Аберрация

Апрель месяц приходит с большим опозданием. Лениво тянется и, едва проснувшись, снова закрывает глаза, сладко сопит. Яблони под окном сходят с ума: не понимают, стоит ли цвести, а потом в один миг покрываются розоватыми бусинами, словно пухом. Если смотреть из окна пятого этажа, кажется, будто они парят над землей, стройные и невесомые. Люди на улицах улыбаются чуть заметней, чуть чаще уступают дорогу и более дружелюбны. Стас, что для него необычно, более разговорчив и даже смеется как-то по-особенному задорно, с игривой искрой в темных глазах. Его движения удивительно плавны и сглажены, несмотря на угловатую тощую фигуру; щеки то и дело умилительно розовеют, теплеют от прилившей крови, совсем как у какой-нибудь девчонки, если ей вдруг подарят букет ромашек. А Лавров дарит - покупает у навязчивой старушки нерезонно дорогой букет, перевязанный светло-красной ниткой, и дарит, захлебываясь от собственной радости. За Стаса, конечно, за его смущенную улыбку и тихое "еблан", произнесенное то ли с благодарностью, то ли со смешанным чувством стыда и нежности. За то, как он делано небрежно рассматривает небольшие желтые сердцевины в рамке из белоснежных мятых лепестков, тонких и гладких, а потом, пока Игорь не видит, бережно ставит их в высокий стакан с дурацкой гравировкой. Ромашки стоят на подоконнике неделю, пока не остаются одни лишь голые засохшие стебельки, и тогда Конченков с детской досадой выбрасывает их в мусорный мешок под раковиной. Игорь покупает ему сигареты и еду в МакДаке, раз в неделю заглядывает, будто невзначай, и остается, пока тяжелое солнце снова не поднимется над линией горизонта. Они делят чашки с дурацкими принтами, разложенный диван в гостиной и пространство на балконе, откуда виднеются провинциальный задрипанный двор, унылая парковка и блестящий купол сероватой церкви. Но спят все равно в обнимку, пьют из одной кружки в серую полоску и покурить выходят вместе. Игорь привык к этому настолько, что не может представить жизни "без" и не помнит "до". Он чувствует себя банально зависимым, и его тошнит от всех аллегорий, встречающихся в текстах его "коллег на поприще", но томно сжимается сердце и мысли путаются как по щелчку пальцев, когда он видит Стаса, прикрывающего улыбку тыльной стороной ладони, щурящегося или попросту сонного. Когда он видит его, что-то в голове щелкает, инстинкты сбиваются в одну невкусную вязкую кашу и хочется дышать полной грудью, как никогда раньше, чтобы чувствовать себя живым, чтобы чувствовать рядом знакомые руки и губы. И сердце колотится как в первый раз - будто ему снова тринадцать и он пытается поцеловать красивую девочку из параллельного класса - делает кульбиты, опускается в желудок и с легким рвотным позывом возвращается на место. Хочется видеть и слышать больше, чем когда-либо; хочется прикасаться, задыхаясь на вдохе, кое-как набирая полные легкие воздуха и чувствуя, как чужой запах оседает внутри, на стенках гортани, слегка душа. Чувствовать под собой тощее тело, отдающее, отзывающееся и горячее, необходимо до дрожи в коленях и подбородке. Чувствовать языком матовую кожу с солоноватым привкусом пота, вылизывать шею и скулы, собственнически кусать, мыча нечленораздельные потерянные реплики. Лавров чувствует, что ебаная зависимость, пожалуй, не самое приятное в этой жизни, но то, что она открывает в нем, определенно стоит всех поползновений. Никогда не предугадаешь, как из грубого вульгарного хулигана превратишься в отбитого на голову романтика, у которого вокруг Солнца вместо планет кружат ебаные ромашки. И это делает тебя чуточку менее усталым и чуть более счастливым. Для других ты по-прежнему Босс, Величайший, хамоватый образ, завернутый в яркую шубу с раздражающе длинным ворсом, "шутник от Бога", владелец недвижимости в Майами и эмси, объезжающий с туром десятки городов. В остальное же время ты просто чуть растрепанный, поднимающийся пешком на пятый этаж дурак, покупающий бабьи ромашки, выторгованные у навязчивой старушки и перевязанные светло-красной ниткой, готовый хоть горы свернуть, если этот молчаливый задрот с неебически огромными глазами попросит. Но пока что он просит только ромашки. И этого, пожалуй, достаточно.