Deathbeds

      Метроном начал своё движение.       Она кричит и вырывается из его рук, стараясь лягнуть острой пяткой. Ему приходится достаточно сильно, сильнее, чем обычно, сдавить её грудную клетку, чтобы у этой дурочки включился инстинкт самосохранения. И он, конечно же, не включается, пока расширенный зрачок упорно поглощает влажную зелень, даже не давая отвоевать ни капли места.       Это случилось снова.       Снова он не углядел, и его любимая сестрёнка сбежала.       Ему предлагали сдать её в специализированную клинику, но опыт прошлых лет и тонкий, сейчас уже еле различимый, шрам на запястье Клариссы напоминает — так делать не стоит. Ему хватило тех мучительных часов, когда врачи боролись за её жизнь, хватило одного вида комнаты, выкрашенной в белый цвет, где единственным ярким пятном была лужа крови его сестры. О, нет, её лучше не оставлять одну — она не может быть одна.       По впалым щекам скользят слёзы, голос снова и снова срывается в истерический визг, Клэри извивается в его объятьях, словно змея на сковородке, обсыпая проклятиями и ругательствами. А он продолжает держать. Всё достаточно обыденно, привычно. Он уже привык, что она под кайфом зовёт его никак иначе, чем ублюдок. Она лопочет про черные, дьявольские глаза и его желании сжечь к чёртовой матери весь их мир. Орёт, что он — монстр и убийца. Но его глаза точно такого же цвета, как и у сестры – зелёные. В нагрудном кармане, словно утягивая вниз, лежит удостоверение офицера полиции. Желания сжечь мир у него не возникает, разве что только притон, в который раз за разом ускользает его сестра, но он и тут нашёл более гуманное действие — облава, обыск, сроки за хранение и распространение наркотиков и тюрьма для каждого урода, который толкает дурь в массы.       — Отпусти меня! Отпусти! — визжит Клэри, пытаясь впиться зубами хотя бы ему в плечо. И, видит Бог, он с болью в сердце заламывает ей руки, прижимая к стене. Звук метронома становится громче, словно раздаваясь у него в голове. От этого становится ещё невыносимее.       Однажды, в наркотическом тумане и приступе придуманной агрессии, она практически полностью вырвала кусок плоти с предплечья. Зашивать пришлось прямо дома — Люк примчался практически сразу, начав суетиться. Для него, прошедшего войну, такое ранение — пустяк, но даже в состоянии болевого шока Джонатан не мог не отметить, как побелел его отчим и сурово сжал губы, осознавая, что его падчерица в очередной раз сошла с ума. На следующий день она со слезами чистого раскаяния поглаживала рядом с бинтами руку брата, обещая, что больше такое никогда не повторится, что она не станет монстром. Но ласковые увещания обрывались стоило только начаться ломке. А затем она сбегала и всё начиналось снова.       Его тело — карта её сумасшествия. Почти от каждого её припадка у него остался «подарочек» и, откровенно говоря, Джонатан думает, что однажды она его просто убьет, под действием наркоты. Потому, что всё её существо, одурманенное химией, тянется к нему. Словно он — центр вселенной, без него ничего не будет существовать. Она то ненавидит его, то ластится, как безумная кошка. Кларисса безумна и ему, Джонатану, приходится с этим мириться.       Она то до потери голоса зовёт Джейса — драгдилера, до которого даже со своими связями Джонатан не может дотянуться, чтобы поймать или свернуть шею ублюдку. То до летящих в стену предметов требует ласки брата. Вьёт верёвки, даже не приходя в здравый рассудок, а ему только и остаётся подчиняться, руководствуясь тем неправильным, противоестественным, гнилым и в тоже время светлым чувством — любовью к своей сестре. Той любовью, которая уже давно перешла границы просто братской. И, пожалуй, это — единственная червоточинка в его безупречном образе.       А она этим пользуется. Умело расставляя капканы, используя его слабость против него, манипулируя так, что любой другой человек позавидует. Она не скупится на брань или на откровенно низкие приёмы. Бьёт по самым больным точкам и упивается болью, словно она — единственное, что способно поддерживать жизнь. Если ей больно, то должно быть больно и ему, иначе мир Клариссы не работает. Только ей удаётся завести, обычно спокойного, Джонатана с пол-оборота, так, чтобы руки тряслись от еле сдерживаемого гнева. Она доводит его до исступления и, пользуется для побега тем, что он не может причинить ей боль, а значит срывается прочь из квартиры, чтобы ненароком не придушить эту рыжую суку.       Но даже тогда – он любит её. Даже, когда в порыве гнева за прерванное веселье и спаленный к чертям Идрис (если бы он только знал, о чём она говорит!), вонзает в его бок нож. Джонатан — удачливый сукин сын, поскольку этим ударом она не задевает никаких жизненно важных органов. А подлатать себя он и сам сможет — не всё так плачевно, да и занятия по оказанию медицинской помощи в академии пришлись к месту.       Особенно он любит её, когда она приходит в себя. Тихим голосом молит о прощении, а затем широко и ярко улыбается, когда он её прощает в очередной раз, за очередное увечье. Когда её тонкие пальцы зарываются в его волосы, прежде чем подарить лёгкий, мягкий поцелуй, в котором сквозит желание извиниться, залечить всю ту боль, которую она причинила. Когда её глаза снова смотрят на него с той болезненной любовью, которой болен он сам. Они оба больны, только Клэри — сильнее. В списке её зависимости не только Джонатан, но и наркотики.       — Однажды это закончится, — задумчиво говорит она, откидываясь на грудь Джонатана и натягивая на себя смятое после их страсти покрывало. Он с наслаждением вдыхает аромат её волос, не чувствуя в нем ни нотки того, что напомнило бы о притоне или терпком одеколоне Джейса. В те редкие дни затишья он мог насладиться медлительностью и хрупкой нежностью сестры. Притянув к себе Клэри поближе, он уточняет:       — Найдешь в себе силы отказаться от наркотиков? Она потирается кончиком холодного носа о его скулу, а затем с невообразимой щемящей нежностью смотрит в его глаза. И от этого Джонатану не по себе. Так смотрят только тогда, когда прощаются. Прощаются навсегда. Кларисса вытаскивает из-под покрывала руку и аккуратно ведет ладонью по его скуле, лаская холодными тонкими пальцами.       — Два тридцать пять, — отчётливо и строго, словно огласила приговор, произносит сестра. И прежде, чем Джонатан начинает задавать вопросы, она утягивает его в поцелуй, заставляя забыть обо всём. Потому что нет ничего прекраснее, чем дождливый день, небольшая квартирка в Бруклине, развороченная постель, нежные и ласковые руки сестры, оглаживающие его кожу и мягкие губы, растворяющие все его печали. Засыпая и сильнее сжимая довольную Клэри в объятьях, Джонатан отчетливо слышит звук метронома.       Телефон коротко вибрирует, оповещая о новом сообщении. Ночь — безумное время для полиции. Именно ночью все преступники считают, что вот именно этот их план обязательно сработает. И отправляются на дела, а им приходится обезвреживать, устранять этих «деятелей». Но сейчас всё иначе. Кларисса снова сбежала. Джонатан может поспорить на что угодно, что эта смс от Алека и содержит адрес. Очередным адресом, куда убежала Кларисса. На самом деле, разнообразие точек поражало. То где-то на отшибе, то в центре города, прямо под носом служб, словно насмешка и пощечина. «Вы всё равно ничего не сможете сделать». И если, поступая на службу он был готов спорить с этим, то сейчас молчал, понимая суровую правду — всё равно ничего не смогут сделать, как бы ни старались. А они — не старались.       Ему стоило понять, что что-то идёт не так, когда Изабель, словно тень, провожает его до нужной комнаты. Когда Себастьян Верлак — его новый помощник — поспешно отворачивается, замерев, словно перед расстрелом. Когда Алек, сильно стиснув его плечо, уступает дорогу. Он уже знал, что увидит, но всё же надеялся… Чёрт возьми, как же он надеялся, что там не будет её.       Но она была.       Изломанной куклой лежала прямо на полу, с задранным рукавом, открывающим вид на исколотые вены. Глаза закрыты, а на губах теперь уже навечно застыла лёгкая улыбка, которой она обычно одаряла его, когда он расцеловывал её замерзшие пальцы, согревая их.       Судмедэксперт нерешительно застывает рядом, не зная, как реагировать и явно желая побыстрее ретироваться.       Джонатан грузно опускается коленями на пол рядом с сестрой, аккуратно беря её за руку. Холодные пальцы. Безжизненные. Он подносит их к губам, всё ещё неверяще смотря на неподвижное лицо Клэри, в ожидании, что она вот-вот раскроет глаза. Может, широко улыбнётся ему, а может снова осыплет проклятьями. С женщинами всегда так. Но она по-прежнему остаётся неподвижной. Мёртвой. И от осознания этого факта хочется завыть, закричать в полную мощь лёгких. Но он терпит, терпит, как терпел многое.       — Смерть наступила от передозировки наркотиков, — неуверенно, явно смущенный проявлением чувств обычно холодного коллеги, начинает судмедэксперт. — Время смерти около…       — Два тридцать пять, — произносит Джонатан и его коллега пораженно застывает — он угадал. Точнее не угадал. Он знал, как знала и она. «Однажды это закончится», — сказала она, прикрываясь послеоргазменной негой, чтобы он не задавал лишних вопросов. Чтобы больше не боролся, не мучился, чтобы жил. Его добрая сестрёнка так жестока в своей благодетели.       — Джонатан, мне жаль, — произносит тихо Алек, присаживаясь рядом с ним.       — Мне тоже, — блекло отзывается он, не выпуская из пальцев холодную ладонь сестры.       Метроном остановится, оглушая непривычной тишиной и пустотой.