешь себя из-за глупой и несмышленой девушки. И именно это отвратительно, а не твоя любовь. – Кажется... Я понял тебя, – по-прежнему тихо заметил Ленский, вставая с кресла. Он немного покачнулся, но все же прошел мимо Евгения. Последний сначала не повернул головы, но когда Владимир стал выходить из кабинета, то Онегин встал с кресла: – Уходишь? Твое дело. – Ухожу, – сказал Ленский, надевая плащ. Евгений многозначно посмотрел в окно: в нем почти ничего не было видно из-за беспросветной стены из дождя. – Плохая погода, Владимир. Скверная. Оставайся пока у меня. – Не хочу, – возразил тот. Ленский застыл на пару мгновений, как бы прикидывая, говорить то, о чем он думает, – зачем тебе такой слабый человек, как я? Зачем тебе мучиться и звать меня своим другом? Лучше не буду мешать... своим присутствием. Дверь открылась, фигура юноши ярко затрепетала на фоне сверкнувшей молнии, в комнату дохнуло свежестью, но в этот же миг дверь вновь с шумом захлопнулась. Дождь барабанил по стеклу. – Дурак! – раздражённо рявкнул Евгений, ища своё пальто и шляпу. Накинув нужные вещи, мужчина выбежал на крыльцо. Никого не было видно. Владимир исчез. Тяжёлая ночь предстояла Онегину. Дождь никак не унимался, а лишь сильнее лил, навевая скверные мысли. Евгений никак не мог забыть взгляда Ленского: чего-то он в нем не смог разгадать и понять. Сердце у Онегина сжималось. Так быть не должно. Что же он наделал? Где сейчас Владимир? Что с ним? Совесть мучила мужчину, хотя изначально он был уверен в том, что не сказал ничего плохого. Ох уж эти обидчивые поэты. Но с другой стороны Евгений не проявил ожидаемого сочувствия, хотя и пытался. Переворачиваясь на другой бок, Онегин решил, что утром непременно заедет к юноше и постарается поправить ситуацию. Холодно было в комнате. Горевшая свеча около окна потухла. Лицо Евгения было ещё более пасмурно, чем погода на улице. Но и оно вскоре стало разглаживаться и принимать спокойный вид. В сознании дворянина застыла последняя мысль. Это были измученные голубые глаза Ленского. А потом и они пропали. Онегин заснул. Но планы немного нарушились. Дворянин проспал до обеда. Евгений проснулся с беспокойным чувством внутри груди. Переборов сонливость, он встал, решив выпить чаю и сразу уехать. На улице теперь было солнечно. Все тучи как рукой смахнуло. Опять настало жаркое лето, наполненное трепетанием птиц, чьи песни Онегин отлично слышал, сидя у окна. Ему казалось, что он сидел в каком-то тумане: настолько относительно все протекало мимо него. В дверь постучали. Евгений окликнул слугу: того не было видно. Устало вздохнув и придержав пояс халата рукой, мужчина прошел к двери. Постучали ещё раз. – Доброе утро, мсье Онегин! – вскрикнул с порога Ленский, чуть не сбивая растерявшегося дворянина с ног. – Здравствуй, – хмуро отозвался тот. Он не понимал, что за перепады настроения были у его друга, и этот факт вызывал у Евгения беспокойство. В жаркое лето поэт был одет так, как не одеваются зимой: другой черный плащ был на нем. Высокий и длинный воротник закрывал щёки, черный цилиндр упал мальчишке почти на самые брови. Нервно смотря из стороны в сторону, Ленский прошел в кабинет своего друга, как будто был вызван по приглашению. – Евгений, милый Евгений, мне столько нужно тебе сказать, – и вновь истеричные нотки проскальзывали в его голосе. Чем дольше это продолжалось, тем сильнее Онегину хотелось, чтобы скорее это закончилось. – Я слушаю тебя, – мужчина сел за стол, ожидая, что юноша последует за ним, но тот остался стоять. Владимир поднял свои белые худощавые руки и медленно стал расстегивать пуговицы на пальто. Пальцы его немного дрожали. Дойдя до последней, Ленский порывисто снял верхнюю одежду вместе с цилиндром. Онегин удивленно приподнял левую бровь и выдохнул, но сказать что-либо не смог. Кудри поэта. Его прекрасные черные кудри. От них не осталось и следа. Волосы Владимира были коротко подстрижены и выглядели неаккуратно. Они, в меру своей природы, ещё немного вились. Ощущение негодования появилось у сидящего дворянина, а юноша лишь с вызовом смотрел ему в глаза. – Какой ты... Владимир, я вчера не это имел в виду, – заметил Евгений, вставая, и уже не думал сдерживать свое раздражение, – что за бес тебя попутал. – Ты сам сказал, что мне надо меняться. Я и начал. Это моё дело, а не твое. – Зачем тебе надо было утрировать мои слова, nigaud? Я ничего тебе не говорил про внешние изменения. Ленский не ответил. Он все также стоял на месте, держа в руках шляпу и продолжая ее разглядывать. – Я имел ввиду внутренние изменения, а не внешние. Плюнь ты на эту Ольгу, забудь про нее. Чего ты добиваешься? Онегин сделал несколько шагов в сторону юноши. Тот попятился, не поднимая глаз. Но когда он все же поднял своё лицо, чтобы посмотреть на друга... какие же изменения были на нем. Пропала эта фальшивая улыбка. – Не хочу тебя видеть. И не хочу, чтобы ты меня видел таким. Если Ольга меня не любит, то пусть никто! – лицо его исказилось, из глаз выступили капли крупных прозрачных слез. Владимир и вправду был жалок. Невероятно жалок, хотя черты его от новой прически ничуть не стали хуже. Но худощавость и бледнота казались болезненными. Поэт бессильно сел на кровать, закрывая лицо руками. Слезы капали с его рук, из груди доносились глухие всхлипы. Пораженный Евгений стоял рядом, не зная, как помочь своему другу. Ему стало горько от чего-то. Онегин встал перед Ленским, смотря на того сверху вниз. Последний так и не поднимал головы, а продолжал лишь горько всхлипывать. Тогда мужчина опустился на колени перед поэтом. – Я хочу тебе помочь, mon cher, – прошептал он, прижимаясь к юноше. Всхлипы не прекращались, – посмотри на меня. Владимир не мог пересилить то чувство, что его охватило. Полное оцепенение парализовало тело. Тогда Евгений взялся за руки юноши и поднес их к своим губам. Он стал медленно целовать дрожащие руки, которые из-за слез стали иметь соленый привкус. Волосы у Ленского упали вперед, с глаз ещё текли слезы. – Владимир... – пленяюще позвал Онегин, притягивая руки поэта к своему сердцу, – ты слышишь? Слышишь ли ты, как сильно я беспокоюсь за тебя, дурачок? Взгляд у юноши немного прояснился. Глаза его показались Евгению ещё более голубыми, чем обычно. Ленский подался вперед, сползая с кровати, и крепко обнял мужчину, повиснув у того на шее. Какой-то камень упал от сердца у Онегина. Ему было приятно от того, что это прелестное создание так мило жмется к нему. – Все хорошо, мой милый, все хорошо, – зарывшись рукой в оборванные волосы друга, он обхватил его под ногу другой свободной рукой и встал, усаживаясь на кровать. Владимир как будто боялся, что его могут бросить, поэтому лишь крепче обнял мужчину. И так они просидели ещё с минуту. Опомнившись, Ленский отстранился назад, но не ушел, а остался сидеть на коленях у дворянина. Глаза его немного опухли и покраснели. – Извини меня. Я так странно себя сейчас чувствую... – сказал поэт, прикусывая губу. – Не стоит извиняться, – улыбнулся Евгений, вытирая рукой у юноши на щеке слезы. Кожа показалась ему горячее, чем обычно, как будто у Владимира был жар. – Скажи, я теперь некрасив? – грустно улыбнулся в ответ Ленский. – Для меня ты всегда будешь очень красивым. – Да?.. Ты правда так думаешь? – Я думаю, что... – Онегин немного осекся, – что ты всегда будешь для меня красивым, потому. «Что я люблю тебя.» Юноша прикрыл рот рукой. Он хотел встать. – Не стоит, Владимир, – заметил мужчина, отводя руку друга в сторону и не отпуская ее. Дыхание у Ленского стало учащенное и сбивчивое. – Знаешь... прости, что я так обошелся с тобой, – опять стал оправдываться юноша. – Перестань извиняться. С тобой все хорошо? – Благодаря тебе. Онегин усмехнулся на это. Он облегченно упал спиной на кровать. Ленский лег на него. В лучах солнца летала пыль. Около окна паслись лошади, прячась в тени от нарастающей жары. – А знаешь, Евгений. Я... – Ленский не договорил, не зная, как сказать то, о чем он думает. Тогда Онегин подался немного вперед, притягивая юношу ближе, и осторожно поцеловал, боясь спугнуть или расстроить. – Не пугай меня так больше, – прошептал Евгений ему в самые губы. По телу Владимира опять прошла мелкая дрожь, – волосы всегда отрастут, а ты мне нравишься таким, какой ты есть, мальчик мой. – Спасибо тебе... спасибо.